Heartstream. Поток эмоций - Поллок Том
Vreigeiter66 Какого черта, Эви? Мы так не договаривались. Ты говорила, ее отпустят, когда она признается, что я — не отец ребенка.
Ответ Эви почти оскорбителен.
TeenagePetrolhead Это было два года назад. Теперь я — мама Эми. Я не собираюсь отдавать ее какой-то помешанной сразу после психушки.
Vreigeiter66 Мы не можем оставить ее там навсегда.
TeenagePetrolhead Почему тебя это волнует?
Vreigeiter66 Потому что она — мать моего ребенка, ты, психованная сука!
Интересно, как на это отреагировала Эви. Она в ужасе отшатнулась от телефона? Или она уже заподозрила что-то раньше? Получила ли она какое-то извращенное удовлетворение, будучи тайным усыновителем ребенка своей любимой поп-звезды? Думаю, я никогда не узнаю ее чувств, но какими бы они ни были, она быстро взяла их под контроль. Ей понадобилось сорок пять секунд, чтобы ответить.
TeenagePetrolhead Если ты забыл, мы договаривались о том, что я навсегда избавлю тебя от Эми. И мне жаль разочаровывать тебя, но это будет невозможным, если мы позволим бедной Кэтрин бродить по улицам, потому что она не будет бесцельно шататься, а станет преследовать нас. Она нарушит законы, переломает окна, кости, карьеру и все остальное, лишь бы вернуть дочь. Так поступила бы я, если бы у меня украли мою дочь.
Vreigeiter66 Я еду туда.
TeenagePetrolhead Зачем? Доктор принадлежит мне, а не тебе. В документах он указал меня ближайшим родственником Кэтрин, а не тебя. У меня есть все законные права. Что ты собираешься сказать ему? Что три года назад ты пару раз впрыснул несколько миллилитров жидкости одному из его пациентов и на этом основании требуешь, чтобы он проигнорировал свое профессиональное мнение и выпустил ее?
Vreigeiter66 Я скажу ему, что знаю, что его шантажируют. Если он не выпустит ее, я пойду к его боссам.
TeenagePetrolhead Подумай очень внимательно, Райан. Я только что рассказала тебе, что я сделаю, чтобы защитить отношения с моей дочерью.
TeenagePetrolhead Неужели ты не понимаешь, что я могу тебя уничтожить?
Райан не ответил после этого, но я знаю, каким был бы его ответ, потому что он никогда не появлялся в больнице, никогда не стучал по столу, требуя увидеть меня. Я бы услышала. Не так ли?
Я пытаюсь прокрутить дальше, но пальцы блестят от пота, и экран не реагирует. Мелкие капли падают на стекло, брызгая мне на руки. Я понимаю, что плачу.
— Полли? Полли? Кэт!
Ты смотришь на меня и говоришь со мной так, будто я дикое животное, которое ты пытаешься успокоить. Я вижу, как связки твоего горла двигаются, словно струны пианино, когда ты изо всех сил стараешься говорить ровно.
Ты стоишь у окна, держа занавеску в дюйме от стены.
— Пожалуйста, — говоришь ты. — Нам пора идти. Они вот-вот начнут штурм.
Я слышу, как за твоими словами кипит паника, и я знаю, что ты все понимаешь. Если войдут полицейские Райана, мы обе умрем здесь. Я знаю, что ты права. Я знаю, что должна поднять руки, закричать «сдаюсь!», встать перед каждой камерой, которую смогу найти.
Но…
— Ты прочитала? Все до конца?
— Да, — говоришь ты. — Я не понимаю. Что не так? Нам пора идти!
Но я отстраняюсь от тебя так же, как ты отстранялась от меня.
Я только что рассказала тебе, что я сделаю, чтобы защитить отношения с моей дочерью. Почувствовала ли ты яростный пыл ее любви к тебе, когда прочла эти слова?
— Я… я не могу, — шепчу я.
— Почему? — В твоих глазах блестят слезы разочарования, и на какое-то ужасное мгновение я снова оказываюсь с тобой на больничной койке, с такой крошечной и живой, плачущей в моих руках. — У тебя есть доказательства.
— Какая разница. Никто не станет меня слушать. Он могущественный. Ты могущественная. Даже с доказательствами ты найдешь способ снова упрятать меня.
— Но… но… — выражение обиженной, растерянной невинности на твоем лице — такое же, как было у нее.
— Я не стану этого делать. Я помогу тебе. Я на твоей стороне.
Я хочу верить тебе — я жажду этого. Я чувствую себя измотанной этим желанием. Но часть меня, которая должна двигаться, подобна камню. Что бы я сделала, если бы оказалась на твоем месте? Я представляю свою собственную мать с ее одинокой, измученной улыбкой, и у меня замирает сердце.
— Ты знаешь, что огласки не избежать.
Слова вырываются из меня, безжалостные и беспощадные.
— Он — мэр Лондона. Будет громкий скандал, масса новостей. И это еще не считая тебя. Ты построила империю, целый монумент в память о ней. От того, что ты чувствуешь, зависит отношение твоих подписчиков к ней. Ты действительно готова разорвать эту память в клочья? Ради незнакомки, которая появилась у тебя на кухне и сказала, что у нее на груди самодельная бомба? Ты смогла бы так поступить с ней? Я не смогла бы, только не со своей матерью.
Ты долго смотришь мне в глаза и очень медленно говоришь:
— Мне казалось, ты сказала, что ты — моя мать.
Полный отчаяния смех вырывается из моей груди.
— Видишь ли, все не так-то просто. Я не твоя мать. Именно ее голос научил тебя говорить. За ее пальцем ты следовала, когда училась читать. Она кормила тебя, одевала тебя, целовала, когда тебе было больно, обнимала тебя, когда тебе было грустно, и кричала на тебя, когда ты нарушала ее правила. Разве ты не понимаешь? В этом весь ужас того, как они со мной поступили. Они не просто украли моего ребенка. Они сделали так, что у меня никогда его не было.
Слезы текут по моему лицу, но я все еще достаточно четко вижу тебя, чтобы заметить, как ты приседаешь, будто собираешься прыгнуть на меня.
— Я бы отдала все на свете. Все, что у меня когда-либо было, лишь бы иметь возможность доверять тебе, знать тебя. Но ты мне незнакома. Единственное, что я действительно знаю о тебе, — что женщина, которая тебя воспитала, — самый страшный манипулятор, которого я когда-либо встречала.
Ты выпрямляешься, на лбу у тебя появляется растерянная морщина.
— Что?
— Я сказала, что ты…
— Да, я слышала. Извини. Давно никто не говорил, что незнаком со мной. Но когда ты следила за моим стримом, разве ты не чувствовала, что мы знакомы?
Я усмехаюсь.
— Следила за твоим стримом? Нам даже не разрешали телефоны в больнице, не говоря уж о тех аппликаторах, к которым ты так привязана. У меня никогда не было Heartstream. Все, что я знаю о тебе, я нашла в интернете с тех пор, как оказалась на свободе.
— Но… — ты жестом показываешь на затылок, твои волосы подстрижены так же коротко, как и мои.
— А, это? — я краснею. — О, мне сбрили волосы в больнице.
— Почему?
— Потому что я вырывала их.
Я моргаю, и через секунду моя рука полна красновато-бурых кудрей с каплями крови на корнях, словно краска на кончиках кисти.
Мгновение ты смотришь на меня, а потом что-то мелькает на твоем лице, решение, решимость, но она исчезла так быстро, что я сомневаюсь, не показалось ли мне.
— Если бы я могла доказать тебе, — тихо говоришь ты, — если бы я могла показать, что ты можешь мне доверять, ты взглянула бы?
Я смотрю на тебя, застыв на месте и отчаянно пытаясь избавиться от этого паралича.
Одной рукой ты осторожно сжимаешь мою ладонь, а другой обвиваешь меня за талию, и я обнаруживаю, что иду. Я чувствую себя настолько слабой, что едва могу выдержать собственный вес. Тебе помогает мышечная память. Ты хорошо знаешь, как помочь ослабленному человеку дойти.
— Быстрей! — шепчешь ты.
Гул снаружи переходит в крики, проникающие сквозь дыру в оконном стекле. Я слышу громкие голоса, отрывисто издающие что-то похожее на приказы. Приглушенное одобрение. Затем раздается голос в громкоговорителе.
«Женщина, взявшая Эми Беккер в заложники, это лондонская полиция. Вы окружены, цепь детонатора повреждена. Освободите заложника. Пусть она выйдет из здания первой, затем выходите вы с поднятыми руками».
