Время Волка - Волкодав Юлия

Утренний концерт в Кореновске отменили, и Лёня, снова виновато улыбнувшись хозяйке, самым бессовестным образом завалился обратно в постель спать. Ему снилась Серафима Ивановна – такой, какой она была в Лёнином детстве. Бабушка качала головой, поджимала губы и строго выговаривала ему, что нельзя купаться в море в октябре, слишком холодно. «Не будешь слушаться, отправлю тебя к отцу в Москву, вот он-то тебя научит родину любить». А Лёня оправдывался, доказывал, что море тёплое, что он совсем-совсем не замёрз, наоборот, ему даже жарко. Очень жарко…

Он и проснулся мокрый, с чугунной головой и по-прежнему без голоса. Проснулся от того, что Игорь тряс его за плечо.

– Лёня! Да просыпайся же ты, чёрт бы тебя побрал! Быстро собирайся, мы летим в Москву.

Лёня ничего не мог понять. Где он? Дома, в Сочи? А почему мебель не так стоит? Вон там, в углу, должен стоять его «Красный Октябрь». А вон там топчан. И зачем лететь в Москву? Он же обещал, что не будет больше купаться.

– Лёня! – Игорь отпустил его плечо и озабоченно коснулся тыльной стороной ладони его лба. – Похоже, у тебя и правда температура. Ладно, не важно, в Москве разберёмся. Собирайся, вылет через два часа, а нам ещё добраться до Краснодара надо. Но самолёт задержат, если что.

– Ты с ума сошёл? – просипел Лёня, радуясь, что хотя бы на это стал способен. – Зачем в Москву?

– Тебя вызывают на правительственный концерт. Звонили ОТТУДА, понимаешь? Сегодня в Кремлёвском дворце концерт, на котором будет САМ.

Голова работать отказывалась, но кое-как Лёня сообразил, что Игорь имеет в виду генсека. Ну да, он, уезжая на гастроли, слышал, что планируется какой-то важный концерт в честь дружбы народов и чего-то там ещё. Но Лёню на него не приглашали, так что он особо и не интересовался.

– Представляешь, – Игорь и сам перешёл на торжественный шёпот, – ОН сегодня с утра спросил, кто будет на концерте. Ну ему давай перечислять, балерина такая-то, солист оперы такой-то. А ОН возьми и спроси: «А Волк будет? Хочу Волка послушать. Хорошо мальчик про „Родину“ поёт!» Его, конечно, заверили, что Волк будет. И ты будешь сегодня в Москве на концерте!

– У меня же голоса нет!

– Вернут, – усмехнулся Игорь. – Там свои волшебники работают. Лёня, не важно это всё. Ты должен быть вечером на концерте в Москве. Ты хоть понимаешь, какая честь тебе оказана? Какой это для тебя шанс? Если всё пройдёт удачно, поверь мне, в следующий раз тебя не по комбайнерским станицам на гастроли отправят, а по крупным городам. А может, вообще за рубеж! Надеюсь, ты не забудешь прихватить своего заботливого директора! Так что не будь дураком, собирайся!

Всю дорогу, сначала на машине до Краснодара, потом самолётом до Москвы, потом снова машиной до Кремлёвского дворца Лёня проспал. С ними летела и Ленуся, которой ещё предстояло привести его в кондиционный вид перед концертом. Все остальные участники гастрольной бригады остались в Кореновске до выяснения. Никто не знал, продлятся ли гастроли. Предполагалось, что завтра Лёня должен вернуться в Краснодар и отрабатывать оставшиеся концерты, но по его виду Игорь понимал, что гастроли срываются. О том, что Волк болен, Игорь ещё утром сообщил звонившему товарищу из Кремля. Но тот велел привозить певца в любом состоянии, что Игорь и сделал.

За кулисами Кремлёвского дворца Лёня оказался впервые и в другое время несказанно бы обрадовался, но сейчас только равнодушно брёл куда ведут. Мимо пробегали какие-то люди, несколько раз попадались знакомые и, кажется, очень знаменитые лица, но Лёня ни на что не реагировал. Его усадили в гримёрке, Ленуся тут же развила бурную деятельность по отутюживанию костюма. Между делом вслух посетовала, что все рубашки уже застираны, и через десять минут незнакомый человек с очень серьёзным лицом принёс новую белоснежную рубашку размера Волка. Тот же человек привёл и доктора. Старенький доктор с бородкой, делавшей его похожим на Айболита из детской книжки, посмотрел Лёне горло, измерил температуру, послушал, что-то пробормотал себе под нос про безалаберную молодёжь, после чего начал звякать инструментами.

– Голову запрокинь и рот открой пошире, – велел он.

Когда в горло полилась непонятного вкуса жидкость, Лёня от неожиданности чуть не подавился.

– Спокойно, спокойно, не дёргайтесь, молодой человек. Это адреналин, он сокращает мышцы, поднимает тонус связок. Поможет на час, максимум на полтора. Но после – минимум неделя тишины. Вы меня поняли, молодой человек? Иначе рискуете вообще остаться без голоса!

Лёня кивнул, даже не надеясь, что его могут на неделю оставить в покое, что ужасные гастроли не придётся продолжать.

Через несколько минут голос вернулся, причём такой же чистоты и силы, как до злополучной поездки. И хотя Лёню по-прежнему шатало и клонило в сон, на сцену он вышел с привычной улыбкой и даже с некоторым воодушевлением. Всё-таки Кремлёвский зал! И САМ где-то там, в ложе. Парализующего страха, о котором рассказывал Кигель, как-то выступавший перед всем Политбюро, Лёня не испытывал. Ну генсек, и что? Не человек он, что ли? Тем более, сам захотел Волка послушать. Но трепет от красоты и торжественности зала, от многотысячной аудитории, ловящей каждую твою ноту, присутствовал.

«Родину мира» он спел не хуже, чем на конкурсе. Даже лучше, благо опыта выступлений перед публикой набрался немало. «Браво» и «бис» никто не кричал, зал вообще оказался довольно сдержанным, но за спиной Лёня слышал стук смычков об инструменты – музыканты оркестра выражали своё восхищение, а это дорогого стоило. А когда он ушёл за кулисы, тот же неприметный человек, волшебным образом доставший врача и рубашку, сообщил, что товарищем Волком очень довольны. И чтобы он ехал домой, лечился, а с гастролями как-нибудь само уладится.

Поехал Лёня, разумеется, к Карлинским, и Борька ругал его на чём свет стоит, а Лёня и ответить не мог, так как действие адреналина закончилось, и голос снова исчез. Он неделю провалялся в постели, терпя Борькины болючие уколы и язвительные нотации, зато вернулся в строй уже совершенно в новом качестве – любимца не только народа, но и власть предержащих, что автоматически означало и участие в самых важных государственных концертах, и запись собственных пластинок, и выезд за рубеж.

Прозвище Кремлёвский певец прочно закрепится за Леонидом Витальевичем, равно как и за несколькими его коллегами. Сначала это покажется безобидной шуткой, тем более что впервые так назовёт его кто-то из друзей. Позднее, в перестройку, прозвище обретёт обидный смысл. Кто-то из коллег начнёт оправдываться: «Да, мы были кремлёвскими певцами, так ведь в Кремль-то звали лучших!» Леонид Витальевич на очередной выпад журналиста или телеведущего станет только усмехаться. Потому что восторг в глазах слушателей он видел задолго до того первого кремлёвского выступления. А случайное стечение обстоятельств, улыбка судьбы, благодаря которой он приглянулся САМОМУ и вошёл в круг «избранных», просто позволили ему донести своё творчество до большего количества зрителей через пластинки, выступления на стадионах и гастроли.

Впрочем, лояльность государству ему пришлось доказывать несколько раз, но не словами песен, славящими вождя и партию, а делом, когда во время войны в Афганистане он поехал с концертами по госпиталям, и снова, как в детстве, пел перед ранеными. Вот только теперь не получалось, как в детстве, не замечать их искалеченные тела и звериную тоску во взглядах. И ком в горле сглатывать было значительно труднее.

* * *

Почерк у Леонида Витальевича был своеобразный – витиеватый, округлый, с лёгким нажимом и многочисленными завитушками-украшениями. К тому же писать он предпочитал пером, подаренным ему на очередной юбилей, коллекционным «Паркером», так что Жеке приходилось прилагать немало усилий, чтобы разобрать закорючки Волка. А так как терпением он не отличался и разговаривать подобным образом не привык, то уже начал закипать.

– И что ты мне предлагаешь, отменить весь сибирский тур? – возмущался он. – Лёня, ты в своём уме? Ты понимаешь, что предоплата уже взята? Билеты в продаже. Неустойка будет сумасшедшая!