Виль Липатов - Игорь Саввович
Все это делалось для того, чтобы младший Гольцов – надежда, опора и любовь – сразу стал своим человеком на кафедре высшей математики, зачисление куда аспирантом – при его-то таланте и успехах – было делом предрешенным, все это – чтобы освободить младшего Гольцова от лесозаготовок, всех этих бензопил, тракторов, крохотных поселков, комаров и самих лесозаготовителей. Вспоминались сорокаградусные морозы, нескончаемые болота, в которых тонули даже трактора, разливы крупных рек и их притоков, проглатывающих временные поселки, лесные клещи, заражающие смертельным энцефалитом, и тому подобное.
Раздавливая туфлями голубые лужицы, Игорь почти сладострастно представлял, как заставит онеметь неожиданным заявлением комиссию по распределению, как вернется домой, окрыленный свободой и независимостью. Предвкушая возможность вскоре жить так, как хочется, взволнованный необычно щедрой весной, Игорь сейчас совсем не походил на дипломированного инженера, человека двадцати трех лет от роду, – сквозь весеннюю тугую толпу пробирался ошалевший от всего на свете бездумно ликующий мальчишка.
Игорь шел в городской парк, где на знакомой скамейке его ждала мать, Елена Платоновна, которая давно, лет десять назад, избрала эту скамейку для самых серьезных – определяющих, говорила она, – разговоров с сыном. А Игорь никогда не задумывался, почему именно в городском парке и только на недалекой от оркестра скамейке… Через несколько месяцев Игорь Саввович узнает, что Черногорский городской парк ничем не отличается от Ромского парка, что в том и другом одинокие скамейки стоят позади оркестра и так похожи, что их невозможно отличить друг от друга; кажется, в тридцатые годы близнецов отливали из чугуна, добавляли немножко деревянных реек и тысячами устанавливали в городских парках.
А сейчас, когда ранняя весна в одночасье взломала лед Енисея и с торжественностью колокольного звона над городом поднялось теплое солнце, Игорь упрямо пробивался к городскому парку.
Мать сидела на скамейке, прямая и светлая.
– Добрый день, мама! Ух, погодка!
Никто, в сущности, так и не смог объяснить, чем привораживала и поражала Елена Платоновна, и все таки там, где она появлялась, хмурые лица прояснялись, злые добрели, взволнованные успокаивались, хотя Елена Платоновна, видит бог, ничего не делала, чтобы казаться обаятельной – не улыбалась специальной улыбкой, не проявляла бурного сочувствия, не говорила приятное, а, наоборот, говорила мало, самое необходимое. Мать только появлялась, сидела, молчала – этого было достаточно, чтобы она становилась центром всеобщего внимания.
– Садись, Игорь! – сказала мать. – Промочил ноги?
– Промочил.
– Не беда! – Мать удовлетворенно улыбнулась. – Я тебя разучила болеть из-за мокрых носков…
Казалось бы, что необычное место, специально назначенное для важного разговора, непривычная для города тишина хоть чуточку изменят мать: Елена Платоновна станет, например, торжественной или, наоборот, напряженной от горечи предстоящих тяжелых слов, так как скамейка никогда не предназначалась для легкого душевного разговора. Дудочки! Мать была обычной до будничности и, как бы подчеркивая это, заговорила о такой прозе, как промокшие ноги. Было понятно, что речь пойдет о вещах серьезных и трудных, так как степень будничности матери была обратно пропорциональна трудности дела. Игорь перестал улыбаться и украдкой вздохнул.
– Разговор важный, Игорь! – сказала мать. – Я надеялась, что мне никогда больше – после твоего отказа стать врачом – не придется сидеть на этой скамейке, но – увы! – жизнь располагает… Сядь, пожалуйста, прямо и будь серьезен…
Остро, до тошноты, пахло оттаивающими тополями, вороньи крики перемешивались причудливо с далеким, приглушенным гулом города, деревья с голыми ветвями казались придуманными.
– Ты едешь в Ромскую область? – спросила мать. – Вернее, ты собираешься ехать в Ромскую область по распределению? Это твердое решение?
От неожиданности у Игоря отвисла челюсть. Растерянно оглянувшись, он детским голосом сказал:
– А тебе кто это сказал? Только один человек знает о моем решении.
– Этот человек – Олег Прончатов, но ты не подумай, что он разгласил тайну… Эх, сын, сын! Ты еще долго не научишься скрывать мысли…
Мать раскрыла сумочку, достала пудру, губную помаду, осторожно прикоснулась пуховкой к щекам. Игорь смотрел поверх голых тополей, обнаружив, что на безупречно голубом небе висит одно-разъединственное облако, до такой степени прозрачное, что казалось голубее самого неба, и это было такое облако – фотографы знают, – которое делало солнечный свет еще ярче.
– Игорь, я хочу, чтобы ты не просился в Ромскую область, – негромко сказала мать. – Поезжай хоть на край земли, но только не в Ромскую область! Я пошла тебе навстречу, когда ты совершил чудовищную глупость, отказавшись стать ученым-медиком, теперь прошу тебя поступить по-моему.
Игорь молчал, ничего не понимая. Мать родилась в Ромске, из Ромска ушла в армию, гордилась, что кончила именно Ромский медицинский институт, но вот просила сына ехать хоть к черту на кулички, но только не в Ромск. Говоря об этом, Елена Платоновна старалась не смотреть на Игоря, тогда как он не спускал глаз с матери. Печальные мысли приходили в голову, такие мысли, которым, вероятно, не должно быть места в отношениях матери и сына. Игорь подумал: «А что я знаю о своей родной матери?» Елена Платоновна родила его на двадцать пятом году жизни, лет шесть детства Игорь помнил смутно. Как же прожила мать тридцать с лишним лет? Кого любила, с кем дружила, в каких домах была прописана? В каком же одиночестве существует человек, если даже мать – загадка для сына.
– Мама, я должен знать, почему не могу ехать в Ромск? – мягко спросил Игорь. – Там Олег Прончатов, мне бы очень хотелось стать его учеником. Пойми: только прончатовская школа сделает меня настоящим оплавщиком. Отказ от Ромска может испортить мне жизнь. Прошу тебя, мама, объяснить, почему ты против Ромской области.
Теперь будничная обычность матери, ровное спокойствие, закрытые глаза, склоненная голова – все выдавало волнение. Елена Платоновна было опять потянулась за сумочкой с помадой и пудрой, но рука только легла на сумочку, длиннопалая, приметно вздрагивающая.
– Мама, ты должна сказать, почему на Ромск наложено табу!
– Хорошо, Игорь! – тускло проговорила мать и открыла глаза. – Ты родился в Ромске. На Красноармейской улице, почему-то в железнодорожной больнице. Рано утром, в пятом часу.
Мать замолчала, а Игорь – он еще ничего не понимал и не почувствовал дурное – глядел на нее с весенней улыбкой.
– А мой паспорт? – спросил Игорь. – По нему я родился в Черногорске…
Мать опять сидела с закрытыми глазами.
– Это подтасовка… Игорь… Боже, дай мне секунду помолчать…
Вороны осатанели. Дрались за блестящий осколок стекла, таранили в воздухе друг друга, клевались, вопили победно или обиженно и были такие грязные, точно минуту назад повылезали из печных труб.
– Савва Игоревич Гольцов не твой отец! – открыв глаза, сказала Елена Платоновна. – Он усыновил тебя, и все документы оформлены при усыновлении… Твой отец Сергей Сергеевич Валентинов. – Мать побледнела. – Написанный им учебник я вчера видела на твоем письменном столе…
Игорь перестал дышать. Валентинов! Сплавщик-теоретик, сплавщик-практик, имя которого весь Лесотехнический институт произносил гимново, а теперешний директор Тагарской сплавной конторы Олег Олегович Прончатов останавливал самую горячую дискуссию словами: «А вот Валентинов считает, что в данном случае продольными лежнями пользоваться нельзя!» Валентинов, сам Валентинов! Существовал метод сплотки леса «по-валентиновски», сплав лиственницы и березы методом Валентинова, всего пять-семь лет назад заводского изготовления техника вытеснила «лебедки Валентинова», И этот человек – настоящий отец Игоря Гольцова! Хотелось ущипнуть себя, чтобы оборвался дурацкий сон с воронами и одинокой скамейкой, высоким солнцем и бледной от страшного напряжения матерью. По-дурацки хихикнув и раздирая рот в улыбке до ушей, Игорь сказал:
– Ну, ты и даешь, мамец! И это все для того, чтобы я остался в аспирантуре?
Мать прежним голосом сказала:
– Твой отец – главный инженер Ромсксплава Валентинов! Я была уверена, что до своей смерти сохраню тайну, но…
Значит, все это реальность – придуманные деревья, вороны, кирпичного цвета туфли на ногах матери? У Игоря кружилась голова, горло стискивала болезненная спазма и кровь прилила к щекам.
– Мой отец – твой муж! – вдруг тонко и жалобно вскричал он. – Зачем ты мне рассказываешь про какого-то Валентинова, если мой отец – твой муж!
Он замолчал, он прикусил язык в страхе и растерянности, увидев слезы на глазах матери. Этого не бывало, этого не могло быть! Сколько Игорь помнил себя, он не видел мать не только плачущей, но даже растерянной или побежденной.
