Ирвин Шоу - Люси Краун
— Отец, — с болью в голосе произнес Тони, — не надо этого.
— Конечно, — бормотал Оливер в бокал. — Конечно же надо. Последняя воля, последний завет. Оправляясь на войну. Войны помогают тоже. Нельзя иметь сына, иметь войну. Это уже другая волна. Нет времени остановиться и спросить, кто толкает меня вперед, куда я иду. Иллюзия цели, достижения. Взять город. Не важно какой город, не важно, кто в нем живет. Не важно, что они будут делать, после того, как войска уйдут. Не важно, почему его нужно взять. Просто надо надеяться, что война продлится достаточно долго, и что городов хватит, и что ты не вернешься с войны…
— Ты бы не говорил так, если бы не выпил, — сказал Тони.
— Нет? Может, и нет, — хмыкнул Оливер. — Но это хорошая причина, чтобы напиться. Ты не помнишь, потому что ты был очень мал, но я когда-то был высокого мнения о себе. Я думал, что я очень самобытное сочетание ума, чести, усердия и смекалки. Спроси меня что-то тогда, и я быстро, как Папа Римский, как электронный мозг выдавал ответ. Я был незыблем как Республика, не было никаких сомнений, уверенность была частью моего имени. Я был уверен в работе, в семейной жизни, в преданности, в образованности детей, и мне было наплевать, кто знает это. Я смотрел на мир ясными глазами сумасшедшего. Я был из прочной семьи, я был сын отца-самоубийцы. За моей спиной была обеспеченность, колледж и отличный портной, и меня не поразила бы даже молния, ударившая мне в лоб четвертого июля. И тут за пятнадцать минут, на маленьком вонючем курорте возле озера, все это рухнуло. Я принял неправильное решение, конечное. Но может быть, единственное правильное решение было бы взять тебя за ноги и утопить в озере, но мое положение в обществе, конечно, не позволили бы мне так сделать. Авраам и Исаак никогда не поехали бы в Вермонт, какие бы там ангелы их не ждали. Произошло то, что я направил орудие против себя, хотя уверен, что ты думаешь иначе. Ну и к черту, — воинственно заключил он. — А тебе — то что? Ты просто покинул дом раньше, чем другие и несколько праздников провел в одиночестве, вот и все.
— Конечно, — с горечью согласился Тони, вспоминая все эти семь лет. -Вот и все.
— А я просто умер, — продолжал Оливер, не обращая внимания на сына. -Потом, оглядываясь назад, я знал, что виноват, я говорил, что все дело в чувственности. Может, так оно и было. Только через некоторое время не осталось никакой чувственности. Конечно, мы притворялись, потому что в семейной жизни есть некоторые обязательства в этой области, но к тому времени было столько всего другого, что мы почти совсем оставили эту сторону жизни.
— Я не желаю об этом слышать.
— Почему бы и нет? Тебе уже двадцать лет, — сказал Оливер. — Я знаю, что ты восходящая звезда в этой области. Я не оскверняю ушки девственницы. Познай Отца и Мать своих. Если ты не можешь почитать их, то хоть познай их. Это не самое лучшее, но другого нет. Война снова сделала меня мужчиной. У меня был роман с официанткой в городишке Колумбия, Северная Каролина. Я отбил ее у офицера и двух капитанов из адъютантского штаба в самую последнюю неделю. Это были ужасно жаркие выходные дни и все девушки ходили без чулок. Если бы я был католиком, я бы серьезно подумал, стоит ли подчиняться приказам. Ты мой священник, — сказал он, — и моя любимая исповедальня находится на девятом этаже отеля «Шелтон».
— Я пошел, — Тони направился к двери. — Сам поухаживай за собой, и напиши мне свой адрес и…
— На прощание, — сказал Оливер. — Три бурбона. Где бутылка? — Спросил он заплетающимся языком. — Где проклятая бутылка?
Он оглядел пол вокруг стула и нашел бутылку. Он налил себе треть рюмки виски. Снова поставив бутылку на пол, он прикрыл один глаз, как стрелок, и швырнул пробку через всю комнату в мусорную корзину.
— Два очка, — удовлетворенно сказал он. — Ты знаешь, что в молодости я был спортсменом? Я мог бегать целый день, был ловок в бейсболе, хотя лучшие нападающие все левши. Я давал длинные подачи, хотя не всегда достаточные, чтобы стать действительно первым. У меня были задатки и большого военного деятеля, мой двоюродный дядя погиб в Вилдернессе, но Первая мировая война излечила меня. Я провел шесть месяцев в Бордо во Франции, и единственный выстрел, который я услышал, был сделан разъяренным полицейским по двум сенегальцам, которые пытались взломать витрину винного магазина. Не уходи еще, — взмолился он. — Когда-нибудь твой сын спросит тебя: «Какие героические события были в нашей семейной истории?» и у тебя сожмется сердце потому, что ты не задержался еще на пять минут и не впитал в себя старые семейные традиции. На нашем щите три великих слова — Самоубийство, Неудача и Измена. И пусть хоть одна американская семья скажет, что у них лучше.
— Ты уже бредишь, — сказал Тони оставаясь у двери. — Ты болтаешь несуразицу.
— Это подсудно трибуналу, сын, — серьезно сказал Оливер со своего стула. — Своя рубашка ближе к отелю «Шелтон».
Тони открыл дверь.
— Не надо, — вскричал Оливер. Он с трудом встал со стула, покачиваясь, но бережно держа бокал. — У меня есть что-то для тебя. Закрой дверь. Только на пять минут. — Его лицо мучительно исказилось. — Прости. У меня был тяжелый день. Закрой дверь. Я не буду больше пить. Видишь… Он неуверенно поставил бокал на столик.
— Последняя жертва. Подойди сюда, Тони, — упрашивал он, покачивая головой. — Закрой дверь. Не оставляй меня одной пока. Я завтра покидаю эту страну, и ты будешь свободен от меня бог знает сколько лет. Ты можешь подарить мне еще пять минут. Пожалуйста, Тони. Я еще не хочу оставаться один.
Неохотно Тони закрыл дверь. Он вернулся в комнату и скованно уселся на кровати.
— Ну, вот, — сказал Оливер. — Хороший мальчик. Дело в том, что сегодня я пил ради тебя. Не смейся. Ты меня знаешь — я не пьяница. Просто я так много хотел сказать тебе — я не мог общаться с тобой так долго… Эти проклятые обеды… — При этом он покачал головой. — Прежде всего, я хочу попросить прощения.
«О, Боже,» Тони закрыл лицо руками. «Не сейчас.”
Оливер стоял над сыном, слегка покачиваясь.
— Мы отдали тебя в жертву. Я признаю это. Тогда это казалось оправданным. Откуда нам было знать, что из этого ничего не выйдет? Если ты хочешь отомстить, посмотри на меня — это и есть твоя месть.
— Я ничего не хочу, — сказал Тони. — Меня не интересует месть.
— Ты говоришь правду?
— Да.
— Спасибо, сын, — внезапно Оливер потянулся вперед, взял руку Тони двумя ладонями и с силой потряс ее. — Спасибо, спасибо.
— И это все, что хотел сказать? — Тони поднял голову и посмотрел на отца, стоявшего над ним полусогнувшись, шатающегося, с мутным взглядом.
— Нет, нет. — Оливер опустил руки и быстро заговорил, будто боялся, что остановись он хоть на мгновение, он останется один в этой комнате. — Я сказал, что у меня есть что-то для тебя.
Он подошел к своему вещь мешку, с глухим стуком опустился на колени и начал рыться в Нем. — Я давно собирался дать тебе это. Боюсь, больше не представится удобного случая и… Вот… Он вытащил маленький пакетик, завернутый в пергамент, перевязанный резинкой. Стоя на коленях, он неловкими движениями срывал бумагу. Бросив на пол обрывки, Оливер вытащил старомодные золотые часы.
— Часы моего отца, — сказал он. — Чистое золото. Я всегда носил их на счастье, хотя всегда предпочитал наручный часы. Он подарил их мне за две недели до своей смерти. Чистое золото, — сказал Оливер, щурясь на часы при свете лампы, медленно дрожащими руками поворачивая их перед глазами. -Старый Уалтэм. Им более сорока лет, но идут великолепно.
Он встал и подошел к Тони, не спуская восторженного взгляда с часов. — Конечно, ты не будешь носить их, они очень старомодны, но ты можешь держать их на своем столе или что-то в этом роде… Он протянул часы Тони, но тот не взял их.
— Почему ты отдаешь их? — спросил Тони, боясь, что это может быть дурным предзнаменованием. — Если они приносят счастье.
— Счастье. — Оливер горько ухмыльнулся. — Храни их за меня. Может, так будет больше счастья. Пожалуйста.
Тони медленно протянул руку, и Оливер опустил часы в его ладонь. Часы были на удивление тяжелыми. Они были массивными и на крышке была замысловатая гравировка, циферблат немного пожелтел от времени, на нем были нанесены маленькие старомодные римские цифры. Тони посмотрел на часы — было уже одиннадцать. Черт, подумал он, я упущу Элизабет. Она не станет ждать.
— Спасибо, — сказал он. — Я отдам их своему сыну, когда придет время.
Оливер взволнованно улыбнулся.
— Вот именно, — сказал он. — Это хорошая мысль.
Тони положил часы в карман и встал.
— Ну… — начал он.
— Не уходи еще, — попросил Оливер. — Еще не время. Есть еще кое-что. — Что еще? — в своем голосе Тони старался сдержать свое раздражение отцом, всем этим вечером, этой печальной и неопрятной комнатой.
— Подожди, просто подожди, — Оливер сделал широкий неопределенный жест рукой и подошел к телефону. Он сел на кровать, все еще в фуражке и шинели, и поднял телефонную трубку. Он в нетерпении постучал по рычагу. — Мне нужен Оранж 7,54, — сказал он в трубку. — Это Нью-Джерси.
