Симона Шварц-Барт - Жан-Малыш с острова Гваделупа
Остановившись у самой воды, он твердо решил для себя, что судьба Ананзе важнее всего остального в мире, и громко, чтобы невидимые духи как следует его расслышали, сказал: «Никогда, нет-нет, никогда!» Едва он произнес эти слова, над озером поднялся ветер, в неровном дыхании которого слышался многоголосый ропот. В каждом голосе звучала вкрадчивая насмешка колдунов с Верхнего плато, но наш герой повторил: «Никогда, нет-нет, никогда!» Тряхнув головой, он возвратился в хижину и тихо лег возле друга, полный решимости больше не откликаться на зов. Но заснуть бедняге так и не удалось, он долго рассуждал сам с собой, в нем заговорил голос разума, и на каждое его слово Жан-Малыш отвечал печальным вздохом. Тихо и незаметно растаяла серая ночь, а на заре он поднялся с постели и сказал другу:
— Слушай меня, Ананзе, пришло время нам расстаться.
Впервые, сам того не желая, он назвал его по имени, но Вечный Юноша и не заметил этого; он только повернулся к старику и с горьким удивлением проговорил:
— Что вы сказали, отец?
— Пришло время расстаться, мне пора туда, где тебе нет места.
— А где же мое место, если не подле вас?
— Говорю тебе еще раз, — настойчиво повторил Жан-Малыш, — тебе нечего делать там, куда я иду.
— Как и везде, — сказал Ананзе.
Жан-Малыш долго смотрел на друга, потом широко повел вокруг рукой, как бы прощаясь со всем, что их окружало. Вскоре они обошли озеро и ступили на заросшую тропу лесных негров, ведущую к вершине Мательян. Перекинув через каждое плечо по ружью и подпоясавшись патронташем караульного раба, Жан-Малыш шел спокойной, размеренной поступью старого мула, которого копыта сами несут, потому что знают дорогу до последнего камешка. За ним, едва волоча ноги, плелся Ананзе в свисавших до колен лохмотьях. Он ступал неуверенно и осторожно, боясь потерять равновесие, онемевшие руки не помогали, а мешали ему идти. Жан-Малыш прислушивался к голосу браслета и шел туда, куда он указывал, а Ананзе хрипло и монотонно бубнил что-то себе под нос и время от времени затягивал песню сборщиков сахарного тростника; он исполнял ее по всем правилам, слегка запрокинув голову, заткнув пальцем ухо и устремив вдаль мечтательный взгляд:
О друзья вы мои друзьяВозвращаюсь я к вам друзьяЯ исполнил свой долг меж: зеленых холмовГоворю вамПривет друзья
5
Стужа до неузнаваемости преобразила и девственные, и обжитые человеком земли. Прежде цветущие поля стали пустынями, зато у подножья вулканов, вблизи горячих источников, по соседству с гейзерами кипящей воды, повсюду, где подземное тепло давало хоть какую-нибудь надежду на жизнь, вырастали новые селения. Все вокруг было погружено в глубокую печаль. Казалось, заснувшая навеки красавица беззвучно зовет на помощь, и всякий раз, как Жан-Малыш слышал ее голос, он ускорял шаг и шептал: я здесь, я здесь…
На следующий день браслет привел их на вершину горы, с которой еле-еле можно было разглядеть внизу, в долине, среди леса, узенькую, робкую полоску дороги. Жан-Малыш почувствовал, что ноги его не держат, и опустился на траву. Стараясь успокоиться, он положил мушкет на колени, проверил кремень, порох, посмотрел, на месте ли последняя серебряная пуля: надо было собраться с духом и силами, чтобы не подвел глаз, не дрогнула рука, чтобы ровно билось сердце. Ананзе смотрел на него, ничего не понимая. Он рассеянно зарядил ружье, вогнав в ствол пулю, как его попросил сделать Жан-Малыш. Парень понятия не имел, где он находится, не узнавал родных мест, замечал только возвышавшийся впереди силуэт, с которого не сводил веселого доверчивого взгляда преданной собаки. И вот они дошли до Инобережного моста и берегом Листвяной реки молча добрались до водопада, возле которого наш герой остановился в нерешительности; здесь он перевел дух, подумал и двинулся к тропе, ведущей на Верхнее плато…
Жан-Малыш малодушно пытался обмануть судьбу. В тяжком смятении, да-да, в великом смятении перед выбором между участью мира и судьбой друга он лелеял надежду, что Чудовище перебралось на другой остров, а может, даже улетело к другим звездам, унеся с собой несчастное земное светило. Но когда они дошли до середины склона, голос браслета потянул его в сторону, к болоту, и, вновь почувствовав слабость, наш герой мед ленно опустился на траву и прислонился спиной к дереву; по ногам его тек холодный липкий пот. И тогда Бессмертный Юноша спросил:
— Отец, могу я тебе чем-нибудь помочь?
— Нет, не можешь, — ответил Жан-Малыш.
— А стоит ли идти дальше по этому пути?
— А может, и правда не стоит, а? — бросил Жан-Малыш, рассмеявшись.
Юноша тоже улыбнулся, и они двинулись дальше, посмеиваясь каждый над своим, пока их босые ноги не ступили на пружинистый, изрезанный узкими лентами воды мох — предвестник болота; и там, подав другу знак остановиться, наш герой шагнул, ни жив ни мертв, к зарослям тростника…
Сначала ему показалось, что все это уже когда-то с ним было. Болото тускло искрилось в дрожащем свете луны, которая, прежде чем окунуться в море, снимала с себя у горизонта последние покрывала. На другом берегу, повернув морду к уходящей на покой луне, ослепительно белело в ночи видение, оно жалобно стонало и било себя хвостом по бокам. Казалось, оно поджидало его здесь, и невыносимый холод разлился по телу Жана-Малыша, превратив его пот в иней. Он обернулся и в последний раз подал знак своему другу Ананзе, жестом умоляя его не идти за ним, оставаться там, где стоял. И, гордо расправив плечи, как человек, который всякое повидал на своем веку, знавал и царства, и тридевятые государства, прошел огонь, воду и медные трубы, он шагнул вперед в черную жижу, окаймлявшую болото. Пожирательница миров содрогнулась, вспыхнул и медленно заскользил окрест, словно луч прожектора, ее завораживающий взгляд. Потом она вскочила на ноги и кинулась галопом вокруг болота к Жану-Малышу, который застыл в оцепенении, силясь вспомнить что-то важное, что слышал невесть где, невесть когда, невесть от кого. И так он стоял, задумавшись, и на душе у него было пусто, а Чудовище тем временем спокойно бежало среди болотных манглий и высоченных, как колокольни, древовидных папоротников, самые могучие из которых расступались перед ним, будто сухие травинки. Вдруг из глаз Чудовища брызнул, проник в Жана-Малыша, пронзил его до мозга костей пучок света. И рассудок уже покидал его, тонул в жутком взгляде, когда справа, метрах в тридцати, из зарослей выскочил человек. Раздался выстрел, и бледный луч отклонился в сторону, а Чудовище кинулось на стрелка, спрятавшегося за ствол папоротника. В тот же миг из огромной ушной раковины монстра вырвалась крылатая тень, и, придя в себя, наш герой наконец вспомнил слова старого Эсеба: «Сила Чудовища не в нем самом, а в птице, что сидит у него в ухе». И вот уже взметнулся к плечу мушкет, целясь в крылатое создание с морщинистым лбом мудреца, которое быстро поднималось в ночное небо. Жан-Малыш едва успел заметить судорожный рывок сраженного на лету пеликана, и в тот же самый миг Чудовище рванулось вверх, как будто, настигнув птицу, серебряная пуля сразила и его самого…
Птица крикнула по-птичьи. Корова ответила ей жалобным мычанием — так мычит на бойне обыкновенная корова, — потом, с трудом поднявшись на ноги, она медленно-медленно, покачиваясь из стороны в сторону, будто танцуя павану, двинулась было вперед, но тут же рухнула у самого берега, мордой в черную болотную жижу. Потом раздался человеческий крик, непонятно чей: мужчины, женщины или ребенка — просто человеческий крик, и на болото снова пала тишина…
* * *Тело Ананзе было простерто у корней махагони, за рощей вытоптанных, раздавленных копытами Чудовища папоротниковых деревьев. Глаза его были широко рас крыты, будто он все еще видел надвигающуюся на него жуткую тварь, все еще пытался поспорить с огнем молнии. То, что так долго преследовало юношу, теперь настигло его. Жан-Малыш присел на траву и, приподняв друга, рассеянно покачал его, прижав к груди, как ребенка. Он погладил волосы погибшего. Потом, отведя назад его голову, он увидел в его лице отражение самого себя — именно таким он был в иное время, в ином веке, на темных заколдованных вершинах Лог-Зомби: в лице этом была та же яростная гордыня, та же отчаянная, непоколебимая решимость, которая и отличает истинного героя…
Всего в нескольких шагах от них, на берегу болота, недвижно покоилось Чудовище, морда его тонула в черном иле. От него исходило слабое, неверное сияние, и Жан-Малыш подумал, что оно еще живо. Но тут он догадался, что это свет поглощенных миров; он мягко опустил Ананзе на траву и попросил у него прощения за то, что должен его на время оставить. Он подошел к Чудовищу, вытащил из-за пояса взятый у караульных рабов нож, сжал его рукоять двумя руками, замахнулся им, приподнялся на цыпочки и уже готов был изо всех сил полоснуть лезвием поперек живота коровы, вложив в удар всю тяжесть тела, как это делали Низкие Сонанке, когда вскрывали тушу слона. Но его удержал чей-то голос, чье-то слово, и он сразу вспомнил рассказ девушки с утиным клювом из Царства Теней, вспомнил, как кричали живые существа, томившиеся вместе с героем ее деревни, Лосико-Сико, в чреве чудища, когда герой этот начал прорубать своим ножом проход наружу: «Тише, ты режешь по живому, — кричали они, — по живому!» И тогда Жан-Малыш как мог осторожнее, самым кончиком острия сделал тонкий надрез под длинными сосками вымени…
