Артур Хейли - Отель
Питер поднял на молодого француза глаза и встретился с ним взглядом.
– Если позволите, я хотел бы поближе ознакомиться с вашей работой.
– Берите. Все равно этим бумагам еще долго лежать. – Губы помощника шеф-повара скривились в горькой усмешке. – Мне все время говорят, ни одна моя лошадка в стойло не придет.
– Меня вот что удивляет: как это вы могли за столь короткий срок все изучить и так тщательно продумать.
Андре Лемье пожал плечами:
– Чтобы понять, что плохо, не надо много времени.
– Так, может, следуя этому принципу, мы сумеем разобраться и в неполадках с жаровней.
В глазах молодого повара загорелся было веселый огонек и тут же сменился выражением досады.
– Touche![6] Правильно: я видел жир не такой, а когда разогрели – не понюхал.
– Неправда, – возразил Питер. – Вы же сами сказали мне: вы почувствовали, что жир негоден, но, несмотря на ваше распоряжение, его не заменили.
– Мне надо было узнать, почему жир испортиться. Все иметь причина. И если ее скоро не обнаружить, может случиться большая беда.
– Какая, например?
– Слава богу, сегодня мы мало готовить на испорченный жир. А завтра, мсье, надо зажарить шестьсот порций на ленч для участники конгресса.
Питер лишь тихонько присвистнул.
– Только и всего!
Они вышли из стеклянной клетушки и подошли к жаровне, с которой в это время как раз счищали последние остатки злополучного жира.
– Завтра жир, конечно, будет свежий. А когда его меняли в последний раз?
– Вчера.
– Вот как!
Андре Лемье кивнул.
– Мсье Эбран, он не шутить, когда жалуется на большой затрат. Но почему жир портится – тайна.
– Я сейчас пытаюсь вспомнить, что я знал из пищевой химии, – медленно проговорил Питер. – Свежий, доброкачественный жир начинает чадить при температуре…
– Четыреста двадцать пять градусов. Больше нагревать нельзя, иначе он гореть.
– А если жир подпорчен, то он начинает чадить при более низкой тем пературе.
– Да, и чем больше портится, тем ниже температура, когда он чадить.
– Вы здесь жарите…
– При температуре триста и шестьдесят градусов – наилучшая температура для ресторанный кухня и для домашний.
– Словом, если жир не горит при температуре около трехсот шестидесяти градусов, все в порядке. Если же чад появляется при более низкой температуре, значит, жир испорчен.
– Совершенно верно, мсье. И тогда еда иметь плохой запах, прогорклый вкус, как сегодня.
В мозгу Питера зашевелились некогда заученные, но стершиеся за долгие годы сведения. Для будущих управляющих отелями в Корнеллском университете читали курс по пищевой химии. Питеру смутно вспомнилась лекция в Статлер-Холле… За подернутыми морозным узором окнами сгущались сумерки. Он вошел тогда с улицы, с морозного, обжигающего воздуха. Внутри было тепло и успокаивающе-монотонно звучал голос лектора… жиры и катализаторы…
– Есть такие субстанции, – напрягая память, сказал Питер, – которые при соприкосновении с жиром играют роль катализаторов и довольно быстро вызывают распад.
– Верно, мсье. – Андре Лемье принялся перечислять по пальцам: – Это влага, соль, медь или латунь на стенках жаровни: когда температура очень высокая и когда оливковое масло.
И вдруг Питера осенило. Память заработала под впечатлением увиденного, когда минуту назад жаровню очищали от жира.
– Из чего сделаны решетки для жарки?
– Из хромированного металла, – несколько озадаченно ответил Лемье. Хром, как им обоим было известно, не мог испортить жир.
– А интересно, – сказал Питер, – хорошо ли они хромированы? И если слои хрома где-то стерся, то канон металл находится под ним и не покрылся ли он кое-где окисью?
Лемье обдумал слова Питера, и глаза его вдруг расширились. Он молча вынул одну из решеток и тщательно протер ее тряпкой. Поднеся решетку к свету, они внимательно осмотрели ее со всех сторон.
От непрерывного и долгого пользования хромированная поверхность была вся покрыта царапинами. Кое-где хром сошел совсем. В поцарапанных и протертых местах виднелся металл желтоватого цвета.
– Это же латунь! – Молодой француз хлопнул себя ладонью по лбу. – Жир испортиться из-за нее! Какой же я дурак – сразу не догадаться!
– Не понимаю, при чем тут вы, – прервал его Питер. – Задолго до вашего появления кто-то у нас, видно, сэкономил и купил дешевые решетки. К несчастью, в конечном счете это обошлось нам куда дороже.
– Но я должен был обнаружить это раньше – вы же сделать это сейчас, мсье. – Андре Лемье чуть не плакал. – Мсье приходить на кухня из вашей paperasse[7] и показать мне, где непорядок. Да меня же засмеют теперь!
– Если такое случится, – сказал Питер, – то винить вам придется только себя. От меня никто ничего не услышит.
– Люди – они говорили мне, вы хороший человек, умный. Теперь я сам видеть: это правда, – медленно проговорил Андре Лемье.
Питер похлопал по папке, которую держал в руке.
– Я прочитаю ваш труд и скажу вам свое мнение.
– Спасибо, мсье. А я потребовать новый решетки. Из нержавеющей стали. Они сегодня же вечером будут здесь, даже если мне придется размозжить кому-то башку.
Питер улыбнулся.
– Знаете, мсье, я тут еще об одном думать.
– О чем же?
Молодой помощник шеф-повара колебался.
– Может, вы решить – как бы лучше выразиться – это нахально с моей стороны. Но вы и я, мсье Макдермотт, дай нам волю, мы бы сделать этот отель первоклассный заведение.
И хотя молодой француз тут же громко расхохотался, Питер думал о его словах все время, пока шел в свой кабинет.
Постучавшись в дверь номера 1410, Кристина Фрэнсис подумала: а почему, собственно, она сюда пришла. Вчера ее визит к Альберту Уэллсу выглядел вполне естественно после того, как он чуть не умер накануне и она приняла участие в его судьбе. Но сейчас мистер Уэллс был окружен необходимым вниманием и, оправившись от приступа, вновь стал обыкновенным постояльцем среди тех полутора тысяч, что проживали в отеле. Поэтому Кристина и подумала, что особой необходимости заходить к нему просто нет.
И все же в этом маленьком старичке было что-то притягивавшее Кристину. Возможно, подумала она, это из-за его отеческого отношения к ней, из-за того, что, как ей казалось, некоторыми чертами он напоминал ей отца, с лотереи которого за пять долгих лет она так и не свыклась. Нет, не то! Ведь отец всегда был для нее поддержкой. Тогда как в случае с Альбертом Уэллсом сильной стороной была она – к примеру, выступила против частной медицинской сестры, чтобы уберечь его от бессмысленной траты денег.
А может быть, подумала Кристина, это идет от стремления заглушить щемящее чувство одиночества, охватившее ее, когда она узнала, что их свидание с Питером сегодня вечером не состоится. Кстати, просто ли огорчение испытала она или более сильное чувство, когда узнала, что вместо свидания с нею Питер будет ужинать с Маршей Прейскотт?
Если быть честной, призналась Кристина, то она сегодня утром очень рассердилась; правда, она надеялась, что сумела это скрыть, хотя легкадосада все-таки прорвалась в ядовитом тоне, каким она говорила с ним Было бы большой ошибкой показать, что она имеет виды на Питера, или доставить этой мисс Марше удовольствие, дав основание думать, будто она одержала над ней, Кристиной, победу, хотя в общем-то она ведь ее одержала.
Кристина продолжала стоять у двери – никто не откликнулся. Вспомнив, что там должна быть сестра, Кристина постучала снова, уже громче. На этот раз из-за двери донесся звук отодвигаемого стула и послышались шаги.
Дверь открылась – на пороге стоял Альберт Уэллс. Он был при полном параде и выглядел вполне здоровым. На лице у него даже играл румянец, который стал еще ярче, когда он увидел Кристину.
– Я надеялся, что вы зайдете, мисс. Если бы вы не пришли, я сам отправился бы вас разыскивать.
– Я думала… – удивленно проговорила Кристина.
Старичок, очень напоминавший воробья, хмыкнул.
– Вы думали, что меня так и будут держать пришпиленным к кровати – как видите, это не удалось. Я почувствовал себя достаточно хорошо и попросил вашего гостиничного врача послать за тем специалистом из Иллинойса – доктором Аксбриджем. Вот у кого голова! Он сразу сказал: если больной чувствует себя хорошо, значит, так оно и есть. Мы отправили сестру домой, и вот я к вашим услугам. – Альберт Уэллс буквально сиял. – Ну что же вы стоите, мисс, проходите.
Кристина прежде всего обрадовалась тому, что ему не нужно больше тратить большие деньги на оплату частной медсестры. Она подозревала, что это соображение в значительной степени повлияло на настроение Альберта Уэллса.
Она прошла вслед за ним в комнату, и он спросил:
– Это вы стучали немного раньше?
Она ответила утвердительно.
– У меня мелькнула мысль, что кто-то стучит. Но я, видно, был слишком увлечен вот этим. – И он показал на столик у окна. На нем была разложена большая сложная игра-головоломка, уже составленная на две трети. – Или, может, я подумал, что это Бейли, – добавил Уэллс.
