Валерий Иванов - Последнее искушение Дьявола или Маргарита и Мастер
За спиной Бармина на стене висела очень большая и подробная политическая карта Советского Союза. Кроме мебели и ковра больше в кабинете ничего не было.
… полагаю, что его религиозные воззрения носят антисоветский характер. По картотекам и спецучетам не числится. В преступной деятельности не замечен, — закончил доклад следователь.
— Как же, — добродушно улыбнулся Ягода, но в голосе его зазвучал металл, — а контрреволюционная агитация и пропаганда, вы же сами сказали об антисоветской направленности его воззрений.
— Но, ведь нужно, чтобы он их распространял, до кого-то доводил…, - растерялся Бармин, — следствием не добыто….
— Пока не добыто. И плохо, что не добыто, — с укоризной проговорил нарком, но глаза его сузились, а губы под щеточкой усов плотно сжались.
— Виноват, товарищ Генеральный…, - вскочил следователь.
— Виноват…, - все тем ровным голосом, с металлическим оттенком, согласился глава НКВД, — не додумали, не посоветовались, к Молчанову не зашли….
К Молчанову, начальнику секретно-политического отдела, следователь, как раз, заходил и пытался выяснить, что же делать с совершенно бесперспективным делом, но тот лишь отмахнулся — не до тебя. Бармин не стал говорить об этом наркому по понятным причинам и лишь опустил голову.
— Виноват, — вновь потерянно пробормотал он.
— Говорите, не доводил… не распространял, — продолжал нарком, — а, вы — разве не человек? Вам он говорил?
— Так точно.
— Значит, уже доводил и распространял….
— Так точно.
— А, патрульные, что его задержали… а, врачи, что его лечили… и другой медицинский персонал…, а, психиатры и другие эксперты, что его опрашивали… а, сокамерники, что с ним сидят…
— Так точно, — убито сказал Бармин, уже видя себя, в лучшем случае, разжалованным.
— А, вы говорите не рапространял, не доводил…, - совсем уж ласково сказал нарком, заглядывая собеседнику в глаза.
— Так точно. То есть, никак нет! То есть… — запутался следователь, почуявший себя уже укрывателем преступника и прощавшийся со свободой, а то и с жизнью.
— Вы ведь, никого больше не допросили….
Бармин допросил патрульных — по поводу обстоятельств задержания, а также врачей и судмедэкспертов по вопросам, связанным с причинением задержанному многочисленных телесных повреждений, но промолчал и об этом.
— Так точно, — лишь, еле шевеля помертвевшими губами, прошептал он.
— Вот и допросите. Они ведь все вам расскажут, правда?
— Так точно, товарищ Генеральный комиссар! — жизнь возвращалась к Бармину, — он поднял глаза и преданно ел ими начальство.
— И предъявляйте обвинение по 58–10 (контрреволюционная агитация и пропаганда) и, конечно, по 58–11 (контрреволюционная организованная деятельность). Через пять дней, чтобы дело лежало у меня на столе!
— Есть, товарищ….
— Идите, — махнул рукой Ягода.
— Правильно говорил Молчанов, характеризуя Бармина, что по своим качествам тот не подходит для самостоятельной деятельности и руководящей работы, — признал нарком, провожая его взглядом. — Хороший следователь, очень толковый исполнитель, но начальник — никакой. Действует только в рамках своего видения расследования.
Бармин, действительно, не мог мыслить масштабно и не умел двумя-тремя словами поставить задачу подчиненным. Ему легче было сделать работу самому, чем приказать. А, приказав, он затем принимался дотошно объяснять подходящую модель выполнения задания непосредственному исполнителю. Хотя цель, поставленную ему самому, он достигал, порой, путями разнообразными и изобретательными….
Выскочивший в приемную следователь, сначала даже не сообразил куда попал и дернулся было обратно к двери, из которой вышел. Однако сидевшие, по-прежнему, за столами офицеры, сделали большие глаза, и Бармин, наконец, сообразив — шагами, уходящего от опасности человека ввернулся в нужную дверь. Офицеры понимающе переглянулись.
Ягода придвинул к себе документ, адресованный Сталину. Все бумаги на имя вождя он вычитывал и правил лично, а, иногда и сам исполнял.
«… за 1934 год изъято в Москве 12 848 человек, занимавшихся нищенством, из них 12 231 высланы на родину, 408 человек устроены в московском отделе социального обеспечения и 209 человек освобождены под подписку: впредь обещали не заниматься нищенством….».
— Так, все правильно. Ну и сволочь этот Ярославский. Поперли из секретарей ЦК, так активничать начал. Пишет докладные Сталину по разным проблемам, НКВД еще и нищими должен заниматься, — человек с маршальскими звездами в петлицах раздумчиво потер щеточку усов, — надо поручить — пусть компромат на него поищут.
Он расписался и вписал внизу дату: 6 марта 1936 года. Кресло скрипнуло новенькой, еще пахнущей кожей….
Ровно двести дней осталось занимать ему это кресло. 26 сентября Ягода будет освобожден от занимаемой должности и несколько позже его назначат наркомом связи. А через два года и девять дней, в 2 часа ночи, в присутствии Генерального прокурора СССР А.Я. Вышинского, он будет расстрелян в подвале известного дома по Никольскому переулку.
Воланд ошибок не прощал, а замыслы вождя всего мирового пролетариата товарища Сталина всегда осуществлялись с ужасающей точностью….
Ягода устал. День был тяжелый и кровавый. Всегда после таких дней ему снился один и тот же странный и страшный сон, он знал его уже наизусть….
… Он — Енурих Иегуда, рожденный в Вифлееме древней Иудеи и изгнанный оттуда жрецами за то, что призывал соплеменников бороться с захватчиками. Веру в свое предназначение он обрел, когда бродячий раввин-проповедник, с пронзительными голубыми глазами, сказал при встрече: Шалом! Я рад видеть сына Мататьягу. Да, будешь ты защитой и мечом Израиля!
Небольшого роста, но очень крепкий, жилистый и выносливый, скитаясь по Палестине, он набрал отряд смелых и свободолюбивых людей, которые не боялись сражаться с римлянами. Они скрывались в горах и, спускаясь с них, нападали на разрозненные группы легионеров и убивали их.
— Мы не станем встречаться лицом к лицу с их большим войском. Но мы будем всюду нападать на них, чтобы они не знали покоя ни днем, ни ночью, чтобы они не отважились сунуться в горы и ущелья, нас будет больше с каждым днем, и скоро вся Иудея станет для них ловушкой. Пусть их войска топчут пока наши поля — мы уйдем в горы. Пусть они попробуют пойти в горы — там каждый камень будет против них. А, когда мы станем умелы и, когда нас станет много, мы сами спустимся с гор и прогоним захватчиков.
Так говорил Иегуда своим воинам. И слова его начали сбываться. Первым крупным сражением возле деревни Модиине они показали свое умение, расстроили боевой строй римлян, и все они были истреблены. Правда, погибло и много евреев, но с тех пор в душах людей появилась вера в победу.
После Модиина десятки деревень превратились в пепел. Взбешенные римляне не щадили никого. Но и армия Иегуды росла за счет стекающихся со всей страны беглецов.
Наместник Иудеи Апполоний расставил по дороге из Модиина в Иерусалим сотни кольев, на которых торчали головы убитых евреев, а сам с пятью тысячами солдат рыскал по Иудее, разыскивая Иегуду и его повстанцев.
Около Бет-Эля произошла первая стычка, но Иегуда не решился дать решающего сражения, римляне были сильнее за счет умения действовать коллективно — строем и рядами и лучше владели холодным оружием. Армия Иегуды была сильна лучниками и пращниками. Эфиопы научили их, как превращать пику в копье, которое можно метнуть во врага и, как крепить к нему кусочки кожи, которые направят его в полете точно в цель. Евреи, прибывшие из Александрии, помогли изготовить несколько катапульт, наподобие римских.
Через несколько месяцев у Иегуды было около пятнадцати тысяч воинов, не считая многих людей, которые не были толком вооружены и необучены.
— Да поможет нам Яхве и да простит нас Яхве, — сказал тогда он, — мы дадим решающее сражение Апполонию.
Войско стало лагерем возле городка Офраим, поджидая возле узкого ущелья армию Апполония, чтобы, в случае неудачи уйти ущельем в горы. Римляне, по донесениям разведчиков должны были появиться завтра днем. И Иегуда решил провести ночь в Офраиме у своей возлюбленной Афеллы, потерявшей родителей и двух своих братьев от мечей сирийцев — римских наемников.
Ночь с прекрасной Афеллой была длинна и очень коротка. Лишь под утро Иегуда забылся сном, а когда проснулся, солнце уже дало деревьям длинную тень. Едва оторвавшись от возлюбленной, он большими прыжками понесся к своему войску.
Но войска уже не было.
Его воины лежали, вперемешку, на пропитанной кровью, вытоптанной земле, изрубленные римскими мечами, утыканные длинными сирийскими стрелами, раздавленные могучими ногами индийских слонов.
Он окинул печальную панораму битвы и глазами опытного полководца увидел, как она развивалась.
