Сесилия Ахерн - Там, где ты

Бобби больше не стал задавать вопросов, и мы вернулись на склад, где хранились коробки с моим имуществом.

— Ну и, — нарушила я молчание и взглянула на Бобби, который рассматривал окружающие его вещи так, словно заблудился или вообще никогда раньше не бывал в этой комнате, — зачем мы опять сюда пришли?

— Чтобы высыпать все из твоих коробок.

— Зачем?

Бобби не ответил. Не потому, что решил меня игнорировать, просто не расслышал моих слов, как мне показалось. Ему теперь приходилось вслушиваться совсем в другое. Он начал опустошать верхнюю коробку, очень осторожно положив мистера Поббса на пол. Выкладывал вещь за вещью в ровный ряд от стены к стене, потом перешел к следующей коробке и проделал то же самое. Я не понимала, зачем мы это делаем, но помогала ему. Через двадцать минут все мое имущество, прибывшее оттуда, было аккуратно разложено в шесть ровных рядов на ореховом полу. Я осмотрела каждую вещь и не смогла сдержать улыбку. Каждая из них — от абсолютно безличного степлера до крайне дорогого и близкого мне мистера Поббса — открывала двери к воспоминаниям, еще недавно прочно сидевшим под замком.

Бобби продолжал таращиться на меня.

— В чем дело? — спросила я.

— Ты ничего не заметила?

Я снова изучила все, что лежало на полу, переводя взгляд от ряда к ряду. Мистер Поббс, степлер, футболка, двадцать носков от разных пар, ручка с выгравированной надписью, рабочая папка, из-за потери которой я схлопотала выговор… Что-то упустила? Я вопросительно взглянула на Бобби.

— А как же паспорт? — безжизненно спросил он.

Я снова опустила глаза на пол и сразу заулыбалась. Когда мне исполнилось пятнадцать лет, родители организовали поездку на каникулы в Австрию. Но вечером накануне отъезда пропал мой паспорт, и мы так и не сумели его найти. Вообще-то я не хотела уезжать и переживала по этому поводу несколько месяцев. Недельное путешествие означало пропуск двух сеансов с мистером Бартоном, но дело было не только в этом и не в иррациональном страхе перед нарушением привычного хода жизни. Я перестала получать удовольствие от поездок из-за боязни потерять вещи. Ведь если что-то пропадет в каком-нибудь месте вроде Австрии, где я никогда не была и куда, по всей вероятности, никогда больше не вернусь, как же, черт возьми, я смогу это отыскать?! В тот вечер, когда пропал паспорт, мои взгляды на мир резко изменились. Две встречи с мистером Бартоном отодвинулись на задний план, и мне вдруг страшно захотелось найти пропажу и отправиться в поездку. Сделать все, чтобы избежать потери очередной принадлежащей мне вещи.

Поездку отменили, потому что изготовить новый или временный паспорт мы уже не успевали. Однако это стало первым и единственным случаем, когда родители были так же сбиты с толку, как я, и предались таким же, как я, лихорадочным поискам. И когда я нашла этот паспорт здесь, через столько лет, потертым и рваным, со мной, одиннадцатилетней и глупо таращащейся с фотографии, — это был совершенно немыслимый, неправдоподобный момент. Но теперь я внимательно огляделась, и моя улыбка поблекла. Паспорт отсутствовал.

Я рванула, переступая через ряды вещей и сдвигая их с места, к картонным коробкам, и предприняла отчаянные попытки найти его. Бобби вышел из комнаты — чтобы не мешать мне, как я посчитала. Однако он тут же вернулся с поляроидом в руках. Жестом попросил меня отойти в сторону, и я послушалась, ни о чем не спрашивая. Бобби нацелил камеру на пол, сделал снимок, вынул квадратик из аппарата, потряс им, рассмотрел, потом вложил в пластиковый конверт.

— Я нашел эту камеру много лет назад, — объяснил он, и в его словах прозвучала грусть. — Трудно отыскать подходящие картриджи. Даже не знаю, выпускают ли еще такие, но время от времени натыкаюсь на коробку с нужными. Приходится тщательно выбирать, что снимать, нельзя же без толку расходовать материалы. Не вижу ничего плохого в осторожности, просто очень трудно решить, какое из мгновений жизни важнее остальных. Часто бывает — стоит тебе понять, что вот он — драгоценный момент, а он уже закончился, снимать нечего. Слишком поздно мы это понимаем.

Он замолчал, погрузившись в свои мысли и перестав шевелиться, будто аккумуляторы разрядились. Я дотронулась до его руки, и он посмотрел на меня, удивленный моим присутствием в комнате. Потом перевел взгляд на камеру в своих руках и удивился ей тоже. Затем встряхнулся, в глазах снова зажглись огоньки, и он продолжил:

— Вот так и надо действовать. Будешь фотографировать все вещи на полу каждое утро, начиная с сегодняшнего дня. — Он отдал аппарат мне и закончил, выходя из комнаты. — А затем, полагаю, займешься другими снимками.

— Какими другими?

Бобби остановился в дверях и неожиданно показался мне гораздо моложе своих девятнадцати лет — теперь он был точь-в-точь маленький заблудившийся мальчик.

— Я не очень понимаю, что происходит, Сэнди. Не знаю, почему мы все здесь собрались, как сюда попали и даже что мы должны тут делать. Впрочем, ничего этого я не знал и тогда, когда жил дома, с мамой, — улыбнулся он. — Но, насколько я могу понять, ты последовала сюда за всем своим имуществом, и вот теперь вещи день за днем пропадают. Не знаю, куда они деваются, но где бы это место ни находилось, хотелось бы, чтобы у тебя были доказательства твоего пребывания здесь, когда ты тоже туда попадешь. Доказательства нашего существования. — Его улыбка увяла. — Я очень устал, Сэнди. Пойду посплю. Встретимся в семь, на заседании совета.

Глава сорок третья

У Барбары Лэнгли оказалось не так много одежды, подходящей для собрания жителей поселка. Ведь багаж затерялся по дороге в Нью-Йорк, где она планировала провести выходные, так что теперь, двадцать лет спустя, ее наряды вряд ли могли рассчитывать на одобрение участников собрания. Впрочем, никогда не знаешь заранее.

Я решила пропустить репетицию в Доме коммуны — хватит и того, что я пойду туда вечером. Кроме того, постановка меня мало интересовала, а Хелена прекрасно с ней справлялась. Я осталась в магазине, чтобы подменить Бобби, который по понятным причинам решил провести день в постели. Найти себе занятие удалось без труда: я с удовольствием копалась в отделе одежды для длинноногих, где вела себя с воодушевлением медведя, случайно забредшего на площадку для пикников. Возбужденно стягивала с вешалок вещи, о которых всегда мечтала дома. С моих губ срывались восторженные возгласы, когда я натягивала блузки с рукавами до кистей, футболки, закрывающие пупок, и брюки со штанинами, доходящими до полу. Дрожь пробегала по телу всякий раз, стоило мне ощутить ткань на тех участках кожи, которые привыкли оставаться голыми и незащищенными. Как много значит один-единственный дюйм материи! В особенности если стоишь на автобусной остановке холодным утром, отчаянно натягивая рукава любимого свитера, чтобы они прикрыли зябнущие запястья. Этот несчастный дюйм, ничего не значащий для большинства людей и такой важный для меня, представлял собой границу между хорошим и плохим днем, между внутренним покоем и мерзостью окружающей действительности, между отказом в праве быть как все и осуществлением, пусть и временным, всепоглощающего желания не отличаться от других. На несколько дюймов длиннее — на несколько дюймов счастливее, богаче, довольнее, теплее.

Всякий раз звон подвешенного над дверью колокольчика возвещал конец радости, — как в школе, когда перемена подходила к концу и счастье резко обрывалось. В этот день большинство покупателей приходили в магазин с единственной целью: посмотреть на меня — на ту, о которой столько слышали, ту, которая знает нечто. Люди разных национальностей пристально изучали меня в надежде, что я узнаю их, и, не находя подтверждения, уходили разочарованными, унося на своих плечах еще большую тяжесть. Когда колокольчик тренькал в очередной раз и новая пара глаз всматривалась в мои, я начинала еще больше нервничать из-за сегодняшнего вечернего собрания. Безумно хотелось замедлить бег стрелок на многочисленных часах, развешанных по стенам, но их стремительное движение было мне неподвластно, и вот, совершенно неожиданно, наступил вечер.

Похоже, весь поселок решил посетить собрание Совета. Мы с Бобби прокладывали себе путь сквозь толпу, медленно подплывающую к огромным дубовым дверям. Информация о человеке, способном сообщить новости об оставшихся дома близких, заставила людей всех национальностей, рас и верований тысячами стекаться к зданию. Раскаленное апельсиновое солнце скрывалось за соснами, и свет от него дробился, как в стробоскопе, когда мы торопливо лавировали в человеческом потоке. В небе над нами соколы нарезали круги в опасной близости к верхушкам деревьев. И я ощущала направленные на меня со всех сторон выжидающие взгляды людей, словно готовых к броску.

Вырезанные на гигантских дверях деревянные фигуры, стоящие плечом к плечу, разошлись в стороны, и толпа начала втекать внутрь. По сравнению с небрежным декором репетиционных часов помещение театра сильно преобразилось. Я ощутила потрясение, осознав, насколько оно больше и значительнее, чем казалось. Теперь оно предстало передо мной в элегантном убранстве, торжественное и гордое, словно монарх, которого я сперва приняла за придворного. Сотни кресел рядами разбегались от сцены, полотнища красного бархатного занавеса были перехвачены толстыми витыми золотыми шнурами с мощными кистями, бахрома которых скользила по иолу. На сцене стояли перевязанные лентами кресла, в которых сидели представители разных народов, некоторые в национальных костюмах, другие в обычной современной одежде. Костюм-тройка соседствовал с украшенным вышивкой диш-дашем,[12] расшитая блестками галабея[13] — с шелковым кимоно, мелькали вперемешку кипы, тюрбаны и фески, звенели украшения из бусин, костей, золота и серебра, женщины блистали замысловатыми платьями, на которых были вышиты пословицы на суахили, дарившие недоступные моему пониманию жемчужины мудрости, а рядом сидели мужчины в роскошных ханбоках.[14] Обувь тоже поражала разнообразием — кусса[15] и туфли от Джимми Чу, семимильные сапоги, шлепанцы и вычищенные до блеска кожаные ботинки на шнуровке. Во втором ряду я узнала Иосифа, укутанного в фиолетовый балахон с золотой отделкой. Зрелище было потрясающим: смесь роскошных одеяний, представляющих разные культуры, являла истинное пиршество для глаз. Несмотря на предчувствия, не покидавшие меня в ожидании сегодняшнего вечера, я подняла фотоаппарат и сделала снимок.