Иван Шевцов - Остров дьявола
Тихая безмятежная грусть запечатлелась на лице Эдмона; он не верил Левитжеру, считал, что он паясничает. Его несколько удивляло каменное молчание Макса, словно все, что здесь происходит, его совершенно не касается.
- Возражений не последовало, - продолжил Левитжер после небольшой паузы. - Что ж, значит завтра утром мы отправимся на материк. - Он вскинул резко взгляд на Макса и распорядился: - Приготовьте вертолет. Вылет в десять утра. Со мной полетят знакомые мистера Дюкана Джек и Боб, те самые парни, которые первыми встретили вас, - взгляд на Эдмона, - на Острове. Интервью с доктором Диксом вам придется отложить до лучших времен. Очень сожалею, но доктор Дикс не сможет вас принять. Советую вам встретиться с ним на материке.
И опять иронический тон и насмешливые искорки в глазах, за которыми просматривался яд бешеной ненависти. Веземан хорошо знал цинизм, лицемерие и жестокость своего шефа, и то что тот так легко согласился взять с собой на материк Эдмона, настораживало, вызывало тревогу и подозрение. Эдмон хотел сказать, что Дикс его вовсе не интересует, и брать интервью у него он не собирался, но решил благоразумно промолчать. А Левитжер тем временем давал уже последнее распоряжение Максу:
- Организуйте нашему гостю ночлег и все прочее в смысле питания. Я думаю, у Мариана найдется для Эдмона Дюкана удобная комната. Впрочем, я с ним об этом переговорил. - И снова пауза и улыбочки иезуита. - Итак, до завтра, мосье Дюкан.
Чувство беспомощного гнева клокотало внутри Эдмона, на лице выступили розоватые пятна, он посмотрел в глаза Макса и, прочитав в них призыв к сдержанности, почувствовал явное облегчение.
"Переговорил с Марианом, сам, лично. А не значит ли это, что Левитжер не доверяет мне? - размышлял Макс, передавая Эдмона под опеку, а вернее, под стражу Кочубинского. - Свободная комната в доме охранников, конечно, найдется, найдется и пища. Но что из себя представляет "Черная книга"?" Макс надеялся спросить об этом Эдмона в пути от башни до охранников, но когда они вышли от Левитжера, у крыльца башни их уже ждал Кочубинский и тотчас же доложил, кивнув на Эдмона:
- У меня для них все готово.
- Хорошо. Позаботьтесь, чтоб все было о'кей. Верните мистеру все его вещи. - Он говорил сухим бесстрастным тоном, и эта искусственная холодная отчужденность стоила Максу большого нравственного усилия, внутренней борьбы и нервной напряженности. Он даже не считал себя вправе сказать своему другу "до встречи", или хотя бы одарить дружеской улыбкой, как-то обнадежить, поддержать. Он не хотел рисковать, понимая всю сложность и остроту обстоятельств.
После ухода Макса и Эдмона, Левитжер заметался по бильярдной, потирая руки, как игрок, которому вдруг привалил миллион. Всем своим видом он исторгал торжество победителя и яростный восторг. Кун смотрел на него с вопросительным недоумением: ему не совсем понятно было поведение шефа, вдруг круто изменившего тон разговора с Дюканом, смущала не лицемерная слащавость его речи - она была слишком искусственна, чтоб не понять ее подлинного смысла; смущало решение переправить француза на материк, чего, по словам самого же Левитжера, сказанным перед самой встречей с Дюканом, допустить нельзя было ни в коем случае.
- Я не очень понимаю вас, шеф, - заговорил Кун, заикаясь. - Вы приняли новое решение и повезете его на материк?
- Да будет тебе известно, дорогой Кун, что я побывал во Вьетнаме в группе спецназначения. Допрашивал пленных, разумеется, с пристрастием. Вырвать у вьетконга информацию было необыкновенно трудно. Они принимали неимоверные муки, умирали, но молчали. Но мне иногда удавалось вырвать у них из глотки хоть полдюжины нужных для нас слов. И знаешь, каким способом? Мы поднимали их на вертолетах, привязывали за ноги веревками, спускали вниз головой и спрашивали: "Будешь говорить?" Если он упорствовал, мы отрубали веревку и превращали упрямца в парашютиста без парашюта. - - Левитжер сделал паузу, улыбнулся нахлынувшим на него воспоминаниям, облизал кончиком языка свои тонкие губы и продолжил: - Я сделаю Дюкана парашютистом без парашюта над волнами, доставлю маленькую радость акулам. Понял?
Он смотрел на Куна глазами, в которых плясали хищные огоньки нетерпения и восторга. Кун одобрительно сказал:
- Гениальный замысел. Потому вы берете Джека и Боба. А они потом не развяжут языки?
- Плевать. Я вдолблю в их безмозглые головы, что это был коммунист, русский шпион, тайно пробравшийся на остров с целью диверсии.
Кун лишь с льстивым умилением покачал своей лошадиной головой.
3Возвратясь с прогулки, Дикс прошел к себе в кабинет. Конная прогулка не вывела его из состояния подавленности и отрешенности, в котором он прибывал последние дни. Он слонялся по дому без всякой цели, равнодушный ко всему окружающему, слоняясь лишь потому, что не мог сидеть без дела, а от дел он сам себя отстранил, потеряв к ним интерес с того часа, как он твердо и окончательно решил свести счеты с жизнью И чем ближе подступал тот роковой день и час, который он сам себе назначил, тем острее он ощущал в себе душевный разлад и безысходное, какое-то слякотное, как осенняя изморось, одиночество. Теперь он физически ощущал, как это одиночество, похожее на пиявку, сосет его душу медленно и ненасытно, и понимал, что отбросить эту пиявку он уже не в состоянии. Окружающих, всех этих левитжеров, кунов, кочубинских он не замечал, - в его сознании они были трупами несуществующими и никогда не существовавшими. Он не вступал с ними в разговор, если же они обращались к нему, он отвечал кратко, ледяным тоном, притом с таким мрачным видом, что отбивало всякое желание обращаться к нему. Единственно, для кого в его душе еще оставалось местечко, был Макс Веземан - неразгаданная загадка, разгадывать которую уже не было охоты и смысла. Но в нем теплилось желание встретиться с Максом и говорить, ни о чем, просто болтать на родном языке и слушать родную речь.
Эльза была не в счет, ее слова он пропускал мимо ушей, не удосуживаясь вникнуть в их смысл, потому что заранее внушил себе, что слова ее пустые, как шелест пальм.
Побродив по дому, он вошел в парк в надежде встретить Макса, для которого у него припасена очень важная просьба. Но он скажет ее не сегодня, а завтра, перед тем как расстанется с ним навсегда. Пусть эта просьба заменит ему прощание. Но это завтра…
Макс возвращался из башни в состоянии тревоги за судьбу Эдмона. Он был уверен, что Левитжер затевает какую-то жуткую подлость. В этом не было сомнения, и Макс с лихорадочным напряжением бился над вопросом, как ему помешать. Левитжер опирался на отряд Кочубинского, - графский отпрыск, хотя и держался со своим непосредственным начальником внешне корректно, даже с некоторым подобострастием, которое, впрочем, Макс не принимал всерьез, на самом деле он был предан душой и телом Левитжеру, в руках которого видел реальную силу и власть. Особенно он это почувствовал после отбытия Штейнмана. Чутьем прожженного авантюриста он безошибочно догадывался, что с бывшим его шефом расправился Левитжер, жестоко и бесцеремонно. Так разве можно исключить такую же участь в отношении Веземана, этого интеллигентна, который явно стыдился своего прошлого и старался скрыть его внешними светскими манерами. Особую неприязнь Кочубинского к Веземану вызвал эпизод, когда Макс со всей решительностью защитил одного из охранников - Нормана, к которому Мариан безо всякой причины питал антипатию и неприязнь, придирался по мелочам и открыто травил. Выведенный из себя Норман пожаловался на своего командира Веземану. Тот выслушал его с чувством досады, которое после разговора с Кочубинским, перешло в ярость. Макс резко отчитал начальника охраны и пригрозил принять в отношении Кочубинского самые крайние меры, если случай неприязни к Норману повторится.
Кочубинский затаил обиду, но оставил охранника в покое, решив, что Норман служит "осведомителем" у Веземана, что было истинной правдой. Зато Норман после этого случая проникся душевной симпатией к Веземану, который мог теперь на него положиться. Итак, кроме Нормана, да еще моториста шхуны Фернандо, у Макса не было более или менее надежных людей, не считая, конечно, Кэтрин и ее родителей.
Макс шел к себе домой в глубокой задумчивости, когда его уже у самого дома окликнул Дикс. Макс остановился. Дикс шел к нему неторопливой усталой походкой сутулого человека, которого давит тяжесть прожитых лет. Макс заметил эту сутулость впервые, - заметил или обратил внимание? - спросил он самого себя и ответил: - именно заметил, прежде Дикс всегда держался прямо и в этом отношении следил за собой.
- От фрейлин Кэтрин никаких вестей? - Дикс задал свой ставший уже традиционным вопрос.
Макс знал, что спрашивает он для приличия, по привычке, что на самом деле затянувшаяся поездка Кэт его не интересует.