Юрий Петухов - Измена, или Ты у меня одна
— Мы будем вместе, Олюнь, будем, — прошептал Борька и прижался своими губами к ее губам, чувствуя, ках они дрожат.
Ольга откинула голову, прикрыла глаза. Ей уже казалось, что никакой ссоры не было и быть не могло, ведь рядом с ней сидел самый лучший, любимый человек. Ведь это он был самым сильным и добрым, самым ласковым и самым желанным.
И если бы Борька узнал о этих мыслях, то у него бы закружилась голова от счастья: неужели свершилось то, на что он в жизни своей уже не надеялся и чего боялся — полюбили его, со всеми его недостатками и сомнительными достоинствами, цену которым он все же знал и которых страшился, его, обрекшего себя внутренне на вечное одиночество?!
"Здорово, Леха!
Насилу отыскал тот клок бумаги, на котором ты адресок тогда записал. Помнишь? У меня тут за тебя вся душа изболелась — чего с тобой дальше-то было? Ну и влипли мы! Вперед умнее будем, так что ты не горюй, а я тебя жду, заходи, как выберешься. Правда, теперь тебя не скоро отпускать будут. Здесь, конечно, прости, моя вина, не уследил, черт бы меня побрал! Но, вообще-то, все это мелочи, ерунда житейская — сам помню: с губы не вылезал — то самоволка, то как у нас с тобой, то еще чего. Так что не ты первый, не ты последний. А о деревне своей (и моей, к сожалению, тоже) ты и думать забудь: еще чего не хватало — губить свою молодость в навозе и бескультурье! Так и отпиши своим, мол, после службы не ждите. И прямым курсом к нам в общагу. Приютим, приветим, не пропадешь! Заживешь настоящей жизнью. А служба, она быстро летит мигнуть не успеешь, как чемоданчик собирать придется.
Ну ладно, больше не о чем. У меня все в ажуре: днем пашешь, вечером гуляешь. Вот примостыришься к нам, тогда сам узнаешь, а пока не грусти и не держи обиды, ейбогу, зла не хотел, так само вышло.
До встречи!
Твой земляк Григорий С.
(число не проставлено)".
Долгожданный день наступил. И это была суббота. Каленцев сам подошел к Сергею, сказал:
— Радуйтесь, Ребров, на два дня выхлопотал для вас отпуск. Вот увольнительная записка, — он протянул сложенный двое листок бумаги. — С одиннадцати ноль-ноль вы свободны. Успеете собраться?
Сергей не знал, как ему благодарить старшего лейтенанта: ведь тот и в самом деле сделал все, что мог. Слова благодарности застряли в горле, остались невысказанными.
Он лишь кивнул, улыбнулся. Каленцев понимающе поглядел в глаза, похлопал по руке и ушел. Ему надо было проводить занятия: ведь сегодня не выходной день и никто их не отменял.
Хлопоты перед увольнением — приятные хлопоты. Для всех. На какое-то время даже Сергей забылся в них — внутри все пело: после долгих дней — наконец-то! Собраться он, конечно, успел, и причем гораздо раньше одиннадцати. Показался прапорщику. Тому спешить некуда, человеком он был дотошным и всегда лично осматривал отпускников, примечая даже мельчайшие изъяны. Он приглядывался и так и этак, но придраться было не к чему. Прапорщик дал добро, только напоследок сурово пробурчал, раздвигая моржоаые усы:
— Глядите, сурковских подвигов не повторяйте. Ясно? — еще раз проверил, на месте ли ременная бляха. — Домой, небось, к родителям?
— А больше и некуда, — беззаботно ответил Сергей.
— Ну-ну. — Прапорщик довольно-таки недоверчиво помотал головой и привздохнув, ободрил: — Валяй, пехота!
Впервые за три месяца Сергей вышел за ворота контрольно-пропускного пункта не в строю, с ротой или батальоном, а в одиночку.
Целые два дня! Не верилось. Это же вечность, это же…
И солнце сияло ярче, и ветер дул какой-то животворный, напоенный кислородом. Хотелось пуститься вприпрыжку.
И когда серебристые ворота с красными звездами на каждой створке остались за спиной, Серегей почувствовал примерно то же, что чувствовал Сурков, выходя из полуподвала гауптвахты. Мир захлестнул его, ударил в глаза, в уши, в нос. Краски, многообразие звуков — мельчайших, тишайших, еле слышимых в тишине подмосковного безлюдья, но чистых, не заглушенных ничьим дыханием, сиплым от бега, аромат трав, хвои и еще чего-то, чему Сергей и не мог подобрать названия, — все это обрушилось на него внезапно, ошеломило. На секунду он даже приостановился вглядывался, вслушивался. Но длилось это совсем недолго. Со стороны можно было подумать: вот вышел солдатик на дорогу да и вспомнил про что-то забытое, но тут же отмахнулся от мыслей, мол, и так обойдусь, и бодро зашагал дальше.
Предаваться воспоминаниям было некогда. Надо было успеть на станцию, пока не наступил часовой перерыв, с половины первого до полвторого — движении поездов.
Сергей чуть ослабил галстук, чтобы дышалось вольготнее, и торопливо пошел по дороге туда, откуда, еле слышный, доносился дробный перестук колес.
Звонок по-прежнему не работал. "За полгода никто и пальцем не пошевелил!" — подумал Сергей, забыв о том, что и сам ничего не сделал для починки несложной штуковины. Постучал согнутым пальцем. Подождал, постучал еще. Ответа не было. Неужели никого дома нет? Стоило так спешить, чтобы не застать Любы?
Сергей выждал еще полминуты и забарабанил в дверь кулаком.
Послышались шаркающие шаги. Дверь распахнулась.
— Мне бы кого-нибудь из Смирновых… — начал было и осекся.
Стоявшая перед ним женщина, непонятно как попавшая в Любину квартиру, смотрела мимо, не замечая Сергея. Из-под наброшенного на голову серого платка торчали в стороны нечесаные всклокоченные волосы. Старушечья безвольная фигура, застывшее в безразличии лицо.
Сергей окаменел, чувствуя, как выступает на спине пот.
— Здравствуйте, Валя… — Язык его еле шевелился. Женщина вгляделась в лицо стоящего перед ней солдата. Что-то живое на миг блеснуло в ее глазах, но тут же потухло.
— Здравствуйте, — вяло проговорила Валентина Петровна, не приглашая войти, но и не прогоняя.
Сергей не знал, что ему делать, — уйти он не мог, но и продлевать это жуткое зрелище было неловко, нелепо.
— Я к Любе, собственно… — сказал он, — ее дома нет?
Женщина несколько раз энергично мотнула головой, отчего платок сполз ей на плечи. Не поправляя его, а лишь придерживая у плеча рукой, Валентина Петровна, отступила на шаг назад, давая понять, что приглашает зайти. На глазах ее появились мелкие мутноватые слезы.
Сергей вошел, затворил за собой дверь. В прихожей, как и прежде, царил полумрак. Но если раньше он создавал впечатление уюта, домашности, то теперь ото всего этого веяло чем-то неприятным, гнетущим. Сергей повесил фуражку на крючок, прошел в комнату.
Он не заметил ни беспорядка, ни задернутой, несмотря на ясный день, шторы, ни прочих непривычных мелочей — внимание его было целиком приковано к Валентине Петровне, уже сидящей на стуле возле стола, плачущей. Плачущей тихо, беззвучно, будто наедине с самой собой.
Сергей пожалел, что зашел. По и уйти, не выяснив, что же случилось, в конце концов, он тоже не мог. Оставалось одно — ждать. Ждать, пока Любина сестра не придет в себя.
Сергей прошел вдоль стены, уселся на диван, так и не поняв до конца: узнала ли его Валентина Петровна? В сердце начинали закрадываться смутные предчувствия, но он гнал их, решив, не поддаваться эмоциям до тех пор, пока все не прояснится.
Валентина Петровна молчала, спрятав лицо в ладони, вздрагивая всем телом, но, видно, не могла усмирить конвульсий. Сергей знал, что в такие минуты любое слово сострадания, любая выявленная жалость лишь усугубят положение, и потому молчал, тяжелым взглядом упершись в бурое разляпистое пятно на сиреневой скатерти. Он не мог оторвать глаз от него и, даже сознательно пересиливая себя, поворачивая голову в сторону, не мог избавиться от наваждения — глаза тянулись к пятну, не подчинялись воле.
Так и сидели молча, пока женщина, начинавшая постепенно брать себя в руки, не поймала взгляда гостя. Она ухватила со спинки стула висевшее там несвежее полотенце и набросила его на пятно.
— Не обращайте внимания, — тускло проговорила она, — кофе вчера пила и пролила всю чашку, руки не слушаются совсем. — Валентина Петровна будто извинялась.
Сергей облегченно вздохнул. Встал с дивана, пересел поближе, на другой стул, стоящий у стола. "Все в порядке, нервы шалят, уж готов рисовать ужасы всякие. Сейчас, еще немного, все поймем!"
— Вас в увольнение отпустили?
— Да, на двое суток, — живо ответил Сергей. Валентина Петровна как-то резко и неожиданно всхлипнула, так что Ребров внутренне сжался, приготовился к возобновлению рыданий. Но она сдержалась, только спросила с горечью в голосе:
— Где же вы раньше были? Почему не пришли на три дня раньше?!
Сергей замялся, не знал, что и ответить на такое.
— Ведь вы же должны были прийти неделю назад? Ну почему? Почему все так нескладно, почему?!
— Раньше я никак не мог, — начал оправдываться Сергей, понимая, что оправдания эти бесполезны и никому не нужны. — Что-то с Любой? Почему вы не говорите мне ничего, Валя?
