Наталья Галкина - Вилла Рено
Бессонными ночами он строил планы, как доберется каким-нибудь чудесным образом до Келломяк: уйдет по льду, пересечет границу Финляндии, лесом пройдет на Виллу Рено к забросившему его в прошлое ручью с каскадом, умоется вечной водою — и окажется у бутафорской клепсидры перед сидящим на лугу на складном стуле Савельевым. На дереве будет сидеть девочка Катри-она с биноклем на шее. Из-за куста сирени выйдет с очередной тетрадкой Нечипоренко. Красавица Потоцкая поднимется по ступеням, идя с пляжа с чалмой из полотенца на мокрых волосах.
Он не мог придумать, как ему перейти границу. Однажды вечером решил он пойти в Знаменскую церковь, «Помолюсь, как умею, а вдруг меня чудесным образом осенит?»
Подходя к церкви, уловил он своим небывало обострившимся в новом существовании слухом быстрый диалог полушепотом:
— Смотри, кто идет. Это ведь академик Петров. Всегда в эту церковь ходил. А врали, что неверующий.
— Так ведь вроде он умер.
— Да как же умер, вон живехонький.
Реданский улыбнулся, вспомнив не единожды слышанный им в будущем анекдот: «Как-то идет академик мимо Знаменской церкви, встал, да и крестится. Один прохожий говорит другому, видя это: ,,Эх, темнота!" А тот отвечает: „Да это у него условный рефлекс"».
Реданский стал ходить в церковь постоянно. С удовольствием замечая удивленные взгляды. Радостно обнаружив, что за ним следят — не вполне умело — особистские неофиты. Возвращаясь домой, он уходил от слежки, приводя преследователей в ярость и недоумение. Ох, и шерстили их потом на службе! И ни одному материалисту в голову не пришло, что двойник покойного нобелеата превращается в вихрастого мальчишку в тупоносых ботинках или латаных валенках. Один, правда, дошлый сексот приметил, что вроде постоянно, где был только что старик, вертится один и тот же мальчишка. Но за мистические настроения сгинул на Соловках.
Реданскому стало легче, словно он нашел неулавливаемый им ранее смысл своего пребывания в довоенном Ленинграде, словно теперь он был не переме-щенное лицо, а разведчик в тылу врага.
Разговоры уже шли по городу, что покойного академика призрак регулярно посещает молебствия в Знаменской церкви, то есть в церкви Входа Господня в Иерусалим, что напротив Московского вокзала, так регулярно, что вроде бы., как и прежде, является старостой прихода. В церковь пришла вдова младшего сына Ивана Павловича Елена — посмотреть, правду ли говорят. Реданский подошел к ней. От волнения забыл он захромать, подражая походке академика, как учил его Савельев по системе Станиславского.
— Чего изволите, сударыня? Не хотите ли свечку купить? Церковь была полупуста.
Она узнавала свекра и не узнавала, стояла бледная, слезы на глазах, смотрела неотрывно. Он дал ей в руки свечу:
— Зажгите у иконы Божией Матери.
И пошел прочь — ровно, не хромая. Она смотрела вслед.
— Да когда ж этот балаган с привидением кончится, вашу мать?! — стучал кулаком по столу ленинградский партийный начальник. — Что у нас — НКВД или богадельня?
В 1938-м церковь закрыли.
Реданский обнаружил в себе способность проходить сквозь стену; как все, что с ним происходило, он принял ее как данность. Сначала находился он снаружи заколоченного храма, потом с некоторым усилием представлял себя внутри, — внутри и оказывался, как во сне, бывало. Случалось ему собирать недо-растащенные свечи из закрытых городских церквей, уносил он и иконы, зная, что церкви будут уничтожены. Квартира на Знаменской улице, переименованной в улицу Восстания, напоминала теперь то ли музей, то ли молельню. На антресолях нашел он целый ящик огарков, вечерами делал свечи сам, большие громницы. Поздно вечером входил он в закрытую белую церковь, зажигал свечи, церковь светилась по ночам изнутри, вызывая у жителей соседних домов легкий ужас и откровенный восторг.
Наконец в сороковом городские власти решили церковь взорвать и сделать на ее месте станцию метро. «Вот как... метро, — приговаривал Реданский, усердствуя на своем домашнем свечном заводике (вот только руки слегка дрожали), — стало быть, с небес в подземелье адское стремитесь, бесовские подьячие». Он пропел фразу из «Хованщины»: «Черта подьячий, дьявола ходатай!»
— Направленным взрывом положим, как всегда, — рапортовал начальник помельче начальнику покрупнее, — не извольте беспокоиться, товарищ, ляжет ровненько, только пыль столбом. Не она первая, не она последняя.
Окна близлежащих домов на Знаменской, Лиговке, на Надеждинской, Греческом, Невском послушные жильцы заклеили, как велено было, узкими полосками бумаги крест-накрест: репетировали, не зная того, Вторую мировую войну. Многие потом как репетицию войны и воспринимали взрыв белой церкви о пяти куполах на первой для пассажиров Московского вокзала площади города. Особо догадливые заткнули с вечера уши ватой, вовремя, по приказу радио, легли, но не спали: ждали.
Реданский вошел внутрь через заколоченную дверь, зажег все имеющиеся свечи. Было светло и тепло. Он осмотрелся. Иконы старинного барочного иконостаса растащили не все; иконостас мерцал позолотой в свечном сиянии; зато
улс утвари давно не было, ни серебряных лампад, ни серебряного напрестольного креста. Отблески множества язычков пламени зажигали блики на золоченых коринфских капителях колонн. Он вспомнил концовку «Хованщины», пылающий скит, горящую церковь, в которой заперлись поющие молитвы и знаменные распевы раскольники. Потом вспомнил камин в гостиной академика Петрова, веселое пламя аглицкого символа очага. Снаружи уже забегали, он слышал голоса, слова команды, мат, крики «товсь!». Откашлявшись, неожиданно для самого себя запел он молитву. Они должны были знать, что он тут, внутри. Они и знали. Голос его, выводивший «Со святыми упокой!», слышали жильцы соседних домов. Церковь светилась изнутри, сияли щели между досками заколоченных дверей и окон.
— Язви его, сатану, он там, внутри, поет, заливается.
Грохнуло наконец, застонало, земля всосала столп воздуха, звенели заклеенные стекла, тряслась мостовая.
Нечипоренко сидел у третьего пруда, сняв соломенную шляпу, и беседовал с отцом Павлом Флоренским. Когда впервые увидел он у ручья бледного отца Павла в черной истончившейся старой рясе, хотел было Нечипоренко к ручке подойти, ручку батюшке поцеловать, да сказал ему батюшка:
— Не подходи ко мне.
И Нечипоренко не подходил, всякий раз садился на траву поодаль от сидящего на камне Флоренского.
На сей раз говорили сперва о ночных бабочках, поскольку кружилась над водою огромная нездешняя летунья с черно-синими бархатными неспешными крыльями.
Потом безо всякой связи перешли к взорванным церквам. Хотя связь была, в той тетрадке, которая на сей раз взята была Нечипоренкою с собою, был список взорванных петербургских храмов с отксерокопированными изображениями их.
Страшно, отец Павел, страшно мне, тошно! — Нечипоренко бил себя кулаком в грудь. — Ведь бесовщина какова! Грабили, взрывали. Зачем? Они ли строили? Вы только поглядите, какие храмы! А тут же в 30-х годах жилье возводили, бараки бетонные, тюряга тюрягой, ужас, нежилью пахнет. Отец Павел, я теперь точно знаю: есть одержание бесами, есть, никакое не иносказательное, а прямо-таки глубоко материальное. Я не думал прежде о том, как мы страшно живем и страшно жили. Сил моих нет. Одной водочкой и спасаюсь, грешный. Вот смотрите, какой списочек поминальный у меня. Взорваны: собор Пресвятой Троицы Троице-Сергиевой Приморской пустыни, церковь Покрова Пресвятой Богородицы, церковь Божией Матери Смоленской, что на Шлиссельбургском шоссе, церковь Вознесения Господня на углу канала Грибоедова и Вознесенского проспекта, церковь Воскресения Христова в створе Торговой улицы в Малой Коломне, преподобного Герасима, что на Балканской площади, храм великомученика Дмитрия Солунского, он же Греческая церковь, храм апостола Матфея на Большой Пушкарской, храм святителя Николая Чудотворца на Выборгской стороне, храм Преображения Господня при фарфоровом заводе, храм преподобного Сергия Радонежского на Обводном, храм Происхождения Честных Древ на улице Комсомола, извините; храм Преображения Господня на Новоладожской, храм Успения Пресвятой Богородицы на Сенной, тогда еще главный архитектор города хвастался, как ловко ее направленным взрывом положили, храм Рождества Христова на 6-й Рождественской, теперь она 6-я Советская...
Нечипоренко читал и читал, пока оглушительный взрыв не прервал его на полуслове. Ему показалось, на мгновение утро стало ночью, он даже звезды видел. На пограничной полосе, на нейтральной полосе между неспешным утром и молниеносной ночью за клепсидрой взметнулся столб зеленой фосфоресцирующей пыли.
— Что это? Атомная война, отец Павел? Отец Павел, конец света?!
— Иди быстрей наверх, — приказал отец Павел, вставая с камня, перекрестившись, привычно спрятав руки в рукава.
