Артур Кестлер - Воры в ночи. Хроника одного эксперимента
Единственная неудача заключалась в том, что заправку горючим не успели кончить к рассвету. Когда судно подымало якорь, его заметила береговая охрана. Однако властям удалось захватить только капитана-румына и его экипаж, от которых много узнать невозможно, так как все переговоры с ними вели через подставных лиц. Старое корыто было потеряно, но два других судна были в пути с 800 пассажирами на борту. За ними последуют другие, с беженцами и оружием.
Джозеф шел по темной улице Яфо, осторожно ступая среди разбитого стекла и обломков кирпича, безотчетно насвистывая мотив песни «Мы построим Галилею». С прошлой пятницы он чувствовал себя другим человеком, как больной, который чудом вылечился после тяжелого и длительного заболевания. Он только жалел, что больше участвовать в акциях ему не придется. В этом вопросе Бауман был неколебим, а с Бауманом — не то что с Реувеном или Моше — спорить невозможно. Правда, Бауман оказал ему доверие и объяснил кое-что, связанное с акцией, то есть открыл ему ровно столько, сколько Джозефу следовало знать об обстановке, когда он начнет заниматься пропагандой.
Люди и оружие прибывали из разных стран, но главным образом через Румынию и Грецию. Греческие и румынские пароходы для перевозки скота, турецкие контрабандные посудины, не значащиеся в регистрационных списках, нанимались через посредников. Хозяевам платили большую цену, так как они подвергались риску быть захваченными англичанами. Пока у Организации было достаточно денег, — в основном полученных от богатых американских евреев, воображению которых подобное мероприятие говорило больше, чем сбор денег для посадки деревьев в Палестине или для открытия кафедры математики в Еврейском университете. Какой-то румынский миллионер, нажившийся на торговле оружием и потерявший во время погрома дочь, пожертвовал Организации половину своего состояния с условием, что деньги будут использованы на приобретение оружия. Другие давали определенную сумму денег на ввоз в страну заранее оговоренного числа беженцев. Были и такие источники денег, которыми законопослушные гликштейны никогда бы не посмели воспользоваться. Источником оружия служила, прежде всего, Польша. Польское правительство жаждало избавиться от своих евреев и заодно насолить англичанам. Официальный сионизм был слишком щепетилен, чтобы извлекать выгоду из подобной ситуации. Люди же Баумана были не щепетильнее правительства Чемберлена. Разиель и Штерн отправились в Варшаву и связались с одним из отделов польского генерального штаба. Результаты поездки превзошли все ожидания. Польша обеспечивала паспортами такое количество евреев и давало столько оружия, сколько Организация была способна вывезти. Трудно было другое: найти пароходы, чьи владельцы соглашались идти на риск. Пока невозможно было ввозить больше пятисот человек да еще нескольких тонн оружия в месяц. Но это было только началом. К концу года предполагалось довести число иммигрантов до пяти тысяч человек в месяц, а к концу сорокового года, если не будет войны… «Ты только послушай, — возбужденно воскликнул в этом месте своих объяснений Бауман, который, сунув руки в карманы кожаной куртки, шагал по комнате, наклонившись вперед. — Дайте нам пять лет, и у нас будет еще полмиллиона. Если нас будет в стране большинство, остальное приложится. Если бы они подождали всего пять лет с их чертовой войной, наша проблема была бы решена». Он остановился, исступленно на него уставился и, схватив за плечи, спросил: «Как ты думаешь, ведь не будет до 1944 года войны? Послушай, — продолжал он, как в лихорадке, — мы только начали. Мы ждали две тысячи лет, а теперь просим только пять лет срока. Ну скажи: разве это так много — пять лет?» — Он тряс Джозефа за плечи.
С начала акции прибыло семь пароходов, и только два были захвачены после разгрузки. Надежда пьянила Баумана. Неустойчивая надежда может вывести человека из равновесия скорее, чем отчаяние. Внезапно Бауман убрал руки и отчужденно посмотрел на Джозефа. «Вы свободны», — скомандовал он, в первый раз обращаясь к Джозефу как к подчиненному.
5Идя в направлении площади Цион, Джозеф продолжал размышлять. Как это ни странно, но политическим воображением обладают в наше время только экстремисты. Похоже, что мировой монополией на это качество завладели нацисты и коммунисты. Причина заключается вовсе не в их безответственности, как из зависти утверждают сторонники демократии, ибо политическое воображение не оскудевает у экстремистов и после захвата власти. Казалось бы, именно общества с демократической структурой стимулируют проявление оригинальности. Но на практике это не так. По-видимому, подчинение дисциплине и смелость воображения не так уж несовместимы, как принято думать. Те, кто не допускают свободы идей, сами весьма изобретательны, а защитники свободы самовыражения скучны и прозаичны, и выражать им нечего.
Что ж, по-видимому, все это симптомы ледникового периода в политике. При температуре, близкой к абсолютному нулю, всякая материя ведет себя необычно. Даже в физике законы действуют не одинаково в разных климатических условиях…
На площади Цион было темно и пустынно. Джозеф услышал гудки санитарной машины, приближающейся с улицы Бен-Иехуда. Он был слишком возбужден для сна и решил заглянуть в больницу Хадасса, расположенную неподалеку, — ради того, чтобы узнать, сколько человек пострадало во время беспорядков. Пройдя с десяток метров назад, он свернул в узкую улочку, ведущую к больнице. Перед старым непрезентабельным зданием кучка людей — очевидно, родственников пострадавших — переругивалась с английским полицейским и сестрой-еврейкой. Усталая сестра то и дело исчезала в здании, чтобы навести справки, а полицейский безуспешно пытался уговорить людей стать в очередь. Каждый раз, когда появлялась сестра, все разом выкрикивали имена. Та затыкала уши, призывала к тишине и просила говорить по одному. Джозеф наблюдал сцену с обычным отвращением, которое ему приходилось испытывать минимум раз в день на автобусных остановках и в учреждениях. Как обычно, он сказал себе, что эти люди ведут себя так под давлением своего прошлого. Он приучил свой разум бороться с чувством, но его первой реакцией неизменно было отвращение. Он понимал, что его отвращение тоже является результатом владевшего им самим прошлого, перед которым он так же бессилен, как и все.
Он собрался идти домой, как вдруг увидел, что из ворот выходит тот парень с пейсами, которого при нем ударил по лицу Бауман. Поверх бинта на голове парня была ермолка и засаленная черная фетровая шляпа. Он нерешительно улыбался толстыми губами и сжимал под мышкой голубую бархатную сумку. Джозеф знал, что членам Организации запретили участвовать в демонстрации, чтобы не выдавать себя без надобности. Он подождал, пока мальчик вышел из толпы, догнал его и спросил:
— Ты что там делал?
Мальчик вздрогнул, затем узнал Джозефа и улыбнулся. Он видел Джозефа во «дворце» два раза, инстинктивно чувствовал, что тот не начальство, и не боялся его.
— Меня ударил полицейский, — ответил он нараспев и прибавил с торжеством: — Но я отобрал у него винтовку.
— Как? Просто-напросто отобрал?
— Нет. Я укусил его в руку.
В темноте нельзя было разглядеть выражения его лица. В своих сползающих черных чулках и длинном кафтане он казался пугалом.
— Тебе известно, что ты не имеешь права участвовать в демонстрации? В особенности с этим… — он постучал пальцем по бархатной сумке. — Если бы тебя схватили, получилось бы грязное дело. И другим были бы неприятности.
Мальчик открыл сумку, вынул книгу и поднес ее к фонарю. Это был обыкновенный затрепанный молитвенник.
— Я шел в синагогу. Что дурного в том, что человек идет в синагогу?
Джозеф промолчал. Ему претило вмешиваться не в свои дела, но все-таки он решил рассказать о мальчике Бауману или Шимону. Мальчик запихивал книгу в сумку. Они стояли у щита для объявлений. Высокопарные протесты официальных еврейских организаций были изодраны и покрыты карикатурами. В цитате из речи Гликштейна: «Бороться до последней капли крови» слово «крови» было зачеркнуто и заменено словом «чернил». Плакат со словами «Если я забуду тебя, Иерусалим» был наполовину содран и висел, обнаруживая замазанный клеем оборот бумаги.
При тусклом свете уличного фонаря мальчик рассматривал плакаты и усмехался.
— Что ты думаешь обо всем этом? — спросил Джозеф.
Мальчик пожал плечами:
— Я знаю? Сказано: волк в овечьей шкуре — опасен, но овца в шкуре волка — смешна.
— Где это сказано?
Мальчик улыбался, накручивая пейсы на палец.
— Ты это сам придумал, — сказал Джозеф, чувствуя, что его отвращение к парню проходит. — Скажи мне, почему ты вступил в Организацию?
Тот снова пожал плечами.
