Дмитрий Правдин - Записки из арабской тюрьмы
— Да, — подтвердил Титти, — там торговые пути проходят, но далеко до них, не знаю, как вплавь-то добрался бы, на лодке тоже рискованно, там береговая охрана дежурит.
— Свободы захочешь, доберешься! — многозначительно произнес я.
Ладно, план утвердили, правда, жизнь внесла свои коррективы, хотя реально был готов его осуществить. Не знаю, может, после меня он кому-нибудь пригодился и помог бежать, но до этого даже самые матерые уголовники и хитрые полицаи верили в святость суда и им в голову не приходило, что оттуда можно удрать.
Не понимаю, там все время в подвальной каморке находится человек семьдесят, а то и больше. Охраняют их два ленивых дубака без оружия, снаружи охрана отсутствует! Вырваться из каморки, вырубить спящих охранников — это же плевое дело, затем подняться на 12 ступенек наверх (я даже посчитал потом специально), и все, впереди городская арабская улица, узкая, с многочисленными разветвлениями и полна народу.
У зэков робы нет, ходят в обычной гражданской одежде. Видимо, у них в крови сидит эта рабская покорность, с колониальных времен. А мне кажется, открой им дверь — скажи: бегите, половина не тронется с места.
Только мы утвердили план, как дня через два приехал Михал Михалыч, один, без Пупкина. После обмена рукопожатиями он перешел к делу.
— Я нашел вам адвоката и переводчика, ваша матушка готова оплатить их услуги, — начал он без предисловий.
— А какие расценки? И откуда у пенсионерки деньги? Она что, с шапкой по деревне пошла? — засыпал я помощника консула вопросами.
— Цен не знаю, это вы с ней сами будете разбираться после, я только нашел и позвонил ей. Она связалась с переводчицей. Процесс пошел! — радостно сообщил Михал Михалыч.
— Ну, и когда суд?
— Не знаю, решайте с адвокатом, он, кстати, опытный и уважаемый человек, думаю, вам поможет. Скоро вас посетит, как деньги ему переведут, сразу начнет заниматься вашим делом.
— Что мама говорит? Что о жене слышно? Как Наташины родственники, звонили?
— Насчет Натальиных родственников — не знаю, как в прошлом году позвонили, узнали, что от 20 лет вам светит, больше не интересовались. Жене вашей звонил, предложил помочь, она отказалась, пускай сам, говорит, выбирается, я его туда не посылала. Мама говорит, чтоб держался! Честно говоря, она очень часто звонит.
— Понятно, достает вас? Из-за мамы, поди, Пупкин злой такой?
Михал Михалыч дипломатично промолчал, выдержав паузу, перевел тему разговора.
— Вполне возможно, что ваши выводы насчет воздушной эмболии и не беспочвенны, но это сейчас пока неважно.
— А что важно?
— Важно вас из тюрьмы вытащить! А остальное потом. Поймите, это Тунис! Тут не так, как у нас!
— Да я уже давно это понял! А что насчет писем, мне сказали, что на русском нельзя писать.
— К сожалению, да, я проверил эту информацию, она подтвердилась. Пишите на английском.
— Но я не знаю английского!
— Ладно, потерпите, думаю, скоро вы выйдете на свободу, обвинения и в самом деле нелепые.
Поговорив еще минут 15, расстались как хорошие приятели, он пожал мне на прощанье руку, и я вернулся в камеру.
Буквально через три дня после визита Михал Михалыча ко мне пришли адвокат и переводчик. Адвокат сильно пожилой араб, невысокого роста с кустистыми, как у Брежнева, бровями и умными глазами. Переводчик, а вернее, переводчица — красивая женщина бальзаковского возраста оказалась соотечественницей. Двадцать лет назад вышла за однокурсника араба и укатила на его родину в Тунис, нарожала детей и уже ассимилировалась, свободно говорила на тунисском диалекте арабского языка и французском. Адвоката звали Мустафа, имя переводчицы — Ольга.
Мустафа заявил, что ознакомился с моим делом в суде, но хотел бы услышать от меня суть проблемы. Ольга от себя добавила, чтоб я говорил только правду, так как адвокат своего окончательного слова не сказал, и что он возьмется за это дело, если поверит мне.
Я, стараясь не упустить всех подробностей, во всех деталях рассказал о своих злоключениях и своих выводах. Мустафа все это время сидел не шелохнувшись, закрыв глаза, я несколько раз останавливался, думая, что он спит. Но как только я замолкал, он открывал глаза и просил продолжать. Оказывается, он таким образом «включал» свое воображение, чтобы представить истинную картину событий. Когда закончил, он минут пять молчал, что-то обдумывая.
— Значит, вы настаиваете на воздушной эмболии? — неожиданно задал мне вопрос адвокат.
— Да, настаиваю! Тут без вариантов! — удивился я.
— Моя задача — вытащить вас из тюрьмы и отправить на родину, — продолжил Мустафа. — Я верю вам, вы не совершали никаких преступлений, поэтому я буду вас защищать. Но у нас сильные противники. Это клан Межди, у них большие связи в Тунисе. Если будем рассматривать дело с позиции, что тунисский доктор причастен к смерти Натальи, мы проиграем.
— Но как, это же очевидно! Я ж вам рассказал, как она умерла! Что мы, ничего не сможем доказать? — я недоуменно посмотрел на адвоката.
— Вам мало одного года за решеткой? Вы что, не понимаете, с кем имеете дело? Да не будь вы иностранцем, вас бы уже давно по стенке размазали. Хорошо, что они сняли обвинения в убийстве, хотя, по правде говоря, там и так не было для этого оснований.
— Конечно, не было, она умерла от заболевания. Не понимаю, для чего они сейчас эти синяки приплели?
— Да понятно зачем! Чтоб подольше задержать вас! Может, думали в тюрьме с вами что-нибудь случится или вы себе тут другую статью «заработаете». Я знаю, что такое тюрьма Туниса, поэтому вы должны быть паинькой, не лезьте ни в какие местные «разборки», сидите тихо, я думаю, через месяц-другой состоится суд.
— А там они с июля не работают, — напомнил я.
— Думаю, до июля мы успеем, — обнадежил Мустафа. — Главное — за это время глупостей не наделайте.
— Мне ваш следователь передал вот эти бумаги, — добавила Ольга в конце разговора и достала из сумочки мои показания, написанные еще в январе. — Я переведу их и отдам Мустафе, думаю, они ему помогут.
— Вам бумаги передал следователь Салах? — ошалело спросил я.
— Да! — подтвердила переводчица. — Мы с утра с адвокатом заехали, чтоб расспросить его о вашем деле, он достал из своего стола эти бумаги и передал мне.
— Какой мерзавец! — со стоном произнес я. — Какая гнида! Он никакому переводчику их не отдал, а тем более не направил ни в какую Дейру! Вот же ублюдок!
— Вы почему так ругаетесь? — поинтересовалась Ольга.
— Да где ж тут не ругаться! — скрипя зубами, ответил я. — Еще в середине января был на допросе у следователя, он не стал меня слушать, а попросил все изложить на бумаге. Я как последний дурак четыре дня писал, думал, чем быстрее напишу, тем быстрее к моему делу подошьют, чтоб в Дейре разобрались. А он даже переводить не стал! Подлец!
Ольга перевела мои слова Мустафе, тот покачал головой и за все время первый раз улыбнулся.
— Ну, вот еще одно косвенное доказательство вашей невиновности! — через переводчика объяснил адвокат. — То, что он не дал ход вашим бумагам, доказывает, что они вас и вправду боятся. Хорошо хоть не выкинул, не решился, ведь на суде вы бы обязательно заявили, что писали показания, а очень плохо, если б они пропали у следователя. По закону моршед после передачи ваших записей взял расписку со следователя, ему никак нельзя было «терять» их. А так передал нам, кстати, также под расписку, и вроде как мы отвечаем теперь за их сохранность.
— Ну, и порядочки в вашем Тунисе! — с возмущением произнес я.
— К сожалению, это так, но зато я вижу, что мы на верном пути.
— Какая гарантия, что меня отпустят сразу после суда и оправдают?
— Ну, 95%! — уверенно сказал Мустафа. — Пять процентов мы оставим на то, что они подготовят какую-нибудь пакость. Это, конечно, мало вероятно, так как им больше невыгодно вас больше здесь держать. Но я, как специалист, 100-процентную гарантию никогда не даю.
Мы поговорили еще около часа, адвокат расспрашивал о всех мелочах и что-то фиксировал в своем блокноте, расстались практически друзьями, настроение улучшилось, и я с легким сердцем вернулся в камеру.
Я вкратце рассказал обо всем Авери и Титти, который как-то узнал, что ко мне приходил адвокат, и на вечерней прогулке зашел узнать о подробностях. В общем, план с побегом решил притормозить, объяснил, что адвокат уверен в успехе, осталось ждать всего 1–2 месяца, и глупо было бы бежать, если и так могут отпустить. Оба «дружбана» меня поддержали и заверили, что в случае чего могу рассчитывать на их помощь.
Наступил май, первый день этого месяца, как и у нас, праздник, день труда. Правда, без парада и салюта. Президент выступил с обращением часа на три и гремела праздничная какофония. Одним словом, вяло! У нас в годы СССР куда круче было!
