Эмма Донохью - Комната

— Что?

— Давай-ка я поищу в кошельке…

Она достает круглый плоский предмет. Если нажать на него, он неожиданно открывается, словно рот, и в нем видны разные монеты. На серебряной денежке изображен мужчина с точно таким же хвостом, что и у меня, и написано «Пять центов», но все называют эту монету никелем. Маленькая серебряная монетка — это дайм, или десять центов.

— А почему монета в пять центов больше, чем десять, ведь это же пять?

— Ну, так уж получилось.

Даже один цент больше десяти, я думаю, что это очень глупо. На самой большой серебряной монете изображен другой мужчина, с очень несчастным видом, а на обратной стороне написано: «Нью-Хэмпшир 1788 Живи свободным или умри». Бабушка говорит, что Нью-Хэмпшир — это другая часть Америки, а не та, где живем мы.

— А «живи свободным» означает «живи бесплатно»?

— Нет, нет, это означает, что никто… не должен тобой командовать.

Есть еще одна монета с тем же мужчиной спереди, но, перевернув ее, я вижу картинку с парусным кораблем, крошечным человечком на нем и подзорной трубой. Здесь написано по-испански: «GUAM Е PLURIBUS UNUM 2009 Guaham ITano’ ManChamoro». Бабушка щурит глаза и идет за своими очками.

— Это — тоже другая часть Америки?

— Гуам? Нет, я думаю, это где-то в другом месте.

А может быть, этим словом люди, живущие снаружи, называют нашу с Ма комнату? В холле снова звонит телефон, и я убегаю от него вверх по лестнице. Бабушка, плача, поднимается ко мне.

— Кризис миновал.

Я с удивлением смотрю на нее.

— У твоей Ма.

— Какой кризис?

— Это означает, что она пошла на поправку, и я надеюсь, что скоро у нее все будет хорошо.

Я закрываю глаза.

Бабушка будит меня и говорит, что уже три часа. Она боится, что я не буду спать ночью. С зубом трудно ходить, поэтому я кладу его в карман. Под мои ногти забилось мыло. Мне нужно что-нибудь острое, вроде дисташки, чтобы выковырять его оттуда.

— Скучаешь без Ма?

Я качаю головой:

— Нет, без дисташки.

— Ты скучаешь по… ашке?

— По дисташке.

— От телевизора?

— Нет, по дисташке, которая заставляла джип делать врум-врум, а потом сломалась в шкафу.

— Ну, — говорит бабушка, — я уверена, что ее можно забрать оттуда.

Я качаю головой:

— Джип и дисташка остались в нашей комнате.

— Давай составим список.

— Чтобы потом спустить его в унитаз?

Бабушка растерянно смотрит на меня:

— Нет, чтобы я могла позвонить в полицию.

— А они быстро привезут?

Она качает головой:

— Они привезут твои игрушки только после того, как закончат там свои дела.

Я в удивлении смотрю на нее.

— А полиция что, может войти в нашу комнату?

— Она, наверное, и сейчас работает там, — отвечает бабушка, — собирает улики.

— Какие улики?

— Ну, доказательство того, что там произошло, которые потом будут показаны судье. Снимки, отпечатки пальцев…

Составляя список, я думаю, стоит ли включать в него Дорожку, дырку под столом и отметки, которые мы с Ма сделали на двери. Потом я представляю себе судью, который рассматривает мой рисунок голубого осьминога.

Бабушка говорит, что грех терять такой прекрасный солнечный день, так что если я надену длинную рубашку, прочные ботинки, шапку, очки и намажу лицо кремом от загара, то мы сможем погулять в заднем дворе.

Она выдавливает крем себе на руку.

— Ты будешь командовать мне «Мажь» и «Стоп», когда тебе захочется. Как будто управляешь дисташкой.

Вот здорово! Бабушка начинает втирать мне крем в обратную сторону ладоней.

— Стоп! — командую я, а через минуту говорю: — Мажь! — И она снова начинает втирать. — Мажь!

Но бабушка останавливается:

— Ты хочешь, чтобы я продолжила?

— Да.

Она мажет мне лицо. Я боюсь, что она коснется кожи вокруг глаз, но она очень осторожна.

— Мажь.

— Но я уже смазала все, что нужно, Джек. Ты готов идти?

Бабушка выходит из дверей — стеклянной и сетчатой — и машет мне. Свет какой-то зигзагообразный. Мы стоим на деревянном настиле, похожем на палубу корабля. Он покрыт какими-то маленькими узелками. Бабушка говорит, что это, наверное, пыльца, облетевшая с дерева.

— Какого? — Я смотрю вверх и верчу головой.

— Я в них не разбираюсь.

В нашей комнате мы знали названия всех предметов, но в открытом мире их так много, что люди даже не знают их имен. Бабушка усаживается на деревянную скамейку. На земле валяются палки, которые ломаются, когда я на них наступаю, крошечные желтые листочки и полусгнившие бурые листья, которые, как говорит бабушка, Лео должен был убрать еще в ноябре.

— А у отчима есть работа?

— Нет, мы с ним рано ушли на пенсию, и теперь конечно же наши капиталы уменьшились…

— А что это значит?

Бабушка закрывает глаза и кладет голову на спинку скамьи.

— Да так, ничего, не забивай себе голову.

— А он скоро умрет?

Бабушка открывает глаза и в изумлении смотрит на меня.

— Или ты умрешь первой?

— Должна вам сказать, молодой человек, что мне всего лишь пятьдесят девять.

А Ма только двадцать шесть. Она пошла на поправку — означает ли это, что она скоро вернется ко мне?

— Никто не собирается умирать, так что не говори глупостей, — заявляет бабушка.

— А вот Ма говорила мне, что все люди когда-нибудь умрут.

Бабушка кривит рот, и морщинки на ее лице разбегаются в стороны, как солнечные лучики.

— Мы совсем недавно встретились, мистер, а вы уже торопитесь сказать нам «до свидания».

Я смотрю на зеленый участок двора.

— А где же гамак?

— Надо будет поискать его в подвале, раз тебя это так интересует. — И она со стоном встает со скамейки.

— Я пойду с тобой.

— Сиди уж, наслаждайся солнышком, я скоро вернусь.

Но я не сижу, а стою. Когда она уходит, наступает тишина, только среди деревьев изредка раздаются резкие крики, я думаю, это кричат птицы, но их не видно. Листья шелестят на ветру. Я слышу крик ребенка, наверное, это в соседнем дворе, позади большой изгороди, поскольку я не вижу этого ребенка. Поверх желтого лица Бога примостилось облако. Вдруг резко холодает. Мир все время меняет свою яркость, температуру и звуки, никогда не знаешь, каким он станет в следующую минуту. Облако какого-то серо-голубого цвета. Интересно, нет ли в нем дождя? Если на меня начнет падать дождь, я убегу в дом, чтобы моя кожа не промокла.

Вдруг я слышу звук ззззз и замечаю в цветах удивительное существо — живую пчелу. Огромная, вся в желто-черную полоску, она танцует прямо внутри цветка.

— Привет, — говорю я и прикасаюсь к ней пальцем, чтобы погладить, и тут…

Ай! Мне кажется, что моя рука взорвалась. Такой сильной боли я еще никогда не испытывал.

— Ма! — кричу я, мне больше всего хочется, чтобы она была сейчас рядом со мной, но ее нет ни во дворе, ни в моей голове. Ее нет нигде, я один на один с болью, болью, болью…

— Что ты с собой сделал? — подбегает бабушка.

— Это не я, это пчела.

Бабушка смазывает мне палец специальной мазью, болит уже не так сильно, но все равно болит. Помогая ей повесить гамак, я работаю одной рукой. Гамак вешается на двух крючках, которые вбиты в деревья, растущие на заднем краю двора. Одно дерево низкое, всего лишь в два раза выше меня, и наклоненное, а другое — в миллион раз выше первого и покрыто серебристыми листочками. Веревочные ячейки смялись от долгого лежания в подвале, и нам приходится их растягивать, чтобы они приобрели нужный размер. Две веревки порвались, образовав большие дырки, и, устраиваясь в гамаке, надо быть очень осторожным, чтобы не усесться в эти дырки.

— Это, наверное, от моли, — говорит бабушка.

А я и не знал, что моль может быть такой большой, чтобы прогрызть веревку.

— Честно говоря, мы не вешали его уже тысячу лет, — говорит бабушка, а потом добавляет, что не рискует садиться в него — ей обязательно нужна опора для спины. Зато я с удовольствием устраиваюсь в гамаке. Я подтягиваю ноги и просовываю их в дырки, а потом сую туда и левую руку. Правая еще сильно болит после укуса пчелы. Я думаю о том, как маленький Пол и маленькая Ма качались в этом гамаке. Как странно, где они сейчас? Большой Пол, наверное, сейчас с Дианой и Бронуин, они сказали, что мы посмотрим динозавров в следующий раз, но я думаю, что они врут. А большая Ма лежит в клинике и идет на поправку.

Я дергаю за веревки, представляя себя мухой, запутавшейся в паутине. Или грабителем, которого поймал Человек-паук. Бабушка качает гамак, и у меня кружится голова, но мне почему-то это нравится.

— Тебя к телефону, — кричит отчим, появляясь на палубе.

Бабушка бежит по траве, снова оставив меня один на один с окружающим миром. Я спрыгиваю с гамака и чуть было не падаю, потому что ботинок цепляется за веревку. Я вытаскиваю ногу, и он падает на землю. Я бегу за бабушкой с такой же скоростью, что и она.