Яан Кросс - Полет на месте
Порт начинался в сотне метров от типографии. Желтоватые лучи осветительных ракет над портом не проникали сквозь затемнение в занятую делом типографию, освещенную электричеством. Но оглушительный грохот разрывающихся бомб перекрывал мерный гул наборной машины. На столе листы бумаги ин–фолио. Рядом наборная матрица с сантиметровыми буквами:
Эстония в настоящей войне является совершенно нейтральным государством. Эстония независимая страна и хочет жить в мире…
Я представляю грохот бомб за окнами, от которых сотрясаются стены, над станком узкие плечи рыжеусого, его склоненная шея — вот он вздрогнул от взрыва, застыл, поднял острый подбородок к потолку — свалится на голову или нет? И тут же снова склонился над машиной.
К сожалению, я не знаю имени рыжеусого. Я так и не спросил Улло. Не остался ли этот вопрос на потом? И бог знает, было ли оно известно и Улло.
Представляю, как рыжеусый едва успел включить свой красивый печатный станочек, и только он его включил, как полетели очередные бомбы. Первая бомба упала совсем рядом, так что плитняковые стены содрогнулись и с потолка посыпалась штукатурка. Рыжеусый задрал голову и посмотрел в потолок. Улло за его спиной затаил дыхание. Ох, черт, какими бы мы ни считали себя в такой момент свободными и независимыми, органы дыхания, однако же, действуют независимо от нас: они непроизвольно замирают, и мы задерживаем дыхание. И в самом деле — взрывы, бабахающие в небе вперемежку с буханьем работающего печатного станка, — еще тревожнее… Следующая бомба грохнула еще ближе. Так что Улло крепко зажмурил глаза и, возможно, стал считать секунды — как мы привыкли делать в детстве, когда сверкают молнии, детски невинные, почти уютные молнии. Опять грохот взрыва — но не ближе, а, скорее, чуть дальше, слава Богу…
Рыжеусый вскрикнул: «Ах ты черт…», и Улло открыл глаза. Он увидел сквозь щелку в затемнении просверки осветительных ракет и не мог понять, почему не замечал их раньше, пока рыжеусый не пробомортал — именно пробормотал, потому что крик застыл у него в горле:
«Электричество накрылось…»
Я не знаю, попытались ли они выйти во двор и посмотреть, где разрушены воздушная линия или подземный кабель. Потому что могло быть и такое — пострадала электростанция. И даже если бы им удалось что–то выяснить, печатанию декларации правительства это уже не помогло бы.
Мне неизвестно, смог ли Улло найти там экземпляр напечатанной декларации или нет. И даже если бы он ее нашел, для возрождения Республики от нее все равно не было бы никакого проку. Если бы он ее и отыскал, то сразу отнес бы — в этом случае действительно один экземпляр — еще во время воздушной атаки или через час после нее — Сузи или Тифу в кафе «Красная башня». Там бы она и осталась, поскольку через день, утром, правительство бежало. Потому что даже сложенная в несколько раз декларация размером с афишу не поместилась бы за подкладкой шапки госсекретаря Маанди, как поместился экземпляр «Государственного вестника», единственный документ, пусть и размякший от морских брызг, переправленный в дружескую Швецию. Маанди доставил его в конце концов, пройдя от Хийумаа между островками то вброд, то на веслах, то на моторной лодке.
Уж не знаю как.
30
Что я знаю или думаю, будто знаю, так это следующее.
Однажды Улло пришел около двух часов ночи к Марет. Электричество на улице Эрбе было отключено, так что Марет зажгла свечу, и они смотрели друг на друга при свете свечи. Марет думала: если бы я знала, что он полностью принадлежит мне, я была бы счастлива даже в этом разрушающемся мире… Она высвободилась из его молчаливых объятий и прошептала: «Пойдем со мной…»
Улло не сразу ей повиновался. Он глядел на свою жену и думал: какое милое у нее лицо. Обрамленное светло–каштановыми локонами, с мягким мыском подбородка, оно напоминает — что? Продолговатый, овальный герб. И вдруг возникает вопрос: was fuhrt sie im Schilde?..40 Непростительно глупый вопрос — ведь у нее такие чудесные глаза: серо–зеленые, сейчас, при свете свечи, глубокого черного цвета, а на самом деле зеленовато–серые, серовато–зеленые. Совершенно особенные. Любящие. Ужасно честные. И этот ее горестный рот… Господи Боже — рот нашего сиюминутного исторического состояния. Если вспомнить поэтический образ Ундер…
Марет снова прошептала: «Пойдем…»
Она шла впереди, Улло за ней. Марет выбралась из дома через заднюю дверь и через темный двор прошла к сараю. Вытащила из кармана ключ, открыла висячий замок, вошла, закрыла дверь за Улло и посветила фонариком.
У поленницы стояли рядом два велосипеда. На каждом по узлу, пристегнутому ремнями к багажнику.
«Что это?..» — спросил Улло.
«Один — твой, а другой — моего отца…» — сказала Марет.
«Вижу, — ответил Улло, — но для чего?»
«Мне кажется, — сказала Марет, — они могут нам пригодиться…»
Улло произнес, вдруг сообразив, что он даже не успел подумать о том, что будет дальше: «Зачем? У правительства три грузовых машины. Для доставки на берег».
Марет возразила: «Ты ведь не министр. Хотя — откуда мне знать?.. Но можно предположить, что на три машины наберется в три раза больше людей, чем они могут вместить. Так что — я сложила кое–какие пожитки и накачала шины…»
«А место в лодке?» — спросил Улло.
«Может, нам повезет, — прошептала Марет. — Тебе нельзя здесь оставаться…»
Улло прижал к себе Марет. Уткнулся носом в волосы жены, пахнущие ромашкой, и услышал: откуда–то с севера, возможно с Пальяссааре, доносятся беспрерывные взрывы. Там, в ночной темноте, отступающие немцы взрывали какие–то здания и склады. Улло подумал: если Марет решила, значит, так тому и быть… Но чтобы это действительно удалось, чтобы мы живыми переправились через море… Он отпрянул от нее и хрипло и как–то слишком громко сказал:
«Чтобы ты знала: за три дня до того, как мы с тобой расписались, я ходил с розами свататься к Лии. И получил отказ».
Наступила пауза. Улло подумал: если бы я от нее не отпрянул, чтобы собраться с духом для такого признания, я бы почувствовал, она окаменела. Но теперь я этого не ощущаю…
Спустя мгновение Марет прошептала: «Лия давно в Германии. Почему ты вдруг вспомнил об этом?..»
Улло объяснил: «Для того, чтобы это было высказано. Чтобы открыта была чистая страница. Чтобы нам повезло…»
Когда они вернулись в дом и когда Улло в постели, рядом с Марет, сквозь утихающее биение крови снова услышал взрывы, доносившиеся с Пальяссааре или из Военного порта, ему вдруг пришло в голову: Господи — он ведь так и не поведал Марет о Наде Фишер! И теперь, после того, что произошло и что, по мнению Марет, должно было стать знаком великого прощения и предвестием великой благодати, совершенно немыслимо рассказывать. Даже несмотря на то, что из–за этого, из–за невозможности открыть чистую страницу, как он сказал, их побег, может, не удастся. Например, если они даже доберутся до берега, в Пуйзе, или еще куда–нибудь, они не поместятся в лодке. Или они сядут в лодку, но она вместе с ними пойдет на дно.
Часов в шесть утра Улло коснулся губами бровей Марет и хотел незаметно выйти. Но жена обвила его шею руками и пристально посмотрела на него своими зеленоватыми глазами.
Улло сказал не совсем уверенно:
«Я думаю, что сегодня правительство покинет Таллинн. Пойду послушаю, какое будет принято решение, что они предпримут дальше. И вернусь домой. Тогда мы с тобой решим, что и как…»
В половине седьмого Улло был в Земельном банке. Маанди провел его сквозь толпу военных и разных частных лиц в кабинет премьер–министра. Тиф, держа бритвенный прибор возле щеки, покрытой мыльной пеной, другая щека была уже выбрита, воскликнул:
«Очень хорошо, что вы пришли! Сузи уверял меня, что вы настоящий полиглот. Мое поколение в основном владеет русским, кто чуть постарше — немецким. Английским же — слабо. А вот вы вроде бы очень хорошо знаете английский. Ну и как, верно это?»
«Нельзя сказать, чтобы очень хорошо. Но в какой–то степени владею… — пожал плечами Улло. — Только в пределах школы, — а в чем дело?»
«Переведите вчерашнюю правительственную декларацию на английский язык и прочитайте ее в эфире».
Тиф добрил щеку, покрытую пеной, плеснул себе в ладонь, судя по флакону и по запаху, Rasierwasser немецких офицеров и освежил лицо. Улло спросил:
«А что, у правительства имеется радиостанция, которую могут услышать?..»
Премьер–министр ответил: «Нужно попытаться. Вот текст».
Он передвинул написанный Сузи машинописный текст, тот самый, который прошлым вечером из–за бомбежки и отсутствия электричества не удалось напечатать в типографии, на другой конец стола поближе к Улло.
«Ну что ж, попытаюсь».
Я представляю, я вижу, как Улло берет декларацию в руки, как пробегает ее глазами — текст, очевидно, более или менее отпечатался в его сознании — и думает: черт подери, как же я справлюсь со своим английским, преподанным Вовкулакой у Викмана да параллельно нахватанным из книжек, безо всякой практики?..
