Ежи Косински - Свидание вслепую
Он окинул взглядом аудиторию. Все сидели неподвижно, поглощенные льющейся на них сокровенной и непосредственной музыкой. Это была чистая духовность — без слов, без жестов. Никто не шевельнулся до самого окончания концерта.
Не успели еще отзвучать аплодисменты в ответ на ее поклоны, как он отправился за кулисы. Уверенной походкой прошел мимо охранников и, пробормотав, что мадам его ждет, попросил костюмершу провести в ее гримерную. Рабочие сцены внесли в комнату несколько корзин с цветами. Левантер видел, что снаружи уже собралась толпа почитателей.
Полина открыла дверь, стоя спиной к комнате и повернувшись к фотографам в коридоре. Она оставила свои автографы на нескольких программках и наконец вошла и затворила за собой дверь. От возбуждения на ее лице играл румянец. Дойдя до середины комнаты, она заметила Левантера. Сначала она смотрела на него с удивлением, потом попросила открыть бутылку вина, стоявшую на столике. Он наполнил два бокала. Она отпустила костюмершу, присела на стул напротив него и пригубила вино.
— Очередной крупный успех, — сказал Левантер.
Полина сухо улыбнулась.
— Хорошая публика. Но теперь она разошлась. Осталась только запись, воспоминание.
— В этом воспоминании сохраняется чувство, к которому можно прислушиваться многократно, — сказал Левантер.
— Можно, — согласилась она. — Но только как источник для размышлений; волшебство спонтанности исчезает. — Она помолчала. — Тогда в пещере в Вальпине ты рассказывал мне о бейсболисте, убившем девушку, которую когда-то любил.
Левантер кивнул.
— Ты рассказал эту историю по какой-то причине. Что это была за причина?
— Я хотел, что бы ты запомнила эту историю. И возможно, запомнила того, кто ее тебе рассказал.
— Каким тебе хочется остаться в памяти? — Она посмотрелась в окаймленное лампочками зеркало на туалетном столике и поправила прическу.
— Как память, в которой осталось чувство, — ответил он.
— Без волшебства спонтанности?
Она встала и направилась к корзинам с цветами. Она читала вложенные в них визитные карточки и телеграммы, вдыхала аромат, поправляла листья. Глядя на нее, он боялся, что может утратить смелость.
— Я живу в квартале отсюда, — сказал он. И прежде чем она успела возразить, схватил ее за руку. — Пойдем со мной. Прощу тебя.
Полина закусила губы. Не сказав ни слова, она зашла за ширму и через несколько мгновений появилась в обычной одежде. Она протянула руку за пальто, он помог ей. Следуя за ней, он легонько касался лицом ее волос.
Когда они вышли в коридор, Полина нежно прикоснулась к его руке и остановила его.
— Зачем? — спросила она.
— Я боюсь тебя потерять, — ответил он. При звуке этих слов у него всплыли в памяти слабые воспоминания, но настолько слабые, что он не обратил на них внимания.
— Зачем? — снова спросила она.
— Я хочу, чтобы ты меня полюбила, — сказал он. — Чтобы хотела меня так, как хочу тебя я. Я убежден, что это последний мой шанс.
Полина высвободилась из его объятий и отступила.
— Твой последний шанс? Какой шанс?
— Присутствовать в желании, а не в памяти. Испытывать новые эмоции, новые чувства, которые не являются отражением памяти. Стать частью спонтанного волшебства.
Когда они вышли из лифта и подошли к его квартире, он обнаружил, что за время его отсутствия дверь покрасили. Краска уже высохла, но когда он сунул ключ в замочную скважину, он не поворачивался — краска проникла внутрь и затвердела там. Я могу потерять ее из-за капли краски, подумал он.
Полина развеселилась.
— Ты уверен, что живешь здесь? — спросила она.
Левантер боролся с замком, тот не поддавался.
— У тебя нет случайно с собой жидкости для снятия лака? — спросил он.
— У меня нет даже ночного халата, — ответила она.
Левантер был в полном отчаянии. Была уже почти полночь; хозяин дома живет не здесь. На помощь пришла Полина.
— А где маляры хранят свои принадлежности? — спросила она.
Они спустились в подвал, где среди сломанных холодильников и пылесосов, тряпок и ведер Полина отыскала банку со скипидаром и Левантер отлил оттуда немного в валяющуюся рядом бутылку. Когда они вернулись к двери, Полина передала ему свою расческу с длинной ручкой и он накапал скипидара вдоль ручки прямо в замочную скважину. Потом вставил и повернул ключ. Дверь отворилась.
Он включил ночник. Тусклый свет высветил очертания письменного стола, книжных полок, телевизора, копировальной машины, двух кресел, старого раскладного дивана, небольшого кресла-качалки.
Полина сняла пальто и бросила его на диван. Левантер быстро отыскал несколько пластинок с ее концертами. Раздался щелчок, на проигрыватель опустилась первая из них. Левантер задернул занавеси на окнах и двери, ведущей на балкон, снял пиджак и бросил его на ее пальто, потом подошел к ней, стоявшей спиной к письменному столу. Опустился на колени и осторожно приподнял до самой талии юбку. Стянул трусики, и она сбросила их с ног. Молча добрался до нежной плоти между ее бедер, сокрытой шелковистым мхом. Ее лоно было влажным и благоуханным, и он еще крепче прижался к ней, согревая своим дыханием. Когда почувствовал, что ее бедра начинают вздрагивать, то пальцами расширил отверстие и проник внутрь языком.
В его памяти всплыли воспоминания о ней в Вальпине: они в гостиной отеля, на промежуточной террасе, на подземном озере. Ему вспомнилось, как он пытался поймать ее взгляд, надеялся, что она на него откликнется.
Полина начала содрогаться; волна спазмов пробежала по ее телу, всей своей плотью она вжалась в его лицо. Потом отстранилась, почти села на стол. Он поднял ее бедра на стол, не отрывая губ от ее лона. Она опустила руки ему на плечи. И когда казалась уже готовой отдаться своей страсти, вдруг обмякла и прошептала:
— Я не могу, я никогда не могла кончить.
Левантер продолжал ее целовать, ощущая охватившее ее страстное желание. Его руки впивались в ее плечи, ласкали шею, волосы. Полина извивалась и дергалась, казалось, она снова на грани последнего момента, и опять она в отчаянии повторила: "Я не могу". Он перестал прикасаться к ней. Она вместе с ним соскользнула на пол, обхватив его руками за шею. Он стал раздевать ее и делал это не спеша, неторопливо складывая ее одежду на кресло. Потом быстро сбросил свою одежду.
Он взял ее за руку и подвел к креслу-качалке. Сел в него, широко раздвинул ноги и притянул ее к себе. Кресло медленно покачивалось, и с каждым его движением он все глубже проникал в нее, отчего она все шире раздвигала ноги и крепче прижималась к нему. Он сжимал ее бедра, она вцепилась в спинку кресла за его плечами. Жар их тел заполнил узкое пространство между ее грудью и его грудной клеткой. В мерцающем свете он видел, что она не сводит с него широко раскрытых глаз. Он касался ее губ своими губами, вкус ее нежного лона еще сохранился на его языке. Левантер вдруг сообразил, что Полина поцеловала его впервые.
Кресло раскачивалось, они прижимались друг к другу, приподнимаясь и опускаясь. Глаза у Полины оставались раскрытыми, в них застыло отчаяние: она не сводила их с него. На проигрыватель опустилась очередная пластинка. Они поднялись с кресла, и Левантер медленно повел ее в спальню.
Она легла на спину, широко раздвинув ноги и раскинув руки. Он отправился к кладовке и принес оттуда несколько мотков веревок. Он выбрал из них несколько, оставив только те, что показались ему достаточно мягкими.
Левантер вернулся к Полине, она не шевельнулась. Он приподнял ей руки над головой и привязал каждое запястье к стоике кровати, стараясь не затягивать особенно узлы. Она не сопротивлялась ни когда он привязывал ее руки, ни когда прикрепил обе лодыжки к стойкам в изножье кровати. Полина оказалась распятой. Он подсунул под нее две подушки, отчего ее тело выгнулось дугой, с приподнятой грудной клеткой и впалым животом, с плоскими бедрами и раздвинутым нежным лоном. Он взял еще одну веревку и резинку. Собрав ей волосы в конский хвост и скрепив резинкой, он пропустил сквозь него веревку и привязал ее за волосы к спинке кровати. Под шею он положил подушечку. Левантер стал нежно проводить пальцами по шее Полины, по подмышкам, опускаясь к ее бедрам, снова поднимаясь, двигаясь по диагонали через живот и грудь. Своим торсом он поглаживал ее грудь, членом — бедра, вздымался над ней словно хищная птица, опускаясь лишь для того, чтобы ущипнуть ее за кожу, покусывал, прижимался членом к ее нежной плоти, потом приподнимался, касаясь кожи самым кончиком. По ее телу побежала волна спазмов, и он ладонью следовал за ней. Он продолжал подразнивать ее, пока ее тело не напряглось. Казалось, оно превратилось в тонкую мембрану, которую при желании можно без труда проткнуть. Он входил в нее и выходил, снова входил и снова выходил; внутри ее тела он оставался неподвижным. Потом стал вращаться в ней, то крупный и крепкий, то слабый и мягкий, крепко вжимаясь в нее, сжимая и отпуская. Жилы на шее и руках у нее вздулись, веревки, казалось, вот-вот вопьются в нее, она пыталась приподняться, чтобы высвободиться; глаза ее были затуманены и ничего не видели, рот открыт, но из него не доносилось ни одного звука. Левантер встал на колени у нее между бедер и погрузил пальцы в ее лоно. Он раздвинул складки, медленно ощупывая нежные узелки. Она извивалась, пытаясь вырваться, но путы прочно ее держали. Словно животное, пробирающееся в нору, он все глубже и глубже запускал в нее руку, покручивая пальцами, раздвигая скользкие ткани. Полина задрожала, он решил, что она попросит его остановиться, но этого не произошло. Он еще глубже погрузил ладонь, и когда она сжала его запястье, уже не мог понять, ощущает ли он биение ее пульса или своего собственного. Ее тело приподнялось еще выше. Лицо ее напряглось, и она простонала "Нет!". И вдруг словно молния пронзила ее тело и сковывающее его напряжение внезапно исчезло. Левантер утратил ощущение собственного тела; в тот момент, когда у него все поплыло перед глазами, он услышал, как она стонет "Да!", и когда этот стон затих, ее тело расслабилось, свободное от внутренней зажатости, не сопротивляясь больше никаким узам.
