Дитер Форте - Книга узоров
Он обладал поразительной способностью входить в положение каждого человека, внимательно выслушивать любого, соглашаться с ним, вникая в его взгляды и воспринимая всерьез его образ мыслей, поэтому в душе этих людей теплилась благодарность, им казалось, что они наконец-то встретили понимающего человека, который воспринимает всерьез их самих и их взгляды. Для Фридриха, который с молоком матери на всю жизнь воспринял в родном Обербилке неумолимое ощущение реальности, абсолютную трезвость по отношению к людям и миру, все эти люди были невинными болтунами, милыми безумцами, неповинными в том, что никто не объяснил им, как все в мире на самом деле устроено, и поэтому теперь с ними приходилось обращаться как с неизлечимо больными, терпеливо их выслушивать, оберегать их от слишком ясных мыслей, защищать их от реальности, ведь они были так счастливы, лелея свои сумасбродные взгляды, а если и страдали иногда, то ни за что бы не согласились расстаться со своими страданиями. Кто имел право их переубеждать? И какие убеждения надлежало им внушать? И где в таком случае истина? Фридрих очень рано понял, что большинству людей необходимо какое-то конкретное представление о мире, пусть даже ложное. Если они к тому же во все это свято верили, тем лучше. Сам он безо всякого труда мог освоиться в любой действительности и любую действительность мог себе представить, потому что знал, что это всего лишь мысленное представление, которое не имеет к реальности никакого отношения, тут у него была прививка на всю жизнь, поэтому он мог безо всякой опасности для себя вдумываться в забавный ход мыслей других людей, хотя он был немало удивлен, узнав, какие непостижимые хитросплетения мыслей наглухо застряли в иных головах, сколько там всякого туману, который мешает людям просто и ясно видеть и слышать мир, открытый их глазам и ушам. Но этот мир можно было толковать очень по-разному, у каждого имелась своя уникальная интерпретация, рассказ о которой всякий раз завершался словами: «Разве я не прав?» И Фридрих отвечал: «Конечно прав» – и при этом заговорщически подмигивал другому приятелю, стоящему рядом, что означало: разумеется, прав ты, а не он.
Густав довольно долго все это наблюдал, а потом применил свой знаменитый тезис: «Умелые руки – золотое дно». Фридрих пошел учиться на токаря. Профессия не интересовала его совершенно, он скучал смертельно, но выдержал целый год, а потом взял лист железа, выгнул из него маленькую неандерталку с выпуклыми формами и подарил ее мастеру, за что в тот же день был уволен. Дома Фридрих делал вид, что по-прежнему ходит учиться токарному делу, рано утром он выходил из дому, вечером возвращался, а весь день проводил, лежа на травке в городском саду и греясь на солнышке, и собственное будущее его нимало не заботило.
Однажды летом, лежа в послеобеденный час рядом со своим велосипедом, он приметил на соседней лужайке толпу людей, которые суетились вокруг большого темного ящика на тонких ножках. По одну сторону ящика прыгали люди с сильно накрашенными лицами, в париках и костюмах прежних веков, они спорили, бросались друг другу в объятия, целовались и каждые четверть часа повторяли все сначала. По другую сторону ящика стояли возбужденные мужчины, которые что-то кричали в жестяные рупоры, размахивали руками, то и дело подходили друг к другу. Они отличались от первой группы только тем, что на них не было таких старинных костюмов, но и они каждые четверть часа обнимались, поздравляли друг друга и, казалось, занимались чем-то необычайно важным, хотя издалека никак нельзя было понять, в чем же заключается важность всех этих разнообразных действий.
Внезапно вид заслонил собой грузный человек во фраке, поверх которого был накинут красный шелковый плащ, он вручил ему тяжелую жестяную коробку и адрес и произнес сиплым шепотом: «Возьми велосипед и отвези это немедленно по адресу. После вернешься и подойдешь ко мне. Я снимаю кино. С этого момента ты назначаешься ассистентом режиссера».
«С этого момента», согласно любимому выражению режиссера, Фридрих вошел в «съемочную группу», так называлась эта толпа людей. Режиссер, который до того был циркачом и выполнял смертельные прыжки через огненный обруч в бочку с водой, причем с любой высоты, сохранил с тех времен свой красный шелковый плащ и теперь в новом качестве делал все, что было в его силах, и по-прежнему прыгать головой в огонь было его основным занятием; на любой вопрос относительно гонорара или зарплаты он отвечал всегда одинаково: «Фантазии, фантазии, фантазии» – и никогда не забывал добавить, что он гордится своей съемочной группой. Он снимал кино под девизом: «У тебя все получится» и нужных людей попросту выуживал на соседней улице, говоря им торопливо: «Вы ведь так мечтали сняться в кино, я вижу»; он попеременно назначал их то на главные, то на второстепенные роли, а если они не очень соответствовали его представлениям, то тут же становились осветителями или ответственными за реквизит, и только оператора он не мог увольнять и переназначать – большой темный ящик внушал ему ужас, он не знал, как с ним обращаться, и для него было полной загадкой, как в нем получается кино. Как режиссер он знал только одно: все, что он велит делать актерам, должно происходить прямо перед этим агрегатом, если же они увлекутся и сместятся слишком сильно влево или вправо, то они выйдут из кадра, и на это зря потратится пленка, а значит, и деньги, следовательно, таких ситуаций следует избегать. Поэтому в то время, когда перед камерой разыгрывалась сценка, он всегда стоял позади камеры и непрерывно кричал: «Оставаться в кадре!» Позже он стал называть все это режиссурой и после каждого отснятого эпизода принимал поздравления. С тех пор слово «режиссер» окончательно вошло в обиход среди своих и утвердилось как обозначение совершенно никчемного человека.
Сногсшибательной кульминацией всех его картин было падение с лестницы, без которого не обходился ни один фильм и которое он исполнял лично. Посреди лужайки стояло сооружение, изображавшее лестничный пролет, режиссер взбирался на лестницу, добравшись до верха, сосредоточивался, делал знак оператору, тот начинал крутить ручку камеры, и режиссер падал с лестницы во фраке и красной накидке: он катился вниз По ступенькам и – в этом заключалось все его мастерство – умудрялся при этом не уронить с головы цилиндр. Сцена была впечатляющей и поражала зрителей в каждом его фильме. Когда оператор, которому режиссер задолжал зарплату уже за несколько месяцев, заставил его трижды подряд скатиться с лестницы, каждый раз с искренним сожалением говоря: «Шеф, опять, к сожалению, не успел снять», между изрядно уже помятым режиссером и оператором произошла драка, которую вся съемочная бригада дружно принялась снимать на пленку, и снимала до тех пор, пока пленка не порвалась. Это была одна из главных кульминаций всего съемочного процесса, как позднее признался и сам режиссер. Другая кульминация произошла как раз в тот самый день, когда снималась заключительная сцена счастливой развязки, и в последнюю секунду хеппи-энда, когда герой заключил в объятия спасенную невесту, явился судебный пристав и наклеил на камеру и на все, что стояло вокруг нее, маленькие ярлычки, таким образом лишив хеппи-энда не только этот фильм, но и все последующие.
Фридрих, который под лозунгом «У тебя все получится!» быстро поднялся по должностной лестнице от курьера, отвозившего кассеты с пленкой в проявочную мастерскую, далее побывав осветителем и ассистентом режиссера, до руководителя съемок, причем все это за пять дней, то есть за два отснятых фильма, теперь в качестве заместителя режиссера и ответственного за прокат сидел уже в своем бюро, которое находилось прямо над кинотеатром «Аста Нильсен» и вся обстановка которого состояла из одного только плаката: «Дюссельдорф станет городом кинематографа!». Крах кинокомпании отнял у него прекрасную мечту. Он целыми днями просиживал в кино, смотрел все фильмы, которые шли в городе, он был в полном восторге от этого волшебного преображения, когда действительность превращается в кинофильм. Как бы хотел он перенести на экран те тысячи миров, которые роились в головах людей, показать их всем, но мечта осталась мечтой, а действительность – действительностью.
Когда Густав прознал, что обучение давно закончено, он посмотрел на Фридриха долгим взглядом, а потом сказал: «Ну что ж, приглядись, может, найдешь себе что-нибудь по душе». Фридрих начал приглядываться и нанялся сначала на пивоварню, сидел рядом с водителем в кабине массивного фургона с пивом, который тянули два бельгийских тяжеловоза, страшно неповоротливые. Он разносил маленькие бочонки по пивным, а большие бочки сбрасывал сначала на подушку, потом скатывал через люк в подвал, со всеми хозяевами вскоре перешел на «ты», везде его угощали пивом и шнапсом, на свой страх и риск он попробовал заняться еще и перевозкой муки, наняв в пивоварне упряжку лошадей, стал возить мешки с мукой с мельницы по пекарням, таскал двухсоткилограммовые мешки, но не учел, что корм для двух лошадей стоит в день довольно дорого, бросил это дело, потом несколько недель таскал мебель, помогая разным семьям при переезде на другую квартиру, волочил тяжеленные шкафы с четвертого этажа одного дома вниз, а затем на четвертый этаж другого дома наверх, вскоре получил предложение поработать управляющим в ночном питейном заведении, но и оттуда ушел через пару недель, потому что ночные подсчеты кассовых чеков ему смертельно надоели, снова переключился на торговлю, стал составлять смеси травяных настоек для аптек и уже мечтал о том, что купит во Франции лавандовые плантации и будет поставлять лаванду производителям духов, но потом отправился вдруг на ярмарку торговать жареным миндалем, познакомился мимоходом с изготовителем ламп и принялся гнуть проволоку для абажуров, через неделю бросил эту скучную работу и устроился в магазинчик, торговавший жареным кофе. Здесь ему понравилось, для каждого покупателя он умудрялся подобрать зерна нужной кондиции, и он всерьез начал уже подумывать о том, чтобы выкупить заведение, но тут хозяин сообщил ему, что весь в долгах. Потом он работал на Карлсплатц, где располагался городской рынок, стоял за прилавком, где торговал гусями, утками, курами, яйцами и сливочным маслом, благодаря ему оборот быстро удвоился, ему удавалось продать даже самую старую птицу, он действовал убеждением и вел с хозяйками непрерывные доверительные беседы, которые очень способствовали торговле, он все время зарабатывал деньги и тут же их тратил, потому что в городе теперь не было ни единого человека, который его не знал бы, он со всеми был на «ты», а кабаков вокруг рыночной площади было пруд пруди.
