Зэди Смит - О красоте
Прошло три занятия. Кэти почти ничего не поняла. У нее возникло ощущение, что все шестнадцать лет она изучала другой язык, не похожий на язык профессора Белси. После третьего занятия она вернулась к себе в комнату и разрыдалась. Она прокляла свою глупость и молодость. И зачем она читала в школе всякий вздор, почему их не учили чему-то стоящему? Позже Кэти успокоилась. Она поискала некоторые таинственные словечки профессора в словаре Уэбстера[[63]] - их там не было. Слово «лиминальность»[[64]] она, впрочем, нашла, но что под ним понимал доктор Белси, так и осталось для нее загадкой. Однако Кэти не из тех, кто быстро сдается. Сегодня четвертое занятие, и она к нему подготовилась. На прошлой неделе им раздали рабочий план с фотокопиями двух картин, которые будут обсуждаться в этот раз Все семь дней Кэти всматривалась в них, напряженно осмысляла увиденное и делала пометки в блокноте.
Первая картина - «Иаков, борющийся с ангелом», 1658 год. Кэти вглядывается в энергичное импасто, парадоксальным образом погружающее полотно в сонную, вязкую атмосферу. Она отмечает сходство ангела с красавцем-сыном художника, Титусом; линии перспективы, создающие иллюзию застывшего движения; лич- ностность борьбы ангела и Иакова. Глядя на них, она видит и упорную схватку, и любовное объятие. Гомоэро- тизм этой сцены напоминает ей кисть Караваджо (с тех пор как она поступила в Веллингтон, ей всюду мерещится гомоэротизм). Кэти нравятся землистые цвета картины: чистый алый Иакова, грязно-белый ангела, одетого, как фермерский сын. Караваджо неизменно снабжал своих ангелов сумрачно царственными крыльями орла; в противоположность им ангелы Рембрандта совсем не орлы и не голубки. Ни у одной известной Кэти птицы нет таких обобщенных, потрепанных, серо-бурых крыльев. Они кажутся уловкой, напоминающей о том, что речь идет о библейских, потусторонних вещах. Впрочем, по мнению Кэти, протестантским наитием художник представил битву Иакова с ангелом как борьбу за земное «я», за право выбора веры в этом мире. Кэти, медленно и болезненно расставшаяся с верой два года назад, нашла соответствующий отрывок в Библии и переписала его в свой блокнот:
И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари… И сказал ему: отпусти Меня, ибо взошла заря. Иаков сказал: не отпущу Тебя, пока не благословишь меня [ [65]].
Конечно, это прекрасная, грандиозная, потрясающая картина, но Кэти она не очень трогает. Ей трудно подобрать слова, чтобы объяснить, почему. Она только знает, что созданный Рембрандтом образ не похож на борьбу с Богом. По крайней мере, на ту борьбу, которую пережила сама Кэти. У Иакова вид умоляющий, а у ангела - сострадающий. Где же тут борьба? Это лишь ее видимость. Или она чего-то не поняла?
А вот при взгляде на вторую фотокопию Кэти чуть не плачет. Это «Сидящая обнаженная натурщица», гравюра 1631 года. Нагая бесформенная женщина с маленькими пухлыми грудями и огромным рыхлым животом сидит на камне и смотрит Кэти в глаза. Кэти читала авторитетные комментарии об этой гравюре. Все считают ее технически совершенной, но отталкивающей. Многие известные люди не приняли ее. Обычная голая женщина, видимо, более тошнотворна, чем ослепляемый Самсон или обмочившийся Ганимед. Неужели она и впрямь столь гротескна? Поначалу гравюра неприятно поражает Кэти, как собственное беспощадное, сделанное в резком свете фото. Но потом она начинает замечать внешние, человечные детали, то, на что художник не указывает, а намекает. Ее трогает складчатый рисунок икр, будто перетянутых незримыми чулками; сильные, привычные к работе руки; расплывшийся живот, выносивший не одного ребенка; все еше свежее лицо, соблазнявшее мужчин в прошлом и до сих пор соблазняющее их. Высокая и долговязая Кэти даже видит в теле натурщицы свое собственное, словно Рембрандт говорит ей и всем женщинам: «Вы персть земли, как и моя обнаженная, а значит, однажды и вы подойдете к этому рубежу - тогда даруй вам Бог, как ей, не стыд, но радость». Вот она, женщина, без прикрас, после родов, трудов, череды лет и событий, с отметинами бытия. Так думает Кэти. И это перекрестной штриховкой (Кэти рисовала комиксы и имеет представление о перекрестной штриховке), весь этот рассказ о смертности - простыми чернилами!
Кэти взволнованно входит в класс, взволнованно садится. Перед ней лежат ее записи, сегодня она обязательно, во что бы то ни стало, будет одной из трех-четырех студентов, рискнувших открыть рот на занятии доктора Белси. Их класс, четырнадцать человек, сидит лицом к лицу, парты стоят так, чтобы все друг друга видели. Имена студентов написаны на листках бумаги, сложенных домиком и расставленных по краям парт. Не класс, а совет директоров. Говорит доктор Белси: .
- Итак, мы с вами пытаемся исследовать мифему художника как автономной личности, наделенной даром проникновения в суть природы человека. Что в этих образах, в этом визуальном нарративе косвенно отсылает к квазимистическому представлению о гении?
Невыносимо долгая пауза. Кэти покусывает палец у ногтя.
- Другими словами, правда ли, что перед нами художественный протест, отклонение от общепринятого? Нам говорят, что это отказ от классического образа обнаженной. Хорошо. Но. Разве это не утверждение идеалов простонародья? Тех идеалов, что и прежде были вписаны в картину мира низших классов с их специфическими тендерными стереотипами?
Снова пауза. Доктор Белси встает и размашисто пишет слово СВЕТ на доске у себя за спиной.
- Оба изображения говорят об озарении. Почему? То есть может ли свет быть для нас нейтральным понятием? Каков логос этого света, духовного света, в чем смысл предполагаемого здесь озарения? Под чем мы подписываемся, когда превозносим «красоту» этого «света»? - спрашивает доктор Белси, закавычивая слова пальцами. - О чем в действительности эти картины?
Кэти понимает, что долгожданный миг настал, и начинает медленно обдумывать возможность открывания рта и формирования звука. Ее язык уже касается зубов, но вместо нее говорит эта фантастическая черная красавица, Виктория, которая, как всегда, монополизирует внимание доктора Белси, хотя Кэти почти уверена, что ничего экстраординарного она не скажет.
- Это картина с собственным внутренним пространством, - очень медленно произносит Виктория, то опу- екая, то вскидывая взгляд в своей дурацкой кокетливой манере. - Ее тема - сама живопись. Это картина о картине. То есть таков ее посыл.
Доктор Белси заинтересованно барабанит по столу, словно говоря «вот мы и приблизились к истине».
- Хорошо, - кивает он. - Развейте вашу мысль.
Виктория не успевает продолжить, в ее речь вклинивается реплика.
- Ммм… Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду под словом «живопись». Не думаю, что слово «живопись» естественным образом вмещает в себя историю живописи или ее логос.
Профессора, кажется, тоже занимает этот вопрос. Реплика принадлежит парню в футболке, на одной стороне которой написано ЖИЗНЬ, а на другой ВРЕМЯ. Кэти боится его больше всех в колледже, ни одна женщина, даже чернокожая красавица, не смогла бы пробудить в ней такой страх, потому что этот парень без всякого сомнения третий удивительный человек в жизни Кэти. Его зовут Майк.
- Но вы ведь уже приняли это понятие, - встревает дочь профессора, которую Кэти, не слишком склонная к ненависти, ненавидит. - Вы уже определили рисунок как «низшую живопись». Следовательно, вы сами себе противоречите.
И класс ускользает от Кэти, просачивается сквозь пальцы, как вода и песок, а она стоит на берегу океана, бестолково, дремотно позволяя отливу убегать и уносить от нее целый мир с головокружительной стремительностью…
В три пятнадцать Труди Штайнер робко подняла руку и сказала, что их задержали на четверть часа. Сложив бумаги аккуратной стопкой, Говард извинился за задержку, но и только. Он чувствовал, что провел свой самый блестящий на сегодняшний день урок. Класс наконец- то начал сплачиваться, матереть. Особенно его радовал Майк. Такие люди должны быть в классе. Кроме того, он слегка напоминал Говарду Говарда того же возраста. Тех золотых промелькнувших лет, когда он верил, что Хай- деггер спасет его душу.
Все начали собираться. Зора показала отцу большой палец и убежала: она и так всегда опаздывала к Клер из- за накладки в расписании. Ассистенты Кристиан и Вероника, совершенно ненужные в столь маленьком классе, раздавали рабочий план на следующую неделю. Подойдя к Говарду, Кристиан с проворной подобострастностью нагнулся к нему и пригладил свой косой пробор.
- Отличное занятие.
- Да, прошло неплохо, - сказал Говард, беря у Кристиана листок с планом.
- Кажется, план дал толчок к диалогу, - осторожно начал Кристиан, ожидая подтверждения. - Но детонатором, конечно, стали вы, - то, как вы развернули, осмыслили тему.
В ответ Говард и улыбнулся, и нахмурился. Все-таки Кристиан странно говорил по-английски, даром что был чистокровным американцем. Он словно переводил собственную речь.
