Катрин Панколь - Желтоглазые крокодилы
— Ну вот, я ей и говорю, что вы должны увидеться, очень глупо, что вы больше не общаетесь, а она отвечает: нет, пускай сперва передо мной извинится, причем искренне извинится, от всего сердца, не как-нибудь формально, она сама на меня набросилась, она в конце концов моя дочь и должна меня уважать! Я ей сказала, что передам тебе и…
— И я, конечно, извиняться не собираюсь.
— Значит, вы еще не готовы увидеться…
— Мне без нее очень даже хорошо живется. Я не нуждаюсь ни в ее советах, ни в ее деньгах, ни в ее так называемой любви, которая по сути не что иное, как злоупотребление властью. Ты думаешь, наша дорогая мамочка меня любит? Ты действительно так считаешь? А я вот в это не верю. Она выполняла свой долг, когда нас воспитывала, но она нас не любит. Она любит только себя и деньги. Тебя она еще как-то уважает, потому что ты удачно вышла замуж, и она теперь может кичиться своим замечательным зятем, твоей шикарной квартирой, твоими друзьями и твоей светской жизнью, но меня… меня она презирает.
— Жози, ты не видела ее уже восемь месяцев. А вдруг с ней что-то случится… это же все-таки твоя мать!
— Не случится с ней ничего: злоба консервирует! Папа умер от инфаркта в сорок лет, а она до ста доживет.
— В тебе самой говорит злоба.
— Нет, не злоба, а свобода! С тех пор, как я ее не вижу, чувствую себя гораздо лучше…
Ирис не ответила. Она смерила взглядом прелестную блондинку, которая в этот момент входила в кафе, заливисто хохоча.
— Ты меняешься, Жози, меняешься. Ты черствеешь… Не пора ли остановиться?
— Скажи мне, Ирис, ты назначила мне свидание в этом кафе на Порт д’Аньер только для того, чтобы поговорить о матери и прочесть мне мораль?
Ирис вздернула плечи и вздохнула.
— Я только что заходила к Шефу в офис. Там видела Гортензию: она просит стажировку на июнь, это нужно для школы. Должна тебе сказать, что все молодые парни в конторе встали на уши. Там просто жизнь остановилась, когда пришла Гортензия…
— Знаю-знаю, она на всех производит такое впечатление…
Ирис и Жозефина обедали в кафе «Карфур». Стекла звенели от шума грузовиков; завсегдатаи заходили, громко хлопая дверями. В основном, молодежь из соседних учреждений. Они толкались, кричали, что умирают от голода и выбирали бизнес-ланч за десять евро, включающий полбутылки вина. Ирис заказала яичницу с ветчиной, Жозефина — зеленый салат с йогуртом.
— Я видела Серюрье, издателя, — начала Ирис. — Он прочитал и…
— И? — выдохнула Жозефина.
— И… Он в восторге от твоей идеи, в восторге от этих двадцати страниц, засыпал меня комплиментами и… и…
Она открыла сумку, достала конверт и покрутила им в воздухе.
— Он дал мне аванс. Половину от пятидесяти тысяч евро… остальное будет, когда я принесу ему всю рукопись. Я сразу выписала чек на твое имя, давай бери, и все шито-крыто.
Она протянула конверт Жозефине, и та взяла его — осторожно, почтительно. А когда закрывала сумку, ее пронзила внезапная мысль:
— А как быть с налогами?
— У тебя салат налип на передний зуб, — перебила ее Ирис, показывая, что надо его счистить.
Жозефина покорно сняла клочок салата и повторила вопрос.
— Не беспокойся, Филипп на это и внимания не обратит. В любом случае не он заполняет декларацию, а бухгалтер, для него налогом больше, налогом меньше… капля в море.
— Точно? А если меня спросят, откуда эти деньги?
— Скажешь, подарила сестрица, у которой их куры не клюют.
Жозефина недоверчиво уставилась на Ирис.
— Хватит ломаться, Жози. Дают — бери. Ну разве же это не чудесно? Наш проект принят, и на ура!
— Не могу опомниться. И ты могла говорить мне о нашей змеюке-мамаше! Ну ты представляешь, Ирис! Ему понравилось! Ему понравилась моя идея! Он выписал чек на двадцать пять тысяч евро только за одну идею!
— И за двадцать страниц, которые ты написала… А план у тебя хитроумный. Хочется читать дальше…
Жозефине захотелось даже заказать мясную солянку, чтобы отпраздновать столь радостное событие, но она быстро справилась с искушением.
— Ну разве не здорово, сестренка? — сказала Ирис, и в ее бездонных глазищах полыхнул желтый огонек. — Станем богатыми и знаменитыми!
— Я — богатой, а ты — знаменитой!
— Тебя это не устраивает?
— Нет… наоборот. Я могу писать все, что вздумается: никто не узнает, что это написано мною. Меня охватывает прямо-таки охотничий азарт, не поверишь! И потом я бы не справилась со славой. Когда я вижу, что нужно говорить и делать, когда выступаешь по телевизору, мне хочется залезть под кровать.
— А меня это напротив развлечет. Я так устала все время пребывать в образе идеальной женщины, Жози, я устала…
Ирис мечтательно застыла, Жозефина тоже молчала, не сводя глаз с сумочки. Потом Ирис вновь принялась за яичницу, откусила, потерла лоб:
— Ох, я забыла! Нашла тут одну статью, хотела тебе показать.
Она достала из сумочки сложенный журнал, бережно раскрыла на нужной странице.
— Вот! Это портрет Джульетты Льюис, ну ты знаешь, бывшей киноактрисы… Я говорю бывшей, но ей на самом деле едва за тридцать, просто она давно не получала ролей и начала петь. Смотри, что здесь написано! «Джульетта Льюис теперь солистка рок-группы, „Juliette and the Licks“», то есть по-нашему «Джульетта и лизуны», это слово само по себе провоцирует эмоции, а еще по словам пресс-атташе этих самых «лизунов», на сцене Джульетта Льюис носит настолько узкие трусики, что их даже можно назвать «стрингами». «Да, иногда ягодицы открываются почти целиком», — заявляет некий Крис, и в этот момент появляется сама Джульетта Льюис, напевая «Неге, we go, man» своим неподражаемым хриплым голосом.
— По-моему, ерунда какая-то…
— А я готова играть в эти игры!
— Задницу всем показывать?
— Создавать такие образы, чтобы продать книгу.
Жозефина поглядела на сестру, думая, не напрасно ли с ней связалась.
— Ирис, ты серьезно?
— Да, дурочка моя. Хочу устроить шоу. Настоящее шоу. Я продумаю его во всех подробностях и взорву телеящик! Он твердит мне это не переставая, наш издатель Серюрье: «С вашими глазами, с вашим обаянием, с вашей красотой…» Все это куда важнее, чем твои пальчики на клавиатуре и твоя эрудиция! Чтобы продать книгу, я имею в виду.
Она отбросила длинные черные волосы назад, царственно простерла руки к небу, словно просила благословения перед долгой дорогой, и вздохнула:
— Мне скучно, Жози, так скучно…
— Так вот почему ты все это затеяла? — робко спросила Жозефина.
Ирис непонимающе вытаращила глаза.
— Ну конечно… А ты как думала?
— Мне просто хотелось знать. Тогда в поезде ты мне сказала, что я тебя спасу от беды… Ты даже употребила слово «трясина», вот я и мучилась вопросом…
— А! Я тебе так сказала!
Она скривилась, словно Жозефина напомнила ей о чем-то неприятном.
— Именно так и сказала, слово в слово… и, вероятно, я имею право знать.
— Какая ты стала, Жозефина. «Имею право знать»!
— А почему нет? Мы с тобой теперь в одной упряжке, и, по-моему, было бы честно, если бы я знала, куда мы скачем.
Ирис смерила сестру взглядом. И правда, Жозефина изменилась! Стала жестче, смелее. Понимая, что отмолчаться не получится, она глубоко вздохнула и бросила в сторону:
— Все из-за Филиппа… Мне кажется, он отдалился от меня, я для него больше не восьмое чудо света… Боюсь, он меня бросит, и надеюсь, что написав книгу, вновь соблазню его.
— Потому что любишь его? — спросила Жозефина с надеждой в голосе.
— Можно и так сказать. Я не хочу, чтобы он от меня ушел. Мне сорок четыре года, Жози, я такого человека больше не найду. Скоро моя кожа сморщится, грудь обвиснет, зубы пожелтеют, волосы поредеют. Я дорожу красивой сладкой жизнью, которую он мне дает, дорожу своей квартирой, домиком в Межеве, путешествиями, роскошью, картой «Виза Голд», социальным статусом мадам Дюпен. Вот видишь, я честна с тобой. Я не вынесу обычной заурядной жизни, без денег, без связей и без развлечений. Ну и потом, возможно, я его все-таки люблю!
Она отставила тарелку и закурила.
— Ты начала курить? — удивилась Жозефина.
— Это для образа! Тренируюсь. Жозиана, секретарша Шефа, бросила курить и отдала мне последнюю пачку.
Жозефина вспомнила сцену на перроне: Шеф целует секретаршу и подсаживает ее в вагон, поднимая так бережно, словно несет святые дары. Она никому об этом не рассказывала, но сейчас вздрогнула и подумала о матери: что будет с ней, если Шеф ее бросит и начнет жизнь сначала?
— Ты боишься, что он оставит тебя? — осторожно спросила она сестру.
— Мне раньше такое в голову не могло прийти. Но с некоторых пор — да, боюсь. Я чувствую, что он отдаляется, он стал смотреть на меня иначе, с каким-то другим выражением. Я даже приревновала к вашим перешептываниям на Рождество. Он говорит с тобой с большим уважением и симпатией, чем со мной…
