Григорий Ряжский - Натурщица Коллонтай

Но уже после, через какое-то время, когда стала более-менее предметно интересоваться разным, я почитала в Сети, что отношение церквей многих исповеданий к мировым обнажённым шедеврам абсолютно терпимое, поскольку сами сюжеты, изложенные в живописных полотнах, содержат все признаки подлинно библейских историй. И даже нанесённые фрески под куполами самых знаменитых соборов земли несут на себе подобные неприкрытые виды женского и даже мужского тела в крупном исполнении лучшими художниками.

Но, Шуринька, это приятное открытие уже не смогло повлиять на моё непреклонное решение сказать себе — хватит, Шуранька, стоп, на этом всё!

И сказала.

Они там все ужасно огорчились, не могу не похвастать немножечко и про это.

Привыкли к моему оголению за десятки лет принятия обнажения во всех вариантах, ракурсах и постановке света.

И стали уговаривать на ещё хотя бы до 80 лет, а там, сказали, будь что будет, Александра Михайловна, только не лишайте нас очарования вашей неги. Вы у нас, сказали, единственная и неповторимая натурщица, годы у которой просто немыслимым образом обогнали состояние формы оголенного тела, и это даёт художникам просто невероятно гармоничное сочетание грации и линии корпуса при благородстве облика лица.

Ну, разве не льстит такое любому профессиональному демонстратору?

А только знаешь, почему не сломали они меня на дальнейшее раздевание?

Скажу.

Хоть и обидно, если честно.

А забыли все про мой юбилей.

А был он в этом году!

50 лет как Паша привёл и договорился работать.

Понимаю, что за такой срок все у них там сто раз поменялись, и не осталось уже никого, кто про это мог бы помнить и знать.

А многих уж нет в живых.

Но это не значит!

Я в тот знаменательный для меня день разделась за ширмочкой у себя, но не позу приняла, а сказала на всю аудиторию.

Говорю:

— Ребятушки, золотые мои, хотите иль нет, а только сегодня 50 лет как стою я перед вами. Просто чтобы вы знали. А теперь приступайте, мои хорошие.

И принимаю заданную позу.

И замираю.

Тут они все подымаюся от своих мольбертов и начинают аплодировать.

Стоя.

Громко и продолжительно, как овации во времена при Сталине и Брежневе.

И вижу, искренне совершенно, не по формальным показателям. Многие улыбаются, многие смеются хорошим добрым смехом. У других ладошки вообще над головой задраны. А потом один выкрикивает из них.

Говорит:

— Качать нашу Шураньку!

Я:

— Прекратите, ребятки, не сходите с ума, обратно садитесь, работать будем, хватит для меня и хлопков ваших одних.

Он:

— Никаких, даже разговора не будет, Александра Михайловна, мы идём к вам, давайте-ка напружиньте вашу храбрость.

Шестеро подскочили, самых отважных и молодых, под ягодички меня и с двух сторон под позвоночник, и вверх, по высотной вертикали, почти к потолку, туда-сюда, туда-сюда, тоже шесть раз — голую, старую, обворожительную, счастливую.

Опустили, наконец.

Отдышалась, пришла в себя, а счастье буйное не отпускает, продолжает колошматить изнутри самой сильной колотушкой, и по сердцу, по сердцу, по рёбрам, по душе.

Ты права, бабушка, мы молоды, пока нас любят! И они любили, на себе ощутила всей моей обнажённой в последний раз натурой.

Достояла кое-как в тот день и оттуда не домой, а сразу к отцу Александру заглянула сперва, в нашу Успеяния Богородицкую.

Такой праздник получился, что захотелось поделиться им, а лучше батюшки нет никого у меня с тех пор, так и не возникло в жизни ни одной подходящей души сотоварища.

Да и не искала, правду сказать.

Поздно искать мне теперь, Шуринька.

Кто был, того уж нет.

А кто будет, тот, наверно, уж не на этот свет явится ко мне.

Говорю:

— Отец Александр, могу я квартиру свою нашей церкви в наследство оставить? Разрешает такое церковный закон?

Он:

— Шуранька, прежде чем такое совершить, тебе следует сначала крепко решение своё обдумать. Неужели нет у тебя ни единой близкой родственной души, для какой дар твой пришёлся бы нужней, чем православной церкви?

Я:

— Только сын, которого я с семьдесят первого года не видала и ничего про него не знаю. И живёт он не у нас, с мальчуковых лет ещё, не в нашей России.

Он:

— Шуранька, а может, стоит тебе исповедаться? Душу облегчить, раз висит над тобою горькое такое и мучительное?

Я:

— Не могу я, отец Александр, пойти на это, стыдно будет, как перед вами, так и перед Отцом небесным, если рассказать, как потеряла его по своей же глупой дурости и подлому расчёту. Да и что мне теперь раскаиваться, дурой была, дурой и живу всю мою жизнь. А квартира моя стоит один миллион долларов США. Не хочу, чтобы ушли они в доход офшорного казначейства. Лучше на Божью волю пущу их, через вас, по проверенному пути нашей с вами вертикали.

Он:

— Не нужно хулой покрывать себя, милая моя, лучше помолись во искупление греха своего, раз так про себя считаешь, раз нет в душе у тебя покоя.

Я:

— Да я собиралась, батюшка, и не раз, но как узнала, что всё мне прошлое зачлось во время таинства крещения и простилось, то решила лишний раз Отца нашего не беспокоить, чтобы не отвлекать его от людей истинно достойных. И на себя гнева не навлекать заодно. Так что ж всё же с метрами моими — берёте или как? У меня там сто ровно с копейками и двумя балконами, всё приватизированное.

Он:

— Заманчивое и на редкость щедрое предложение от мирянина, что ни говори. Но только давай так с тобой порешим, Шуранька, — ты сначала с родственниками разберись, найти их постарайся. А уж если не получится у тебя, тогда беседу нашу возобновим, согласна? Самый простой выход — это просто отказаться от поиска близких тебе людей, думая, что ты им не нужна. Но, возможно, сами они тебя просто отыскать не сумели, думала об этом?

Я:

— Да чего думать, батюшка? Я живу, где жила, и телефон имею, правда, поменялся давно. Даже к Интернету меня подключили недавно, к Мировой сети взаимности информации и любых связей. Только толку всё равно нет, ни оттуда, ни отсюда. И не будет уже, знаю я.

И пошла.

Но всё ж пока именно так договорились с ним, подумать ещё и поразмышлять о разумности поступка безвозвратного дарения.

Про Интернет заикнулась было — так разовью немного.

Расскажу, что за зверь такой, это уж точно для тебя в новинку, не космическая ракета какая-нибудь, а похлеще, потому что ту не видишь сама, а только знаешь про неё. А этот на самою тебя работает, не покладая рук, напрямую, круглые сутки на любой вопрос отвечает, только спрашивай и вовремя плати за каждый мегабайт перерасхода трафика.

И скорость подходящая у меня теперь — довольна, как грузит он, хоть и сам мелкий, и не так чтоб оперативная память удивляла.

А вышло так.

У них теперь, у студентиков наших строгановских, у каждого рядом с мольбертом ноутбучик маленький покоится, раскрытый. Они одной рукой рисуют или пишут, а другим глазом туда следят, время от времени, попутно рисунку. И раз от раза постукивают в него, отсылают и принимают на себя.

Спрашиваю у одной нашей.

Говорю:

— А что он умеет для человека помочь?

Она:

— Всё, что ни пожелаете, Шуранька. За услуги платить, товары приобретать, книги читать, фильмы смотреть, в игры играть, песни петь, языки учить, искусство воспринимать, жаловаться на кого угодно, дружить с незнакомцами, замуж выходить, билеты заказывать. Да всё, что цивилизация изобрела для вас, всё в этом ноутбуке помещается. И если хороший тариф, то вообще почти не стоит ничего. Это в случае, если нет соседского вай-фая на халяву.

Потом осторожненько пальчиком в грудь мне ткнула и покачала туда-сюда лёгонько.

Она:

— Супер! Так не бывает, если без силикона.

С этого и началось — решилась я, раз такое дело.

Напряглась на самом необходимом, в долг попросила авансом и купила самый простой и дешёвенький, с минимальным объёмом китайской памяти.

Звоню в инфо-сервис, по газете.

Присылают спеца, через сорок минут уже явился. Оказалось, и есть мастер: чудной такой, мальчишечка ещё совсем, вроде старшего школьника. Худенький, очкастый, вежливый не по возрасту, и в резиновых тапках на шнурках. Майка на нём с буквами огромными не по-русски и, главное дело, джинсы рваные по коленкам, с дырами, едва обмётанными изнутри белой ниткой, а концы у ниток торчат неприбранными. И молчун, но только поначалу.

Но всё сделал, как положено, произвёл прописку по адресу электропочты, растолковал, как надо отправлять и получать письма и выискивать в Сети нужные для жизни сведения про всё на земле. А я всё это слушала и записывала в отдельную тетрадочку, для памяти. А Сеть моя оказалась от соседей, через этот чудный невидимый глазу вай-фай.

Умница он редкий, хоть и дырявый — так показалось мне, но тоже только сперва. Таких нынче называют ботаник.