Николай Дежнев - Год бродячей собаки
— Я сегодня еду на развод войск в Михайловский манеж, — государь смотрел куда-то за спину генерала, в большое выходившее на Неву окно. — Обедать буду в Аничковом с Сашей…
Лорис-Меликов знал о планах императора, знал и о его обещании отобедать с семьей цесаревича Александра Александровича. Он ждал, молча глядя на монарха, боялся произнести хоть слово и тем отвлечь его от требующих подписи документов, которые тот и так не спешил подписывать. О чем думал государь? Может быть, вспоминал, как по смерти императрицы Марии Александровны поспешно венчался с давно любимой им княжной Долгорукой, или о том, как после взрыва в столовой бежал к ней в спальню, как обнял княжну и так замер, трепеща от счастья… Мыслей Александра Лорис-Меликов не знал. Этот человек, со всеми его слабостями, вызывал у генерала симпатию и жалость, и еще глубокое, бередившее его душу непонимание путаной логики русской истории.
Государь император взял ручку и один за другим подписал все документы. Потом повернулся к стене и со слезами на глазах долго смотрел на карту России.
Михаил Тариелович перекрестился.
Второй раз городовой увидел подполковника и молодую даму незадолго до отхода варшавского скорого. Часы под сводами вокзала показывали 11–15. Несмотря на обилие народа, высокий мужчина в отлично пригнанной форме и хорошенькая женщина останавливали на себе взгляды публики. За ними с корзиной продуктов и букетом цветов шел такой же подтянутый, одетый с иголочки денщик. Он весело поглядывал по сторонам, браво выпячивал грудь и, казалось, излучал природное расположение к людям.
Вскоре ударил колокол, поезд тронулся. Огромный черный паровоз с выкрашенными красной краской колесами дал короткий свисток. Постояв какое-то время на перроне, Дорохов вернулся к пролетке и приказал везти его на Фонтанку. В этот первый день календарной весны ему хотелось жить. В напоенном влагой воздухе уже чувствовалось ее приближение, и коснувшаяся вдруг тусклого неба розовая краска вселяла радость в уставшую от бесконечной зимы душу.
Мырлова Андрей Сергеевич увидел издали. Тот шел по коридору, что-то насвистывая себе под нос. Не доходя шагов десяти, он приветственно махнул рукой, едва ли не крикнул:
— Серпинер раскололся! Выложил, злодей, все начистоту. — И, как бы только что заметив изменения в одежде Дорохова, добавил: — Эким вы, Андрей Сергеевич, нынче франтом!
С этими словами сыщик развернулся на месте и, пристроившись шаг в шаг к подполковнику, направился обратно к своему кабинету. В этот поздний утренний час комната показалась Дорохову тихой и прибранной, каким лежит в ожидании погребения покойник.
— Взяли его тепленького, прямо из постели, — продолжал Мырлов, усаживаясь. Несмотря на бессонную ночь, он выглядел бодрым и нервически возбужденным. — Я его, как он был, в ночной рубашке, тут же и допросил. Сначала, как полагается, отпирался, так что пришлось ему кое-что напомнить из его собственной биографии. Плакал, конечно, клялся, оговорил попутно уйму народа. Так, за компанию…
В кабинет, постучав, вошел мальчишка-половой из соседнего трактира, поставил на стол пузатый чайник и тарелку с куском пирога.
— Хотите? — предложил Мырлов, наливая себе в стакан чаю. — А я, грешным делом, люблю! Очень, знаете ли, бодрит и придает свежести уму. А она нам с вами может понадобиться! — не стесняясь Дорохова, он жадно откусил от пирога здоровенный кусок и запил его несколькими глотками чая. Говорил, смачно жуя: — Вы что-нибудь о таком человеке, как Нергаль, слышали? Между прочим, советник германского посольства…
— Встречал как-то, — сухо заметил Дорохов.
— Серпинер на него работает. Так что заморочка тут, скорее, по вашему ведомству. — Мырлов облизал пальцы, вытер их о салфетку. — Он утверждает, что про динамит слыхом не слыхивал, а просто выполнял деликатную просьбу дипломата. Подозревает, между прочим, что тот — офицер германской разведки, но говорит об этом туманно…
— Полковник, — уточнил Дорохов как бы между прочим.
Мырлов бросил на Андрея Сергеевича острый, внимательный взгляд. Он не мог не чувствовать, что роли их в процессе разговора кардинально меняются. Сыщик опустил глаза, подул на кипяток.
— По поручению Нергаля Серпинер поддерживал связь с «Народной волей» и регулярно доносил о происходящем в посольство.
— Не думал, что они так далеко зайдут, — нахмурился Андрей Сергеевич. — Где он сейчас?
— Журналист? В камере. В Крестах. Пишет все по порядку. Я ему налил стакан водки, — оживился сыщик. Его лицо приняло вид таинственный, как если бы он делился с Дороховым профессиональным дознавательским секретом. — Серпинер и поплыл, наболтал с три короба. Скорее всего, у Нергаля среди террористов есть еще один информатор, так что он должен быть в курсе их ближайших планов. А что планы эти самые ближайшие, Серпинер не сомневается, — Мырлов посмотрел прямо в глаза Андрею Сергеевичу.
— Журналист что-нибудь об этом знает?
— Конкретно — нет, но щеки раздувает! — Мырлов отвалился от стола, с наслаждением закурил папиросу. — Сошка он мелкая, набивает себе цену. Такое случается сплошь и рядом: единожды предав, хочется выставить себя если уж не великим, то хотя бы крупным и кое-что значащим. Своего рода мания величия…
— А если он говорит правду? — усомнился Дорохов. — Уж больно, Иван Петрович, велика цена!
Сыщик пожал плечами.
— Как проверишь?.. Взять бы этого самого Нергаля да хорошенько потрясти, так нельзя! — он развел руками.
— А я, пожалуй, попробую! — Андрей Сергеевич поднялся со стула. — По крайней мере, поговорю.
— Попробуйте, — согласился Мырлов без особого энтузиазма, посмотрел на свои часы-луковицу. Было десять минут первого. — Пойду-ка я с полчасика вздремну. Есть у меня для такого случая укромный закуток. Глядишь, что-нибудь придумаю на свежую голову…
— Да! — спохватился Дорохов уже у двери. — Вы докладывали барону о наших подозрениях?
— И барону, и статс-секретарю Коханову… — Мырлов зевнул, прикрыв ладонью рот. — Государя сопровождают терские казаки и лично полицмейстер первого городского отделения полковник Дворжицкий. Я Адриана Ивановича хорошо знаю, все будет в полном порядке!
Выйдя из здания департамента полиции, Дорохов сел в свою пролетку, велел везти на площадь Исаакиевского собора, где располагалось германское посольство.
— Нергаль, — повторял он про себя, — Нергаль…
Андрей Сергеевич мысленно представил себе щуплого, невысокого человечка с лицом, неуловимо напоминавшим какую-то хищную птицу, попытался продумать заранее, как лучше построить разговор. Знакомы они были шапочно, встречались несколько раз на приемах, которые давались от имени государя императора, и только. Советник посольства никогда не выставлял напоказ свою принадлежность к германскому генеральному штабу, но и этого особенно не скрывал. На одном из приемов, когда оба выпили, Нергаль усиленно проводил мысль о том, что такие люди, как он сам и Дорохов, фактически и определяют политику своих государств. Не лишенный честолюбия, среди своих знакомых полковник называл Поля-Адольфа Гризо и генерала-лейтенанта сэра Генри Брэкенбери, руководивших, соответственно, разведками Франции и Великобритании, и явно почитал себя фигурой их калибра.
С каким-то смешанным чувством, сдерживая не свойственную ему нервозность, Дорохов поднялся по ступеням массивного, красного кирпича здания посольства, однако советника на службе не оказалось. Весьма обходительный — не в последнюю очередь из-за офицерской формы посетителя и его хорошего немецкого языка — дежурный секретарь был настолько любезен, что порекомендовал искать Нергаля дома и даже снабдил Андрея Николаевича адресом. Оказалось, что полковник жил на удивление близко от Фонтанки, так что Дорохову пришлось ехать назад к Цепному мосту. В центре города чувствовалось оживление, на перекрестках стояли городовые, навстречу его пролетке попалось несколько конных жандармов. Такое, отметил про себя Андрей Сергеевич, случается, только когда сам государь выезжает с визитом из Зимнего дворца…
Было около половины первого, когда государь-император вышел из Михайловского манежа, задержался на ступенях поговорить со знакомыми офицерами. Разводом войск он остался, как никогда, доволен. Оба батальона — и лейб-гвардии пехотного полка и лейб-гвардии саперный показали себя с самой лучшей стороны. Это и обсуждали. Толпа зевак по случаю развода войск собралась огромная. Стояли даже на Невском, в той его части, что идет от Гостиного двора до памятника императрицы Екатерины II. Чтобы избежать давки и неразберихи, весь район оцепили конные жандармы, особенно плотно они стояли в начале Казанской улицы и на перекрестке Малой Садовой и Большой Итальянской.
Закончив разговор, государь поднес руку к козырьку фуражки и, придерживая полы длинной шинели, направился к карете. Она была новомодная: низкая, на двух плоских рессорах, с вензелями золотом на густом синем фоне. На козлах, перебирая вожжи, уже сидел лейб-кучер Фрол Сергеев, постоянный ординарец Александра Кузьма Мачнев держал открытой дверь. Несколько поодаль, на радость публике, горячили коней конвойные казаки Терского казачьего эскадрона.
