Лидия Сычева - Уже и больные замуж повыходили
Я говорю все это о себе не из-за эгоизма, а из-за того, что о тебе я вообще ничего не смею говорить. Иногда я даже страдаю из-за того, что ты меня любишь. Да-да! Вот и тогда, в зальчике, я вдруг закручинилась, что я не так красива, как эта статная певица, что, обнажи мои плечи, они не были бы так плавно-белы, хотя — тут я не стала впадать в самоедство — и у меня плечи по-своему хороши; я пожалела, что у меня совсем нет голоса и я никогда не спою тебе «Соловья». Пусть ученически-старательно, скованно. Закончились мои размышления тем, что если не спеть, то рассказать о нашей любви я просто обязана.
Но что я могу рассказать?! Я, которая много раз говорила тебе, когда мы оставались наедине, вдвоем:
— Знаешь, все литературные произведения, кино, живопись о любви — обман или ложь!
Ты улыбался. Я люблю твою улыбку и твой гнев (хотя под горячую руку лучше не попадаться), люблю твой смех и твою печаль, только твое страдание, боль я никак не могу полюбить, для этого мне не хватает «голоса», размаха, охвата.
Так вот, я продолжала развивать свою теорию:
— Во-первых, абсолютное большинство произведений искусства рассказывает о несчастной любви, любви без взаимности, сжигающей страсти и прочем. Но это же обман! Любовь — всегда взаимная и счастливая. А все остальное — не любовь, а то, что кажется любовью. И вот людей изначально книжно-киношный вал программирует на страдания, метания, измены и так далее. Между тем это никакого отношения к любви не имеет…
Мне нравится, как ты на меня смотришь: в твоем взгляде много понимания, ободрения и любви. Любовь — это когда видишь далеко-далеко, дальше любых, самых толковых теорий. Мне нравится быть в твоих руках, как нравится это, наверное, какому-нибудь редкому по нынешнему времени цветку — лилии, например. Только с тобой я чувствую себя абсолютно женщиной — не товарищем по работе, не гражданином РФ, не представителем электората, не бренной частицей космоса, а просто женщиной, которая сейчас всерьез излагает собственную теорию любви:
— Во-вторых, допустим, где-то на свете живут люди, которые любят друг друга по-настоящему. И они хотят рассказать о своем чувстве. Но это же просто-напросто невозможно! Ни музыкой, ни словами, ни красками, ничем другим любовь, как она есть, передать невозможно. Она такая… — я развожу руками в стороны, — такая… Вот видишь, уже и сказать не могу!
Это правда — к счастью, в любви не все рассказывается. Мне иногда чудится, что над этим чувством есть невидимый, ранимый покров, и те, кто пытается сорвать его, ну не любовь же они находят?! Просто бесстыдство, обнаженные тела. А любовь — ускользает, прячется. Любовь — тайна. Об этом я думаю в твоих руках, я, похожая на лодку, что скользит по глади озера в тихий день; я, такая маленькая и беззащитная и по сравнению с жизнью, и по сравнению с тобой.
Но довольно о нас и о нашем чувстве (хотя я часто вижу один и тот же сон, будто стою на самом главном, безлюдном перекрестке дорог, и этот перекресток похож на крест, вот почему мне кажется, будто наша любовь единственная на свете и, уж конечно, неповторимая); так вот, довольно о нашем чувстве, лучше поговорим о железной музыке в асфальтовых джунглях, из-за чего почти и не услышишь соловья, а услышав, не узнаешь и не заплачешь. Любовь — безалаберно-безрассудна, и оттого, когда мы вдвоем, я думаю только о тебе и ничего не боюсь, но стоит мне отъехать, отойти, отдалиться, мне становится страшно перед громадой искусственного мира, которому мы совершенно не нужны.
IIОн правил страной Победившего Стиля, и население его знало — через газеты, ТВ, Интернет — как Алекса Билла, хотя на самом деле он был Алеша Белов, но он давно уже забыл детство, отца и мать, имя, страну, в которой он родился и жил; он забыл прошлое, потому что оно было глупо и дико; он жил настоящим — мощью власти, и будущим — программой, в которой не было места жалости и неопределенности. Страна шла по пути прогресса и побеждала. Это он, светлая голова, придумал ей новое название, открыл захватывающие горизонты грядущего торжества. Пусть страна его состояла теперь всего лишь из одного огромного города с прилегающими дачными окрестностями, что ж, не в территории дело. Он всем это доказал.
Алекс Билл признавал только целесообразность, разум и расчет. У него было небольшое бухгалтерское образование, рыбья голова с бесцветными глазами, плешка в редких, аккуратно зачесанных волосах. Он был средней внешности, фигуры, сложения; да, весь он был очень средний; но на него работала машина прогресса, и он заставлял население полюбить, признать его; электронные СМИ день и ночь тиражировали его изображение, доброжелательный взгляд бесцветных глаз, слабую улыбку, которую можно было трактовать как признак загадочности и масштабности натуры, и люди постепенно привыкали к его костюмам и галстукам, к его твердым, но неглубоким речам, которые он им диктовал день и ночь — ни дня без Победившего Стиля, ни дня без машины и прогресса.
Да, как только он перестал восхищаться травкой и птичками, как только он научился покорять, перекраивать природу, он почувствовал, что стал вполне человеком, почти богом, вершащим земные судьбы. И теперь Алекс Билл хотел поделиться своим счастьем с населением страны. Каждый из них должен почувствовать свою причастность к машине, к прогрессу. У каждого из них появится неземная власть. Для этого стоит жить!
Он знал, что любую самую грязную воду можно очистить, что пакетиком генетической пищи можно накормить целую толпу, что против бомбы бессильна любая вера, а комфорт цивилизации не сравним ни с каким отдыхом на природе. Стиль власти — быть сильным. От зубной щетки до ядерного оружия. Стиль народа — быть послушным, несвободным и счастливым в этой несвободе.
И он с наслаждением проводил эксперименты в стране Победившего Стиля. Он нашел, открыл ключ к управлению людьми — ритм, музыка. Железная музыка. Если с определенной механической частотой воздействовать на подсознание, человек начинает забывать внутреннюю музыку, гармонию прошлого. Он начинает жить настоящим, с готовностью принимая свою участь.
Алекс Билл смеха ради приказал найти на городском дне самого безобразного, грязного молодого бомжа — с выбитыми зубами, с лицом дебила, одеть его в стильные лохмотья, обучить нескольким танцевальным движениям и незамысловатым песенкам, таким, чтобы его интеллект мог их воспроизвести. Певец Лулу замелькал на телеэкранах, его раскручивали на радио и в Интернете, ежедневные газеты и глянцевые журналы почитали за честь напечатать комментарий к его творчеству или интервью с новой звездой. Спецслужбы вскоре сообщали Алексу, что все дискотеки столицы заполнены фанатами Лулу, что многие портят себе зубы и тратятся на пластические операции, чтобы соответствовать Победившему Стилю. Человек должен походить на свои творения, это же ясно!
Но гораздо больше Алекса радовало единомыслие не среди населения, а в стане власти. Конечно, люди собрались здесь разные, не без изъянов, кто-то увлекался женщинами, кого-то больше волновали деньги или недвижимость, и очень немногие так обожали прогресс, как Алекс Билл. Впрочем, советник Бурс Ми (Михаил Буров) как-то предложил ввести указом исполнение железных мелодий в церквах и соборах, но это уж было слишком — конституция гарантировала свободу вероисповедания, и дело кончилось тем, что создателей «железа» наградили очередной Государственной премией.
На заседании Госсовета депутат Лан Дова (Лада Дубова) предложила интересный способ отвлечения молодежи от наркотиков — программу «Погремушки». Суть — пропаганда через СМИ девушек и юношей стиля «унисекс» — бесполой молодежи, активно работающей на службе прогресса. Передовикам обещали льготы при посещении зала игровых автоматов. Эта блестящая, на взгляд Алекса, идея неожиданно встретила противодействие министра промышленности Пета Рэвла (Александра Ревина):
— Унисексы, подрастая, плохо работают. Они ни на чем не могут сосредоточиться более получаса! Кто будет вкалывать на будущее общество Полной победы Стиля?
Алекс нашелся сразу:
— Завезем китайцев. Они уже давно к нам рвутся. Им противны бамбуковые хижины и тощий рис с ржавой селедкой. Китайцы умеют работать, они заслужили право пожить в асфальтовых джунглях. Зовите — пусть едут! А унисексы не дадут им распоясаться с рождаемостью.
Министр культуры Шур Ба (Борис Шуровский) счел нужным предупредить:
— У китайцев уже целое тысячелетие поют механические соловьи. Их так много, что они, пожалуй, забьют нашего непревзойденного Лулу!
— На место Лулу мы выставим тысячи железных певцов с железными голосами. Приказываю: начните производство немедленно!
…Алекс Билл никогда, даже во сне, не испытывал тех чувств, что были описаны в книгах прошлых эпох. Конечно, в нем, как и в каждом здоровом человеке, время от времени вызревали желания, биологические, например, которые немедленно удовлетворялись, и в теле наступало знакомое провальное облегчение. Алекс был убежден, что любовь — выдумка, ложь, маскировка убогих: оправдание чувства долга или чувства жалости. В нем же, по-видимому, еще с рождения жила железная музыка, только более высокого, сложного порядка, чем примитивные вопли Лулу. И эта его избранность тщеславно волновала Алекса. Соитие с прогрессом радовало его, потому что рождался Стиль — искусственный отбор вместо естественного; и люди его государства уже наполовину были замещены машинами, технологиями и роботами, и без механических подпорок они уже не мыслили продолжения своей жизни. Они начинали болеть, когда вдыхали чистый воздух или выпивали глоток ключевой воды; всякое гармоничное, живое слово, выбивающееся из привычного ряда, ранило их и заставляло страдать. Люди давно уже казались Алексу детальками детского конструктора, из которого можно было свинтить, собрать новое, непобедимое человечество…
