Фред Бодсворт - Чужак с острова Барра
— В семь? Прекрасно. Сказать миссис Рамзей, что ты придешь завтракать?
— Нет. Встретимся здесь, у реки.
— Захватить еды?
— Захвати, если хочешь. Я могу принести только муку, лярд и вяленую гусятину.
— Я не откажусь, — сказал Рори.
— Ладно. Тогда о завтраке позабочусь я сама. Она повернулась и быстро взбежала вверх по береговому откосу.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ
Белощек и его подруга все еще были там, правда, не на прежнем месте, а на другой, очень похожей, заросшей травой мелкой заводи подле соседнего островка, не далее чем в четверти мили. Кэнайна и Рори нашли маленькое каноэ там, где и оставили его, в конце тропы, а вот на то, чтобы отыскать гусей, ушло больше часа. Солнце, высоко стоявшее в усеянном кучевыми облаками небе, жарко палило, и они вновь улеглись на подстилке из мха и еловых игл, наблюдая гусей сквозь заросли ивы и ольхи.
Рори протянул Кэнайне бинокль. Она охотно взяла его и внимательно следила за кормежкой гусей. Вместо ярко-красной куртки и серых брюк сегодня она надела резиновые сапоги и черную шаль. И все утро больше молчала. Не раз пытался Рори завязать разговор, но в ответ она только кивала или, проронив словцо, тут же смолкала. С тех пор как вышли из Кэйп-Кри, она ни разу не улыбнулась так, чтобы на щеках заиграли ямочки. А Рори печально размышлял о том, что охотно отдал бы до последнего цента все причитавшееся ему за лето, чтобы вычеркнуть из памяти Кэнайны те бестактные грубости, которые наговорил ей накануне.
Встретив Белощека здесь, вдалеке от моря, Рори испытал прежнее странное чувство. Потом он увидел, как гусь совершает любовный обряд — предложит корм подруге, а после нежно и ласково чистит перышки ее крыльев. Он быстро взглянул на Кэнайну. Она тоже видела, и даже лучше, чем он, потому что держала перед глазами бинокль. Кэнайна обернулась к Рори и тихонько вздохнула, так тихо, что он в ярде от нее едва расслышал этот вздох. И теперь она улыбнулась. Через несколько минут они поползли обратно, к месту, где оставалось каноэ, и бесшумно отчалили. Когда отплыли ярдов на сто, Кэнайна бросила грести и обернулась к Рори.
— Этот ман-тай-о... — сказала она, — когда я подумаю о нем, когда я вижу, до чего они влюблены друг в друга... у меня на душе как-то странно становится. Надеюсь, что он не покинет ее, как бы ни любил свою Барру и свое море. Не покинет, правда?
— Ну, это одному богу известно.
— Я как-то выпила два бокала мартини на пустой желудок. Это было в день рождения Берта Рамзея, и, когда я вижу этих гусей, я чувствую себя так же, как тогда. Я просто счастлива неизвестно почему.
— Да, — сказал Рори. — И я тоже.
Он сказал это, и вдруг она распустила узел уродливой шали, тряхнула головой, волосы рассыпались, и перед ним появилась веселая, совершенно преобразившаяся Кэнайна. Рори с радостью заметил, что ее волосы под шалью перевязаны красной лентой. Она опять взялась за весла. Через десять минут они причалили к той песчаной полоске, что полумесяцем пролегла между озером и болотом. Потом Кэнайна сняла резиновые сапоги и стала босиком на горячий серебристый песок, держа в руках маленький белый мешочек с провизией.
- На сей раз будет чисто индейский завтрак, -сказала она. — Вам не понравится, если только вы не слишком проголодались.
— У меня нынче волчий аппетит! — воскликнул он.
Рори отправился в ельник и вскоре вернулся с побелевшим от времени еловым чурбаком. Пока он его колол, она выложила из камней очаг и принялась месить лепешку в жестянке из-под сухого молока.
— Как вы предпочитаете: лепешку или клецки с гусятиной? — спросила Кэнайна.
— Клецки? Мы можем приготовить клецки?
— Можем.
— Я за клецки...
Кэнайна быстро развела костер, пока Рори продолжал колоть дрова. Она достала два закопченных котелка, налила в них воды и повесила над огнем кипятиться.
— Я прихватила с собой одно лакомство, — сказала она. — Мать даже не хотела отдавать.
Рори перестал колоть дрова и начал смотреть, как она извлекала из мешка нечто завернутое в тряпицу - на свет божий явились две большие кости, с которых недавно было удалено мясо. Рори мгновенно распознал в них берцовые кости оленя карибу.
— Ты намерена угощать меня костями?
— Да!
Кэнайна ничего больше не сказала и бросила кости в огонь. Когда вода вскипела, она отставила один котелок в сторону, взяла из банки две столовые ложки твердого жира и опустила в воду, кипевшую в другом котелке.
— Когда мясо вялят, жир пропадает, — объяснила она, — и, когда такое мясо варишь, надо снова добавить жир.
Раскрыв другой сверток, она извлекла оттуда большой кусок черноватого вяленого мяса, разрезала его на четыре части и положила в кипящую смесь жира и воды. Кэнайна сдвинула котелок на край костра, он продолжал потихоньку кипеть; запрыгала крышка, выпуская маленькие облачка ароматного пара.
— Похлебка для клецек будет готова через сорок пять минут, — сказала она, — а вот кости скоро.
Она встала, прошлась немного по пляжу и возвратилась вскоре с куском известняка около квадратного фута величиной и с круглой галькой размером с кулак. Положила камни на песок, двумя палочками выудила кости из огня и, дымящиеся и обугленные, бросила их на кусок известняка.
— Ты никогда не пробовал костный мозг? — спросила она.
Рори покачал головой.
- У всех северных народов, индейцев и эскимосов,костный мозг считается деликатесом.
Остудив кости, она раздробила их камнем поменьше, открылась желтоватая сердцевина - костный мозг. Кэнайна поднесла кусочек расколотой кости ко рту и начала высасывать мозг.
Рори уставился на нее. Нет, он не чувствовал отвращения, напротив, с превеликим удовольствием сам бы попробовал так; но, увидев Кэнайну с обугленной костью во рту, он внезапно ощутил, как недалеко она еще ушла от прошлого, от каменного века.
Теперь, думал он, здесь перед ним предстала первобытная Кэнайна, ее никогда не уничтожит образование и лоск, который она приобретет в мире белых. Он увидел в ней духа этих северных дебрей и здешних древних тайн, отделенного от каменного века ее культуры всего какими-нибудь четырьмя-пятью поколениями, в то время как его, Рори Макдональда, от соответствующего периода жизни его пращуров отделяет не менее четырехсот поколений.
Это было новое и увлекательное открытие, под влиянием которого у Рори все завертелось в голове. Ведь его предки тоже когда-то вот так же сидели на корточках перед своими кострами в пещерах Южной Европы и Передней Азии, высасывая обугленные кости. Только очень давно, не меньше десяти тысяч лет тому назад. Человек был тогда совершенно неприметным членом животного царства и вел ожесточенную борьбу за существование с другими животными, которые были много лучше его приспособлены к земному существованию. Однако многие из этих других видов, такие звери, как мамонт или саблезубый тигр, гораздо более сильные и более жизнеспособные, чем человек, давным-давно уже исчезли с лица Земли, а человек не только выжил, но и расселился по всему свету, став властелином Земли.
Тому было немало причин, но одна из важнейших живо представилась Рори Макдональду, когда он с восхищением любовался смуглой прелестью Кэнайны.
В той неравной борьбе за существование, рассуждал Рори, первобытному человеку чрезвычайно помогло то обстоятельство, что самец этого вида никогда не утрачивал способности испытывать то, что испытывал теперь он сам. Инстинкт размножения у человека был постоянным, а не ограничивался, как у других млекопитающих, каким-то кратким, скоротечным периодом гона. В любое время года человеческая самка могла возбудить и увлечь самца, и это немало способствовало сохранению вида. Мужчины-охотники могли гибнуть в несметных количествах, сражаясь со зверями, превосходящими их силой, из-за пищи для своих женщин. Однако, сколько бы мужчин ей пало на охоте, это почти не отражалось на способности вида к воспроизводству. Человеку не свойственны продолжительные периоды полового равнодушия или бессилия, от одного мужчины могли одновременно забеременеть двадцать женщин. Значит, человек как вид уцелел, а затем и преуспел именно благодаря тому, что лихорадочная страсть его чресл, которую иной век стыдливо нарек "любовью", практически не ведала ограничений.
Ну и что же из всего этого следовало?
Во-первых, это новый довод в пользу того, что Кэнайна принадлежала к другому миру, к другой жизни и никогда не сможет войти в его жизнь. И во-вторых, это, по его мнению, означало, что, раз мужчина создан для того, чтобы от него одновременно забеременело двадцать женщин, так как в противном случае род человеческий попросту бы вымер, ему нечего стыдиться, что он так страстно желал Кэнайну.
