Алексей Макушинский - Макс
И вновь, может быть, хотелось ему — бежать; уехать, к примеру, в Москву, почему бы и нет?..; и с неожиданным для него самого сожалением думал он о той жизни, которой жил в последнее время; о Лизе; о Фридрихе; однажды, через неделю, вновь дошел он до станции, где, в кассе, можно было (и до сих пор можно…) купить билет не только на электричку, но, при наличии свободных мест (говоря языком, для меня, конечно, запретным…) на любой поезд в любом направлении; и занял очередь в эту кассу (там всегда была очередь…); и соскучившись стоять в ней, вышел, вновь, на перрон; посмотрел на реку, за железной дорогой, луга на том берегу; и ни о чем не думая, не зная, что делать, пошел снова прочь, снова к морю, в тот день серому, пасмурному, с тихим и едва заметным сиянием, пробивавшимся из-за нависших над ним облаков; и стоя у самой воды, под шум волн, набегавших на берег, крик чаек, взлетавших с него, решил, что все-таки нет… нет, он останется.
Он останется — он остался; и хотя уже надвигалась, как сказано, начиналась, быть может, зима, мучительнейшая из зим, еще — еще никакой зимы, разумеется, не было; еще было, все-таки, лето, все-таки море, песок, и сосны, и ветер; и какие-то более ясные, и какие-то более темные дни; и облака, и огромная тень их; и дождь, и капли на ветках; и тот особенный, одновременно прозрачный и пронзительный свет, какой только здесь, наверное, и бывает, и в котором все это вдруг вспыхивало, вдруг, на мгновение, загоралось.
И он опять, и опять успокаивался, и вновь говорил себе, должно быть, что, нет, ничего еще не потеряно, что сегодня не получающееся завтра получится… и с оживавшими в нем надеждами, лишь изредка его покидавшими, вновь и вновь принуждал себя, конечно, к усилию… как тогда, как когда-то.
Но и что-то еще (так думаю я теперь…) — но и что-то совсем иное, опять-таки, тоже было, пожалуй, и вновь было, наверное, в этих — тоже, если угодно: днях, вновь: неделях.
Уже давным-давно уехал, как сказано, Фридрих; уже все совпадения кончились.
А между тем, оставшись — и вновь оставшись один, Макс, выходя на море, сидя в кафе, и по-прежнему… да, по-прежнему, в общем, следя за своими движениями, и даже показывая их, быть может, кому-то, себе самому, — Макс, выходя на море и сидя в кафе, по-прежнему — или, может быть, снова, — вдруг, снова, по-прежнему чувствовал и находил в себе ту бездумную, втайне задумчивую, затихающую замедленность, которую он открыл в себе здесь… и в этой замедленности как будто вдруг отставал — на полшага, к примеру, — от всего, что он видел, всего, что он слышал… от себя самого… и ветер с моря, шум волн, свет и тени, дождь, налетавший порывами: все это вдруг так тихо и медленно, так просто и скромно входило, вплывало в его бездумность, втайне задумчивую, и так, в иные минуты, легко было, отставая, ответить… что он, Макс, — беря в руки чашку и поворачиваясь на стуле, — скидывая сандалии и садясь на песок, — вновь и вновь спрашивал себя, наверное, что это… что это было… и как будто прислушивался к чему-то, в себе, сам не зная и по-прежнему не зная к чему… и хотя все было — так же, еще раз, и мысль его, конечно, дробилась, и путалась, и распадалась, разумеется, на какие-то, вполне случайные мысли, ему уже неподвластные, и он собирал их, ловил ее, догонял и одергивал… — он, Макс, вместе с тем, в то же время, — или сразу после, спохватываясь, — он вдруг смотрел, быть может, на все это… неизменившееся… на эту путаницу мыслей, случайных, на свои же усилия… так же, почти так же, быть может, как смотрел он на, скажем, сосны, очертания облаков… откуда-то издалека… откуда-то: со стороны.
Со стороны и откуда-то: и значит, так же (думаю я теперь…) почти так же, быть может, как посмотрел и увидел он, на бульваре, однажды, ожидая Фридриха, всю свою жизнь: то ли из прошлого, то ли из будущего, то ли — непонятно откуда.
Да, еще раз, она ускользала от него, его мысль, и дробилась, и путалась, он же ловил ее, и догонял, и одергивал, и пытался, и вновь пытался продлить, в самом себе, искомую ясность, вожделенную собранность… но: откуда-то, непонятно откуда, смотрел он на все это… на свои же усилия, свои же старания… и как если бы все это к нему, Максу, уже почти никакого отношения не имело… или так, может быть, как если бы он, Макс, отставая от себя на полшага, отошел вдруг — на полшага в сторону — от своей же собственной жизни.
Смирение… почти безразличие.
И внезапный ветер, морской, как будто пробивался сквозь этот зазор, эту щель… и как бы предчувствие, еще раз, каких-то, совсем иных, в самом деле, влекущих, тайных возможностей.
Толпы людей на пляже, на улицах начали тяготить его; оставшись один, он искал одиночества.
А там, за железной дорогой, была, и есть, как уже говорилось, река, странно близко, в этом месте, подходящая к морю, вновь от него отходящая… мостки и лодки, качавшиеся на воде, ударявшиеся о сваи… луга на том берегу. Подолгу и очень подолгу сидел он на этих мостках, глядя на воду, читая что-нибудь, ничего не читая. Хмурой рябью подергивалась река; темнела и прояснялась; блики солнца пробегали по ней, по бортам лодок, по сваям; парило и медлило что-то, на другом берегу, над лугами. О чем-нибудь думал он, ни о чем не думал, быть может. И уже ни о чем, быть может, не думая, вновь и вновь всматривался в этот зазор, эту щель: между собой и собой же, в этот словно прохладный, прозрачный, все шире и шире раскрывавшийся в нем промежуток, отделявший его от его собственной жизни, от его же стараний, его же стремлений… даже надежд. Со стороны и откуда-то, со стороны и откуда-то. Ни о чем не думая, ни к чему не стремясь.
Все это тоже и само по себе оборачивалось, конечно: надеждой.
И потому он не уезжал отсюда; почти месяц прожил он здесь; раза два или три, выстаивая очередь (в кассу…), покупал, быть может, билет (в Москву и на поезд…); менял его; оставался.
31
Он съездил в Ригу к Хельге и Ингмару; они тоже навестили его: вместе — с кем же? вот именно — с кем же? Да, здесь, именно и почти здесь, в конце того лета, он, Макс, впервые познакомился — с Соней: с Соней (думаю я теперь: тоже здесь, именно здесь…) — с Соней, уже так давно появившейся — на этих страницах, уже так давно исчезнувшей… нет, вовсе, вовсе не исчезавшей — с этих страниц.
Они вышли все вместе на море; был уже вечер; Ингмар и Хельга обогнали их на пару шагов. Он спросил ее, чем она занимается; он сообщил ей свои собственные, вполне внешние обстоятельства. Ах, вот как, он тоже живет в Москве? Она тоже? Да, она тоже. И она уезжает в Москву, завтра вечером.
— Жаль, — сказал Макс.
Она улыбнулась; она посмотрела на море, протяжные отсветы, бегущие по воде, отражения облаков, далеких и гаснущих.
— Да, жаль, — сказала она.
Ингмар окликнул их.
И — все? Все. Он даже не спросил ее телефона в Москве; он проводил их на станцию, всех троих; он постоял еще немного, один, на опустевшем — и совершенно опустевшем перроне.
32
И когда он возвратился в Москву, Макс, — та, уже давным-давно проступающая, уже, если угодно, отмеченная на карте зима, медленно, очень медленно на него надвигаясь, как будто вбирая его, Макса, как будто впуская и втягивая его в себя — и как если бы (или это так кажется мне: теперь…) — как если бы она ждала его там, в Москве: — дождавшись, короче, его возвращения, зима, сразу же, хотя и очень медленно, началась.
А ведь между летом, с одной, и зимою, с другой стороны, бывает обычно — осень. Бывает: обычно. Но тогда, там (думаю я теперь…) никакой осени не было. Он возвратился в Москву, Макс, — и это было, сразу же: началом зимы, — введением в зиму; — и длилось это начало, это введение очень долго, целую, может быть (им, Максом, едва ли вообще замеченную и если отмечаемую мною, теперь, то лишь как простое введение, простое начало…) — целую, значит, осень.
— И когда он возвратился в Москву, Макс, в этот огромный, таинственный, невероятный, самый странный на свете город, тогда — что, собственно?
Лишь некая осень, простое введение, отделяет, его и меня, от этой, уже начавшейся, если угодно, зимы. — Там (думаю я…) — там все линии сходятся; — и по какой бы дороге я ни пошел, любая дорога (думаю я…) — любая дорога приведет меня к этой зиме (уже, если угодно, начавшейся…).
Он же, Макс, — он шел к ней по всем дорогам: одновременно и сразу.
Он шел к ней сразу по всем дорогам; — он возвратился, значит, в Москву, в этот огромный, таинственный, невероятный, самый странный на свете город, — в этот город, где старое так причудливо сплетается с новым, дозволенное с запретным, еще возможное с совершенно немыслимым, — и приехав с вокзала домой, в свое решительно неописуемое, из всего неописуемого самое неописуемое жилище, — занеся чемодан в комнату (и тут же задернув, наверное, шторы…) он, Макс: — а впрочем, думаю я, пойдем, для начала, по вот этой, к примеру, дороге… он, Макс, в тот же день, например, позвонил, разумеется, Фридриху.
