Павел Вадимов - Лупетта
Вообще-то кошек в палату пускать нельзя. Грубейшее нарушение больничных правил. Особенно когда через неделю-другую после химии нас посещают две подружки — лейкопения и тромбоцитопения. После их визита всем выдают шапочки и марлевые повязки, потому что малейшая инфекция в этот период может совсем хреново закончиться. Но вопреки всем инструкциям для Рентгена делается исключение. Правда, до пяти часов вечера, пока начальство в кабинетах, наш серый кардинал сослан на черную лестницу. Не самая мрачная ссылка, скажу я вам. Особенно если учесть, что Вер Иванна с кухни с завидной регулярностью снабжает больничного долгожителя королевским пайком. А по вечерам Рентген благосклонно принимает подношения своих почитателей в палатах. Доходит до смешного. Говорят, что в женской палате одна чудачка перед тем, как ее увезли в пульмонологию, заставляла мужа покупать для Рентгена дорогущий кошачий корм. Но разжирел Рентген задолго до этого. Впрочем, несмотря на почтенный возраст, на койку пока запрыгивает без посторонней помощи. А если не всегда с первого раза, то это простительно. Тем более что вся палата к котейкиным визитам относится с каким- то суеверным, если не сказать религиозным трепетом. Антоша утверждает, что первыми стали верить в пифийскую сущность кота все те же чернобыльцы. Дескать, когда больной хотел понять, выживет или нет, достаточно было взять к себе в постель Рентгена, чтобы тот вынес свой безапелляционный вердикт. Когда кот лежал не трепыхаясь, это означало, что у больного есть шанс. Особенно благоприятный прогноз давался, если Рентген спокойно засыпал на койке облученного. Но горе тому, на чьей койке кот вел себя беспокойно, царапался, шипел, выгибал дугой спину и норовил как можно быстрее удрать. Считалось, что это знаменовало собой страшный приговор. «Рентген видит смерть, — брызгая слюной, лопотал Антоша, — ей-Богу видит!»
Особую любовь к коту питал Виталик. Как только он его не баловал! Месяца два назад даже на ночь у себя оставил, уложив спать прямо на катетер. Я никогда раньше не видел, чтобы Оленька перед утренним обходом так ругалась. Но сегодня Рентген был явно не в настроении. Отказывался от всех Виталькиных даров и даже любимую ласку — почесывание живота — с шипением отверг. Мы старались не смотреть на Виталика, словно чувствовали ответственность за безответственное поведение Рентгена. Поэтому когда Виталик громко матернулся вслед пулей вылетевшему из палаты коту, никто не задавал лишних вопросов. И только когда несколько минут спустя он шепотом попросил кусочек ватки, я обратил внимание на его располосованную руку.
— Да нет, ватки достаточно. Говорю тебе, не надо перекись, само пройдет! Ну при чем тут он? Не надо на него валить, он лежал, как всегда! Говорю тебе, как всегда! Не видел разве? Что? Это я сам, сам!.. Я это... пружину в койке задел, когда матрас поправлял.
***— Это я... Слышишь? Ну как ты там?
— У меня все хорошо. А у тебя?
— Ты еще ждешь?
— А ты еще спрашиваешь?
— Я хотела сказать, что если у тебя какие-то дела, можешь меня не провожать. Тут все затягивается.
— Что значит «затягивается»?
— Да нет, ты не думай, ничего такого, просто... Просто оказалось, что это не так быстро, как я думала.
— Ну ладно... как знаешь... прощай...
— Что? Говори громче, тут музыка. Плохо слышно.
— Говорю, нет у меня никаких дел! Я! Хочу! Сам! Тебя! Проводить!
— Ну ладно, не кричи только. Хорошо, хочешь, значит проводишь.
— Ты позвонишь, когда освободишься, или как?
— Ничего не понимаю. Ты можешь громче говорить? Что?
— Когда тебя ждать?!!
— Ну что ты так нервничаешь. Прямо как мама, честное слово! Я же сказала: пока не знаю. Хочешь ждать — жди, не хочешь — иди домой, меня и так проводят. Тут идет серьезная съемка, фильтры разные, драпировки, сам понимаешь... Мы уже три пленки отщелкали, и сколько еще осталось, не знаю. Мне кажется... мне кажется, из этого должно выйти что-то особенное... И не только мне. Что ты так дышишь в трубку, замерз, что ли?
— Наверное... наверное, мне все же лучше уйти...
— Ты просто надо мной издеваешься, что и говорить! Я же сказала, здесь очень плохо слышно. Что?
— Я! Буду! Ждать! Тебя! До! Упора!
— Ну вот и отлично. Жди меня, и я вернусь... Иду, иду, уже иду! Это я не тебе... Ну все, пока!
На этом месте Лупетта повесила трубку. А я кулем осел в сугроб, образованный снегоуборочной машиной на обочине. Нет, ноги у меня не подкосились, ничего подобного. И сознание я не терял, я же не кисейная барышня. Просто... просто в этот момент я испытал настоятельную потребность на что-нибудь сесть. Мне даже показалось... ну, может, и не показалось, а так... почудилось, что если я прямо сейчас куда-нибудь не сяду, произойдет что-то непоправимое. Может, землетрясение какое начнется, не знаю. Или, наоборот, мир застынет, как муха в янтаре, и мое ожидание будет длиться вечно. Я, кстати, всегда удивлялся поговорке, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Насчет ждать не вопрос, согласен. Но при чем тут догонять, не понимаю... Погоня иногда очень даже ничего. Азарт, адреналин и все такое. Особенно когда ловишь двух зайцев шкурой неубитого медведя. Но сейчас ни о какой погоне и речи не шло. Надо было просто сесть. Ну я и сел. Я же не виноват, что выбора не было. Окажись в зоне моей видимости мало-мальски пригодная скамейка или, на худой конец, какой-нибудь пень, я бы, разумеется, сел на него. Но так уж сложилось, что садиться было решительно не на что, разве что на сугроб. Не лучшее, конечно, сиденье, согласен. Даже в качестве кратковременной альтернативы. Попу, наверное, можно застудить или даже хуже. Но если посмотреть на этот вопрос с чисто практической стороны, не такое уж и глупое решение. Сугроб, безусловно, несвежий и холодный, но у него есть и положительные качества. Во-первых, он твердый. Твердый, как кирпич, сам проверял! Корка сверху как камень, честно, если не тверже, даже корову можно усадить, и та не провалится. Во-вторых, сугроб высокий. Выше колена, почти по пояс. Когда садишься, даже ноги до асфальта не достают. И наконец, в-третьих, сугроб расположен прямо напротив выхода из фотомагазина. Как только дверь начнет открываться, я сразу вскочу, может даже успею брюки от снега отряхнуть. Да они и не запачкаются... А если и запачкаются, что с того, мы же не гуськом пойдем, а рядом, а когда рядом, будет незаметно. В любом случае ничего страшного, я же не на собачьи какашки сел, посмотрел, не дурак.
***Когда ветреным осенним днем восемьдесят лохматого года папу с язвой увезли на «скорой», я не сомкнул глаз до утра. Казалось, что мир рухнул, и теперь случится что-то непоправимое. Но уже на следующий день все страхи улетучились. К своему стыду, я даже обрадовался. Дело в том, что благодаря папиной язве исполнилась моя самая заветная мечта. Мне подарили чертика. Настоящего. Из самой настоящей капельницы.
Сейчас уже мало кто помнит об эпидемии сувениров из капельниц, охватившей страну в те годы. Имя изобретателя этой идеи кануло в лету. Наверное, больше нигде в мире людям не приходило в голову использовать медицинские аксессуары таким извращенным образом. Окрашенные зеленкой и медицинским йодом трубочки на долгое время стали забавой тысяч маявшихся от безделья больных. Какие только шедевры народного творчества не выходили из их рук: рыбки, чертики, человечки, пальмочки, брелоки для ключей, елочные игрушки, ремешки для часов и бог знает что еще! Технология изготовления сувениров была в общем-то незамысловатой. Основным орудием труда служили перочинные ножики и зажимы, регулирующие ход капельницы. Тонкость заключалась лишь в правилах нарезки, которые передавались из уст в уста, как секрет изготовления дамасской стали. Но перед тем как браться за работу, трубки надо было раскрасить. В систему капельницы заливался разведенный йод или зеленка, и уже через день-другой пластик окрашивался в нужный цвет. В дело шло все: трубки, зажимы, фильтры и даже сами контейнеры от капельниц. Из выковырянных из зажимов колесиков получались замечательные глазки, трубки шли на оплетку, хвосты и тельца, а область применения раскрашенных фильтров была просто безгранична.
Обо всех этих тонкостях я тогда и не подозревал, я просто очень хотел иметь такого чертика, ну не передать словами как хотел! Рыбки, пальмочки и прочая фигня меня нисколько не интересовали, мечталось только о хвостатом капельничном бесе с гнущимися рожками. По закону подлости его братья то и дело попадались мне на глаза: дразнили на стекле автобуса, кривлялись в пенале жадного соседа по парте, болтались под люстрой Танечкиной квартиры, куда я был зван на день рожденья. Казалось, что капельничные бесы есть у всех, кроме меня. Одно время я надеялся, что рано или поздно чертиков завезут в наш «Детский мир», но когда узнал об их рукотворном происхождении, быстро пал духом. Что такое капельница, мне не объяснили, сказали только, что ее можно найти в больнице. Но как туда попасть? В глубине души я уже мечтал заболеть, причем не простудой какой, а чем-нибудь серьезным, чтобы непременно попасть в больницу, где мне удастся раздобыть хотя бы одного капельничного беса. Но папа меня опередил.
