Ник Хорнби - Голая Джульетта
— Познакомьтесь. Наша местная легенда: Гэв, Барнси… Такер Кроу и Джексон Кроу из Америки.
— Здрасьте, — прогудел Джексон, и «местные легенды» обменялись с ним подчеркнуто официальным рукопожатием.
— Знакомое имя, — сказал один из мужчин.
— Есть певец Джексон Брауни, — просветил его Джексон. — И еще город Джексон. Только я там не был. Жалко.
— Нет, не Джексон. Такер… как дальше…
— Навряд ли, — усомнился Такер.
— Точно, точно, Барнси, — поддержал друга второй мужчина. — И я слышал, причем недавно.
— Нормально добрались? — спросила Энни.
— Вот! — Корпулентный мужчина по имени Гэв торжествующе ткнул пальцем в Энни. — Вы про него и говорили в тот вечер в пабе, когда мы познакомились.
— Да неужто? — удивилась Энни.
— Да-да, она все время о нем говорит, — подключился Терри Джексон. — И считает его знаменитым.
— Ага, точняк, кантри-вестерн, всякая херн… — Тут Гэв спохватился, что находится не в пабе, а в городском музее.
— Ничего такого я не говорила, — запротестовала Энни. — Я просто сказала, что много его слушала. В том числе и «Голую Джульетту».
— Не-е, не надо. Вы говорили, что он ваш любимый и прочее, — настаивал Барнси. — Но… Ведь вы с ним встречались в Америке?
— Нет, не с ним.
— Во, блин, у вас знакомых американцев больше, чем их вообще есть в Америке.
— Извини, — сказала Энни Такеру, когда Гэв и Барнси отошли. — Народ воображает, что мы с тобой пара.
— А что за американец, с которым ты там встречалась, в Америке?
— Да не было никакого американца.
— Я так и думал.
Такер, разумеется, понял, что Энни в него некоторым образом «втюрилась», но считал себя слишком старым, чтобы испытывать по этому поводу какие-нибудь эмоции кроме ребяческого удовольствия. Привлекательная женщина, умная, отличный собеседник, добрая, молодая… ну, в сравнении с ним, во всяком случае. Десятью-пятнадцатью годами ранее он бы не преминул перебрать в памяти все свои доблести и принять как данное обреченность отношений, увериться, что и в этом случае он все испортит; не забыл бы и то, что проживают они на разных континентах, и все прочее. Однако он исходил из того, что «имеющий уши да услышит», что она не глухая и не слепая и что тут caveat emptor[18] — пусть сама решает. Но дальше-то что? Он не имел понятия, способен ли он еще заниматься сексом и не убьет ли его это, если все-таки способен. И если секс его прикончит, осчастливит ли его смерть здесь, в этом городке, в постели Энни? Джексона не осчастливит, это точно. Но отказаться от секса до тех пор, пока Джексон не встанет на ноги? Сейчас сыну шесть… Двенадцать лет ждать? Через двенадцать лет Такеру стукнет семьдесят, тогда возникнут новые вопросы. К примеру: кто захочет с ним спать, когда ему исполнится семьдесят? И на что он тогда будет способен?
Самое мучительное следствие его медицинского приключения — нескончаемый поток вопросов. И не только о том, кто захочет с ним спать, когда ему стукнет семьдесят. Вопросы, касающиеся пустых десятилетий от «Джульетты» до приступа; вопросы относительно десятилетий — он надеялся, что этих десятилетий окажется не одно, — после приступа. Получить ответы на эти щекотливые вопросы он не рассчитывал, так что вопросы можно было считать риторическими.
Будь он персонажем популярного телесериала, несколько дней, проведенных в чужом городе с доброй женщиной, разумеется, вдохновили бы его, пробудили в нем веру в свои скрытые до той поры возможности, и он вернулся бы домой, чтобы тут же выдать на-гора потрясающий новый альбом. В реальности Такер, однако, ощущал в себе все ту же привычную пустоту. И когда он уже был готов погрузиться в глубины уныния, Терри Джексон нажал кнопку музыкального автомата, и помещение заполнил голос соул-певца, которого Такер почти узнал — Мэйджор Ланс? Доби Грей? — и Гэв с Барнси принялись крутить свои сальто и стойки на руках на музейном ковре.
— Папа, ты ведь тоже так сможешь? — потянул его за рукав Джексон.
— А то!
Беседуя с самой активной общественницей, Энни заметила боковым зрением пожилую даму, которая разглядывала фотоснимок веселой компании на отдыхе. Энни извинилась, подошла к даме и представилась.
— Очень приятно, госпожа директор, — кивнула пожилая дама. — Меня зовут Кэтлин, можно попросту Кэт.
— Вы узнаете кого-нибудь на этом снимке?
— Вот это я, — указала Кэтлин. — Зубы у меня всегда были никуда. Неудивительно, что я их в конце концов лишилась.
Энни посмотрела на снимок, потом снова на женщину. На вид лет семьдесят пять, значит, в 1964-м ей было лет тридцать.
— Вы как будто не постарели. Правда.
— Понимаю, что вы хотите сказать. Тогда смотрелась старухой, а сейчас и есть старуха.
— Нет-нет, что вы! А вы поддерживаете отношения с остальными?
— Это моя сестра. Ее больше нет с нами. А парни… Они всего на день приезжали. Вроде из Ноттингема. Я их больше никогда не видела.
— Здорово вы здесь веселитесь.
— Да уж, повеселились. Пожалуй, недовеселились малость. Понимаете, что я имею в виду?
Энни изобразила соответствующее ситуации смущение.
— Очень активный парень мне попался. Всю облапал, сверху донизу. И я его прогнала.
— Что ж, — вздохнула Энни, — не ошибается тот, кто ничего не делает. Только действие может привести к проблемам.
— Может быть, может быть. Только что теперь-то?
— В каком смысле?
— Сейчас мне семьдесят пять, и я всю жизнь прожила без проблем. И что? Может, мне теперь медаль дадут? Вот вы директор музея, официальное лицо. Напишите королеве, пусть мне медаль выпишет. Иначе вся моя добродетель — это чертова потеря времени.
— Нет-нет, что вы, не надо так.
— А как надо?
Энни трусливо улыбнулась:
— Извините… Я на минуточку.
И она удрала к Роз, увлеченно изучавшей плакат «Роллинг стоунз» из коллекции Терри Джексона и дошедшей до самого низа, до данных издательства и типографии. Энни попросила Роз заняться Джексоном и нафаршировать его до отказа хрустящими палочками и всем, чего тому еще пожелается, а сама утащила Такера в угол, где демонстрировались старые автобусные билеты Терри Джексона, не вызывавшие ожидаемого наплыва посетителей.
— Все хорошо? — поинтересовался Такер. — Вроде народу интересно.
— Такер, мне интересно, интересно ли тебе.
— Э-э…
— Интересую ли тебя я.
— Еще как интересуешь, тут и говорить нечего.
— Спасибо. Но я имею в виду — в плане секса.
Румянец, который она в последнее время пыталась контролировать, вырвался на волю. Краска залила щеки, казалось, кровь вот-вот брызнет из ушей. Конечно, когда предлагаешь мужчине переспать с тобой, надо бы занять лицо чем-то нейтральным. Ей казалось, что уже самим своим вопросом она подвигает Такера на отказ.
— Гм… А как же мероприятие?
— После него.
— Я пошутил насчет мероприятия.
— Понимаю. Ладно. Я решила прояснить вопрос. Я его прояснила. Спасибо за внимание. — Она повернулась, чтобы уйти.
— Не стоит благодарности, — небрежно бросил Такер. — И кстати — конечно, меня это вполне себе интересует. Если предполагался ответ на твой вопрос.
— Ох. Да. Ответ предполагался. Отлично.
— Я бы сам на тебя набросился прямо сейчас, если бы не мои недавние приключения. Собственно, опасения-то остаются.
— Я интересовалась… Смотрела в Интернете.
Такер усмехнулся:
— Любовная прелюдия старшего возраста. Проверка состояния здоровья перед тем, как переспать с дамой. А что, даже интересно. Что-то в этом возбуждающее. И чем Интернет порадовал?
Краем глаза Энни заметила, что Джексон волочет за собою Роз в их направлении.
— По лестнице поднимаешься без одышки?
— Пока что да.
— Тогда все в порядке. При условии, что я… что всю… работу я возьму на себя.
Ее уши достигли цвета зрелого баклажана. Что ж, может, ему этот фейерверк даже понравится.
— Это меня устраивает! Все будет в норме.
— Так. Отлично. Увидимся позже. Мне пора.
И она отправилась произносить приветственную речь, посвященную славным дням прекрасного города Гулнесса.
Вернувшись домой в изрядном подпитии, Энни ощутила предкоитальную печаль. В общем-то, все ее печали в жизни были предкоитальными, горько подумала она. А куда денешься, если вся жизнь ее, с какой-то точки зрения, прошла в ожидании. Но на сей раз печаль проникла глубже, наверное, потому, что коитус казался вероятнее, чем обычно. Началось с какой-то нервной паники, с неуверенности. Она видела фото Джули Битти и сознавала, что выглядит серым воробышком по сравнению с калифорнийской красоткой. Конечно, той на фото лет двадцать пять, но Энни и в двадцать пять не блистала. Натали тоже куда красивее, хотя и старше Энни. Они все красивее, понимала Энни, и те, о которых она знает, и те, о которых не слыхивала. А сколько их было? Десятки, сотни? Она пыталась утешиться тем, что Такер сейчас наверняка изрядно снизил планку, но это вовсе не утешало. Ей не хотелось стать дотлевающим угольком костра его половой жизни, не хотелось быть нижней отметкой высоты планки. Пока Такер наверху укладывал Джексона, она кипятила чай и разыскивала, чего бы еще выпить. Когда Такер спустился, она наливала в рюмку какой-то столетний банановый ликер и изо всех сил сдерживалась, чтобы не расплакаться. Не думала она о последствиях, когда в музее завела с Такером речь об этом. Ведь все последующее, пусть даже и одна-единственная ночь, уже теперь видится как сквозь запыленное стекло музейной витрины, как осколок давно прожитой жизни.
