Алексей Колышевский - Взятка. Роман о квадратных метрах
– Эй, ты куда? Приехали!
– Так вам сюда? – удивленно спросил шофер.
– А ты как думал? По-твоему, «на хуй» это где-то еще?
…Читать всю эту ахинею дальше у меня не было никакого настроения, я был взбешен тем, что обнаружил в собственном автомобиле подобную «рукопись».
– Вадик, останови-ка, – попросил я. – А мы куда едем-то?
– Как же, Вячеслав Михалыч? Вы же сами сказали, что сперва домой заскочим, а потом…
– А я разве не говорил тебе меня на хуй доставить?
Он вздрогнул, медленно повернулся, и я увидел его ошалевшие, испуганные глазенки.
– Ой, Вячеслав Михалыч, извините ради Бога, я это…
– Чего ты «это»? – усмехнулся я. – Ты, оказывается, помимо баранки еще и, как там говорится, на перо востер? Твое ведь творчество? – Я протянул ему листки. – Значит, ты, мой шофер, то есть человек, от которого зависит моя жизнь, пишешь про меня дурацкие рассказы?
– Да там не про вас, это другой совсем человек! – Вадик был бледнее бумаги. – Я к вам с огромным уважением отношусь, просто так получилось, я случайно персонажа вашим именем и отчеством назвал, а фамилия-то другая! Знаете, жил артист с такой фамилией! Простите!
– Да ничего, валяй, – неожиданно смягчился я. – Ты самый яркий пример несоответствия, который я видел когда-либо в жизни, а я человек деловой и практический и биография у меня довольно интересная. Так что я намерен предложить тебе сделку. Либо ты пишешь мои гребаные мемуары, либо я выгоню тебя сию секунду и сделаю все, чтобы тебя никто, нигде, никогда не взял на работу даже убийцей людей в маршрутном такси. У меня хватит возможностей превратить тебя в бомжа, и ты умрешь оттого, что тебе нечего будет жрать. Итак, что ты выбираешь: написать мемуары или сдохнуть от голода? Написать или сдохнуть, сдохнуть или написать?
– Я напишу, конечно! Все, что угодно! – заторопился Вадик. – Я обещаю!
– Договорились. – Я протянул ему руку и бросил охраннику: – Разбей.
Тот рубанул по замку из наших рук, узаконив сделку.
– А когда мне приступать? – спросил Вадик. – Когда вы мне рассказывать начнете? Мне же материал нужен, я из головы всего не выдумаю.
– Подожди немного. Всему свое время. Вон, упражняйся пока. – Я поднял один из листков, подал его шоферу и прибавил: – Писатель, мля.
После того, что случилось с мамой (а я не поверил в обнадеживающие прогнозы доктора), я окончательно понял, что все в этом мире ничего не стоит, а сама жизнь – это самый рискованный актив с непредсказуемым поведением. Несколько десятков лет просыпаться, открывать глаза, видеть свет, сумерки, белый потолок, что угодно, и в конце всегда один и тот же тоннель. Как можно привязываться к этому миру хоть чем-то, когда ясно, что все равно придется его покинуть рано или поздно? На земле нельзя дорожить чем-то, что можно трогать и не получать взамен никакого тепла, так как вещи, деньги, стены своего тепла не имеют. Все, что здесь в настоящей цене, так это отношения между самыми близкими, и больше нет ничего существенного, все остальное дым из трубы, которого уже нет. У человека на земле есть одно великое право – это право развлекать самого себя так, как он считает нужным.
Ты можешь сплавляться по горной реке,ты можешь увидеть янтарь на песке,ты можешь с цветами залезть на балкон,ты можешь надуть и раскрасить гандон,ты можешь бухать и курить анашу,ты можешь заняться китайским ушу,
главное, чтобы это было всякий раз новым и не входило бы в привычку. Люди, которые привыкли к одному и тому же развлечению, становятся рабами своей привычки, будь то работа, или то, что они считают развлечениями в общем понимании, или какие-нибудь вредные привычки. Но право развлекать себя – это убогое, нищенское право, куда более мелкое и незначительное по сравнению с правом любить. Любить и иметь привязанность к кому-то в этой жизни – это невероятное счастье. И я понял, что когда меня почти уже лишили счастья любить свою маму, которая все равно скоро уйдет, то я могу перейти от стадии любви к стадии развлечения. Я могу себе это позволить. Я могу себе позволить развлечение называть вещи своими именами, теми именами, которые придумал им я.
7
Совещание у Кисина происходило, как это принято называть, «за плотно закрытыми дверями». Я никогда прежде не встречался с Бабуриной, что называется, нос к носу, никогда не разговаривал с ней лично и теперь с любопытством разглядывал ее, сопоставляя рассказы моих знакомых с личными впечатлениями. Личные впечатления выходили даже более худшими, чем рассказы. Как говорится, «лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать». Скверно, очень скверно говорить о женщинах плохо. Есть огромное количество высказываний различных благородных людей, суть которых сводится к одному: «Говоришь плохо о женщине, значит, говоришь плохо о собственной матери». Или, скажем, такое: «Тот, кто ругает жэнщину, нэ достоен называться мушшычиной, вах!» И поспорить с этим трудно, причем трудно настолько, что и начинать не стоит. Так, как для меня всегда очевидным было одно: как полковник Кольт, изобретя револьвер, сделал всех людей одинаковыми, так главный архитектор и Бог бизнеса – деньги – уравняли всех, кто занимается бизнесом, и мужчин, и женщин. В их праве говорить друг о друге все что угодно и действовать друг против друга любыми методами, так как бизнес в своих методах границ не имеет и дозволяет все. Бизнес – это Великий Анархист, а те, кто не имеют к нему отношения и считают себя моралистами и тому подобное, те могут идти по тому адресу, по которому босс Вячеслав Михалыч Кторов велел себя доставить.
Так вот, я зрил перед собой женщину, которая для кого-то была матерью, для кого-то дочерью, для кого-то (и все знают для кого именно) она была женой, а для меня она была, есть и навсегда останется свиньей, которая хочет сожрать все, что видит. Представьте себе увесистую, килограммов в девяносто тушу с претолстыми руками борца, с сосисочными пальцами рук, один из которых окольцован обручальным ободком толщиной со спичечную коробку. Представили? К этому образу добавьте массивную голову, лицо с неистребимыми скулами и тремя подбородками, острый нос-хоботок, высокий лоб практичного циника, несколько бородавок, раскиданных по физиономии шаловливой рукой природы, и презлые глаза, чей разрез мог бы считаться почти монгольским. Одета Бабурина была в костюм крестного отца, почти мужского покроя пиджак и брюки из темно-синей, в белую полоску ткани. На запястье, толщиной в ляжку упитанного пятиклассника, красовались часы «Кошачий глаз» от Жерара Перего в платиновом корпусе, усыпанные отборными чилийскими бриллиантами общим весом в шестьдесят карат. Такие «глаза» предпочитают арабские принцессы, китайские мафиози, одна турецкая художница, рисующая петухов, и наши миллионерши. Мясистые мочки ее ушей оттягивали серьги стоимостью в шесть с половиной миллионов долларов. Сама же Бабурина стоила два или три миллиарда и производила неизгладимое впечатление, как своей внешностью, так и своей манерой общаться.
– Здравствуйте, Милена Николаевна, – начал я, протягивая ей руку, – очень рад с вами познакомиться.
– А чего вы так рады-то? – вдруг спросила Бабурина, поглядывая на Кисина, словно ища у него поддержки. Тот сразу заулыбался, превратившись в доброго дедушку Мазая, херачащего заек веслом промеж ушей, закивал одобрительно, одновременно с этим совершая какие-то извинительные движения в мою сторону, мол «ну вы же понимаете, что я, как говорится, всей душой с вами, но ситуация такова, ибо, так как, ввиду того что».
– В смысле? – опешил я. – Что вы имеете в виду, Милена Николаевна, дорогая?
– Я имею в виду, что вам радоваться-то особенно нечему, господин Юрьев, – жестко произнесла она. – Я бы на вашем месте не радовалась, а горевала. Вы на каком основании приобрели участки в центре Москвы?
– То есть как это на каком основании? На таком же, на каком и все это делают, – чувствуя, что во мне зарождается буря негодования, и с трудом сохраняя остатки спокойствия, ответил я.
– Лукавите, господин Юрьев. Участки вы получили незаконно, и вам об этом прекрасно известно.
Я почувствовал непривычное жжение в груди. Пекло так, словно налепили горчичник. Оформлением этих участков занимались юрист и еще несколько человек моих сотрудников, получавших зарплату. Я доверял им всецело, они никогда прежде не давали поводов усомниться в их порядочности. Неужели… Нет, конечно, не может быть. Женщина-свинья блефует.
– Милена Николаевна, если мне не изменяет память, то мы с вами здесь собрались несколько по другому поводу. Вы хотели мне предложить генподряд? Я не возражаю. Давайте в общих чертах обсудим стоимость работ, я вам расскажу о проектах, покажу эскизы, и так далее. Я не понимаю, с чего вы решили, что со мной вам стоит избрать столь грубую тактику. Вы меня решили протаранить насквозь? – шутливо предположил я, чем вызвал покашливание Кисина, а Бабурина закатила свои почти монгольские глаза так, что зрачки полностью ушли под верхние веки, что сделало ее похожей на уродливую статую, выполненную скульптором-насмешником.
