Владимир Топорков - Засуха
Конюшня в Парамзине саманная, с соломенной крышей – что деревенский клуб. Любая самая незаметная новость обсуждается здесь с пристрастием и детальным разбором. Ещё вчера тут с жаром говорили о том, что в деревне появились воры, раз у Силиной украли ягнёнка, завелись худые люди, и надо двери на замки закрывать, а сегодня новое известие – Андрюха Глухов женихаться начал с Ольгой.
– Никак Андрюше свежатинки захотелось! – Илюха Минай оголил свои прокуренные губы, глядел на Глухова с холодной, ехидной улыбкой, когда тот появился на конюшне.
– Да он по старым бабам пошёл, какая уж тут свежатина, – ухмыльнулся Боровков. – Старые, говорят, слаще!
– Вы помолчать можете? – спросил Андрей.
– А чего же молчать, Андрюша? – опять поддел Боровков.
– Ты сам осмотрительность потерял… Нет, чтоб потихоньку, как порядочные козлы поступают, попозже придти да пораньше смыться, а ты в открытую, у всей деревни на виду шастаешь как мартовский кот…
– А если таиться не надо? – Андрей чувствовал, что в нём закипает кровь, плотно стискиваются губы. Он сверкнул глазами, подошёл к Боровкову.
– Уж не хочешь ли ты сказать, Глухов, – проговорил Боровков, – что женишься на Силиной? Неужели холостяцкую жизнь на вдову променяешь? Она, Силина, небось всех районных начальников обслуживала…
Подкатывала злая волна к горлу, ещё мгновенье – и плюнет он этим горячим сгустком в рожу Боровкова. Словно удар в поддых нанёс тот, и от этого удара стала бесцветной трава около конюшни, серо-пепельным – небо, поблекла радость, вошедшая в него сегодня ночью.
– А ты в ногах стоял? – зло спросил Андрей.
– Что ты, Андрюша? – ласково прохрипел Боровков. – Не я один так говорю. Да моё какое дело, хоть на нашем колхозном бугае женись или на Настёне Панфёрычевой. Тем более, говорят, она уже с походом, понесла от этого Мрыхина.
Андрей запряг конные грабли, поехал в поле. Но не унималось сердце в груди, взгляд стал пустым и невидящим. Как гвозди вошли в тело слова Боровкова, издёвка про шашни Ольги. А может и правда, кружится с каким-нибудь по старой памяти, ведь она несколько лет председателем работала? Разве упустят районные чины такой сладкий кулич, оттолкнут от себя? Сколько их таких, горячих да ласковых, к рукам прибрали.
Невольно в памяти возникла Ресма, короткая фронтовая любовь. Как это возникло у них там, в опустошённой финской деревне за Выборгом? Разве он думал когда-нибудь о любви в кромешном аду? Но Ресма сама пришла к нему на сеновал, обдала жаром, и покатилась жизнь в безмятежную даль.
Ресма говорила ему на ломаном русском языке, что женщина сама выбирает своего избранного. Только глупым мужикам кажется, что они влюбляются, страдают, мучаются, добиваются победы, радуются успехам у женщин. А на самом деле – это чистой воды муть. Накидывает женщина аркан на мужика – и баста, попалась птичка в клетку, больше не вынырнешь, не затрепещешь крылышками, не взлетишь, распарывая тугой воздух. Вроде и цель достигнута, женщина – твоя, а свободы нет.
Может быть, и Ольга так его подловила, как доверчивого комара прихлопнула ладошкой?
Но словно другой человек возник в Андрее и заговорил резко, в упор, как пистолет навёл – а кто ты такой, чтоб других осуждать, подозрениями мучить? Ты что, прокурор, судья, святой пророк на земле? Разве тебе подвластны человеческие судьбы, порывы их души, сомнения и колебания? Может быть, и на тебя засуха подействовала, засушила рассудок, не может рассмотреть любовь?
Говорят, любовь и предательство рядом живут. Вот у него только вызрела, налилась вишневым соком любовь, а он уже дрогнул, попятился назад, как панически напуганный солдат. Как могла возникнуть в нём эта постыдная слабость?
Утренняя, овеянная чистым воздухом степь колыхнулась перед ним, тоской и раскаянием набрякли глаза, сделался невидящим взгляд, и именно в этот момент пришёл ясный и чёткий ответ, надёжный и простой. Он знал, что теперь надо делать, как поступить и не позволить замутить, создать прореху в душе. Хватит выворачивать душу, искать отмычку!
Глухов повернул назад, ударил вожжами лошадь, и Карпетка перешла на рысь. Скрипели, визжали грабли, на жёстком сидении трудно было удержаться, и Андрей упёрся ногами в оглобли. На полной рыси подскочила лошадь к конюшне, и Андрей, резво соскочивший с граблей, крикнул Илюхе Минаю:
– Пусть конюхи лошадь примут!
Через несколько минут он был уже у Ольги и с порога крикнул с придыхом, с тревогой в голосе:
– Собирайся!
Ольга глянула на него растерянно, даже испуганно, попыталась улыбнуться, ведь должен же он отдышаться, рассказать, что произошло, но Андрей схватил её за руку, потащил из комнаты. Словно у норовистой лошади, изо рта Андрея валил пар. Единственное слово «обуйся» он сказал зло, скороговоркой, и Ольга поняла, что сейчас лучше молчать, покориться его воле.
Уже на улице Ольга тревожно спросила:
– Куда идём, милый?
– В сельсовет, вот куда!
– Зачем?
– Ты что, соображения не имеешь? Расписываться…
– Да я… да как же… – залепетала невнятно Ольга, – непричёсанная даже!
– Для меня ты и такая красавица, – буркнул Андрей, и Ольга поняла, что не надо его больше заводить, перекипит, схлынет с него горячка, спустит пар – сам поймёт, что не прав. Только об одном с усмешкой подумала – и что это ей так везёт в жизни. Второй мужчина, и такой же неукротимый и горячий, как молодой конь. Короткий всплеск памяти напомнил ей о Фёдоре, и она зябко передёрнула плечами. А как он посмотрел бы на неё сейчас? Цепкая вещь – память, как колючка вонзается. Ощутила сейчас Ольга, что наступил предел, за которым останется только память о Фёдоре, а любовь, нежность будут посвящены другому человеку. Но разве может она одна всю жизнь висеть над пропастью, обдирать в кровь пальцы, стараясь поставить на ноги их сына? Слишком сложна и прозаична обыденность, сурова, как голод, засуха. Закалянеть совсем, не впустить в сердце любимого человека – значит погибнуть. А этого делать нельзя, слишком высока ответственность за Витьку, за погибших близких, за всё прошлое.
Главное – Фёдора не предать забвению, не отречься, не отмахнуться равнодушно и бессердечно. Этого Ольга не сделает никогда, никогда, как бы сильно ни любила она Андрея.
До сельсовета Андрей молчал, может быть, тоже размышлял о прошлом. И Ольга его не тормошила, семенила сзади. Только после того как зарегистрировали их брак, и они возвращались назад, она проявила любопытство:
– Скажи, пожалуйста, что с тобой случилось сегодня утром? Ты ко мне вбежал – лицо на белый платок похоже! Беда какая?
Рассмеялся Андрей весёлым, искристым смехом, будто сбрасывал с себя тяжкую ношу:
– А я боялся, что тебя у меня украдут. Как овцу перекинет через плечо какой-нибудь волчара и унесёт.
– Честное слово?
– Честное слово, – и Андрей порывисто прижал к себе Ольгу.
А вечером, когда они сидели за столом – Лёнька, тётя Таня, маленький Витюшка, Ольга и Андрей – царил в глуховском доме праздник. Они пили водку, хмельные, много говорили, желали друг другу счастья, хоть каждый понимал – хрупкое может быть их благополучие в это суровое время. Только Лёнька иногда с тревогой смотрел на Ольгу, а потом и вовсе убежал, сославшись на встречу с ребятами.
Первый раз спокойно и тепло, как бывает тепло в радостный майский праздник, было на душе у Ольги. И её не смутила даже слеза, выступившая на глазах Андрея после того, как ушла тётка Таня и уснул Витюшка. Андрей сидел за столом притихший, насупленный, и может быть, думала Ольга, вспомнил о своих рано ушедших родителях, о фронтовых друзьях, не доживших до свадьбы друга. Да мало ли о чём может плакать в России в 1946 году даже мужчина?
Глава одиннадцатая
Сенокос в Парамзине закончился через неделю. Недоброе лето и здесь наложило свой тяжкий отпечаток – скирд получилось меньше раза в три, чем в обычные годы, и жители все от мала до велика понимали: грядёт ещё более тяжёлая зима. Андрей после сенокоса в колхозе ушёл на два дня косить осоку в Голую окладню. Да, сейчас она как бритва острая, жёсткая и рогатая, а зимой через резку её пропустят, горячей водой обдадут – лучше любого сена пойдёт. Уж не первый раз такое в крестьянской практике было.
К концу второго дня пришла на окладню Ольга, и вдвоём они вытащили накошенное на сухое место, быстро переворошили жёсткую осоку. Радость, ликование, покой вселился в душу Андрея – вот, значит, есть у него теперь жена. Интересный расклад в жизни получается – когда ты один, то рассчитывай на свои силы, вроде бойца, который залёг в окопе, и никого рядом. А вдвоём – пожалуйста, любой фронт держать легче, на дополнительные резервы рассчитывай.
Они вернулись домой с поля как с праздника. Андрей нёс в одной руке косу, а второй обхватил Ольгу за плечи и вроде теплом её проникся. Ему нравилась эта, хоть и скудная, бедная, но размеренная жизнь, в которой всё теперь было подчинено смыслу, клеилось и садилось, носило отпечаток взаимной заботы.
