Лоренс Даррел - ЛИВИЯ, или Погребенная заживо
— Интересно, кто эти люди, — в недоумении говорил старый Гален. — Я спрашивал его, а он говорит — партнеры.
Его немного расстраивала скрытность принца, и еще он опасался, как бы тот за его спиной не провернул выгодное дельце. Ну и пусть, хватит расстраиваться, решил он. В теперешней предвоенной ситуации он сделал самое лучшее — вернулся домой, не убоявшись критики. В конце концов, мало кто с ним может тягаться; а эту его чудовищную промашку, не исключено, еще удастся замять. И все же, лежа ночью без сна, он не мог справиться с гнетущими мыслями, его одолевала печаль; и в сгущающихся безмятежных сумерках, обволакивавших все кругом, вновь накатывала мучительная тоска по пропавшей дочери. Все его стоившие безумных денег изыскания до сих пор не принесли ничего конкретного, хотя временами Катрфаж намекал на то, что разгадка совсем близко, причем он имел в виду не только тайну исчезновения его дочери, но и более значительную — тайник, где спрятаны сокровища тамплиеров. Этот заманчивый проект и привлечет к лорду Галену (чего он никак не мог предвидеть!) непрошеное внимание нацистов, которые, похоже, не меньше самого лорда Галена были склонны к романтическим авантюрам.
Однако все это пряталось за высокими крепостными стенами будущего, сегодня же предстояло тихое мирное действо, окутанное атмосферой прощания. Лорд Гален пригласил всех на лучший из обедов, какой можно было приготовить из местных продуктов, и молодые гурманы из Ту-Герц отдали ему должное. Однако после угощения старик расстроил их следующим сообщением:
— Я только что принял решение, послезавтра возвращаюсь в Лондон. Тучи сгущаются, я чувствую, что должен быть на посту в моей старой Англии, если уж ей выпадет жребий быть втянутой в войну.
Им и вправду руководил патриотизм, приправленный однако благоразумием: лучше быть поближе к своим инвестициям. (На самом деле, как принц объяснял Катрфажу, он едет совсем не в Лондон, а в Женеву.) Ему приходилось быть осторожным, чтобы не поползли слухи. И все же какая-то часть его «я» действительно ощущала все более горячую привязанность к старушке Англии. И нынешним вечером он с нежной теплотой говорил о том, что будет после гипотетической войны — даже теперь война все еще казалась безумием, втайне люди надеялись, что в последний момент найдется какой-нибудь компромисс, или произойдет вероломное убийство, которое повернет события вспять.
— Мы должны упорно двигаться к более высокой справедливости и великому равенству возможностей, — проговорил старик, похоже, не ведавший, что подобные утопические идеи были уже высказаны раньше.
Он словно заряжал эти сентиментальные клише собственной наивной верой. В такие моменты грудь его так раздувалась от эмоций и высоких помыслов, что, казалось, он вот-вот взлетит. Он мечтал дать миру еще один шанс. Обычно такое случалось после обеда, когда он оставался наедине со своей гладкой, как шелк, Джульеттой и fine à l'еаи.[189]
У принца тоже был грустный вид, он был погружен в собственные мысли; он не любил прощаться, а теперь, похоже, настала пора расставаний — и как раз когда он вышел на несколько весьма многообещающих и полезных партнеров. Когда Гален в первый раз попытался выведать, кто они, эти его новые знакомцы, принц ответил уклончиво, не хотел пугать старика. А еще он решил сначала сам хорошенько прощупать новых друзей. Он тщательно изучал их фотографии и сведения о них в полицейских досье, предоставленных ему шефом жандармов. А самому шефу предложили отличную должность с прекрасным жалованием в Каире, чтобы он учил уму-разуму египетских полицейских. Ситуация складывалась неплохая — вот только война могла все испортить; знать бы наверняка, что Франция останется свободной… Он представил фотографии своих новых друзей: Понтия, Мерлиб, Зогхеб, Аккад… Замечательная галерея. Мощные челюсти, взгляды, точно у каракатиц, всклокоченные волосы, носорожьи носы! Великолепно! И что удивительно: все выглядели, как крупные церковные чины, папы римские в мирской одежде. Принц мысленно погладил эти образы, будто воображаемых котов. Наверно, надо немного помучить Галена. Он издал короткий сухой смешок и увидел, как хозяин весь напрягся от боли.
— Вы спрашиваете о моих теперешних партнерах? — произнес принц. — Интересно, вас удивит то обстоятельство, что все они — бывшие епископы, аббаты, капелланы и приходские священники — церковники!
Гален и вправду удивился, а принц демонстративно захихикал еще раз, но потом ударил ладонью по колену и, не выдержав, рассмеялся, уже искренне, глядя в потолок. Он был похож на пьющего воду цыпленка. Катрфаж, посвященный в «шутки» принца, тоже издал уничижительный смешок. Однако Гален понял, что над ним подтрунивают.
— Неужели? — переспросил он не без раздражения, но и не без радости.
— Мой дорогой, — отозвался принц, — я подавился смехом. Не обижайтесь, со мной такое бывает. Давлюсь. То от смеха, то от волнения. Они все великие преступники.
— Преступники! — эхом отозвался Гален, со свистом втянув воздух. — Вы сотрудничаете с преступниками?
— Увы, — сказал принц, — я бы и рад, они могут оказаться очень полезными людьми. Однако теперешнее положение в мире таково, что я не имею права рисковать даже малой частью государственных средств, казной Египта. Проклятая война…
Да, видимо, любые рассуждения о чем бы то ни было, неизбежно упирались в cul de sac, в глухую кирпичную стену предвоенного положения.
Принц поведал обществу, что когда этих великих преступников стало опасно держать за решеткой, французское правосудие сплавило их в ссылку, избрав для этого три славных города: Тулузу, Ним и Авиньон. Им запретили возвращаться в Париж. Зато в этих городах они могли жить на свободе, лелеять свои идеи. Ему повезло, добавил он, что Авиньон тоже вошел в эту тройку. Это позволило ему запустить несколько очень важных проектов — в качестве представителя египетских компаний. Гален слушал его с вытаращенными от ужаса глазами.
Довольный произведенным эффектом, принц позволил себе несколько расцветить свой лапидарный английский.
— Все они получили отменное воспитание, — продолжал он, всех удивляя, — однако почти каждый ни за что не отказал бы себе в удовольствии приговорить соперника — к смерти. — Он, выдержав паузу, уточнил. — Сначала забили бы его насмерть, а потом сбросили через средневековый oubliettes'[190] в Рону, — проговорил он так, словно река кишела трупами.
— Боже мой! — воскликнул лорд Гален, потрясенный подобным смакованием подробностей. — Какая оригинальная идея!
Он был заинтригован столь радикальными новшествами в борьбе с конкурентами.
Последовало еще несколько душераздирающих подробностей, но, честно говоря, Блэнфорд почувствовал, что вечер обретает некую вялость, словно ему переломили хребет приближающаяся война и неизбежные расставания. Луна стояла высоко, и виноградники, полные зреющих гроздей, сонно замерли, не тревожимые ветром. Катрфаж впал в задумчивость и погрустнел, когда Гален сказал ему, что в ближайшую неделю ему придется закрыть свой авиньонский офис и перебраться обратно в Лондон.
— Так скоро? — спросил он, и Гален решительно кивнул.
— Знаю, как это трудно, но интуиция подсказывает мне, что пора отсюда уезжать.
Так оно и было; на сей раз интуиция его не подвела. И как нарочно погода в этом году была очень благотворной для лозы, никогда еще прогнозы на урожай не были столь благоприятными.
— Я бы, конечно, мог дождаться vendanges[191] — произнес принц. — Après tout[192] Египет сохранит свой нейтралитет, так что я волен поступать, как хочу. Однако, боюсь, мне тоже придется уехать. Королевская яхта не может ждать вечно.
Он с вожделением подумал о зреющих молодых лозах, которые гордо вздымали свои роскошные зеленые гривы над пологими склонами и уступами горных террас, раскинувшихся вокруг; но с не меньшим жаром он представил лозы старые, вновь нагнетающие пропущенный сквозь себя свежий сок в золотые гроздья, в тысячи гроздей на сотнях квадратных километров по обе стороны быстрой зеленой Роны. От одной мысли об этом принц почувствовал жажду. И неожиданно повеселел, как неунывающий кузнечик.
— Вам действительно пора домой? — переспросил он, и вновь Гален решительно кивнул. — Что ж, так тому и быть, — сказал принц, вздымая к небесам маленькие ручки, словно закрывая тему обращением к Аллаху, у которого на все его собственная воля.
— Однако как бы чего не упустить, — забеспокоился лорд Гален, вытаскивая из нагрудного кармана крошечную алую книжечку, где записывал намеченные дела — меленькими каракулями. — Надо еще сходить к Имхофу и поиграть с ним. — Уже два месяца он не был у него в Монфаве, ему, верно, очень там тоскливо — среди психов и психиатров. Ему нравится играть в поезда! — Поезда — таинственно оживающие модели на миниатюрной железной дороге, которую главный врач позволил сконструировать Имхофу в ближнем углу больничного сада. Однажды лорд Гален пригласил Блэнфорда с собой, собравшись навестить бывшего коллегу.
