Петр Киле - Сказки Золотого века
- Княгиня! Как я рад вас видеть. Вы ослепительны, вы прелестны. И как вам удается при русских морозах, как роза на снегу, не увядать, а цвести еще ярче?
- Это я давно вас не видела и обрадовалась вам, - промолвила в ответ Мария Алексеевна прямодушно.
Барант заметил, как княгиня лишь слегка кивнула в сторону Лермонтова, вошедшего в залу, и выпрямился с торжеством; он заговорил интимно, точно готовясь к объяснению в любви, что женщина всегда чувствует и чему она всегда рада, если даже клянется, что не выйдет вновь замуж. Зачем замуж?
Лермонтов оглянулся: несколько гвардейских офицеров столпились вокруг Монго-Столыпина.
- Каково? Барант ведет себя, как победитель! - воскликнул Лермонтов и громко расхохотался. - Жаль, что я его не пристрелил.
- Мишель, не стоит об этом, - покачал голвой Столыпин.
- О чем? Как! Была дуэль? - офицеры навострили уши.
- Нет, пусть-ка подожмет хвост, как побитая собака. С ним ничего не будет; вернется восвояси, вот и все.
- А тебя снова вышлют на Кавказ.
- Я ведь просился на Кавказ, - Лермонтов отошел, чтобы подойти к Марии Алексеевне, вокруг которой так и увивались поклонники, но она явное предпочтение отдавала французу. Но в это время княгиня снова сошлась с Барантом, собираясь с ним танцевать мазурку.
- Монго! Была дуэль?! - офицеры еще теснее обступили Столыпина.
- Тсс! - поднял палец Столыпин.
- Да, я уже слышал о дуэли Лермонтова с Барантом-младшим, - проговорил Александр Карамзин. - Дрались на шпагах, как французы, до первой крови.
- На шпагах? Это не по-русски, - кто-то заметил.
- Затем перешли на пистолеты, - истины ради добавил Столыпин. - Француз промахнулся, Лермонтов спустил курок, не целясь, с руки.
- То есть выстрелил на воздух?!
- Да! - Столыпин в досаде подтвердил и был вынужден рассказать обо всем, как было дело и чем кончилось.
Звуки мазурки и говор заполняли танцевальную залу. Лермонтов остановился у окна, глядя в темную ночь; он видел там отражение бала, нет-нет мелькала княгиня Щербатова, статная и веселая, очень веселая, но словно бы сквозь слезы, как иногда находит на женщин истерическая веселость. Он не знал, что Мария Алексеевна получила отчаянное письмо из Москвы от мачехи о болезни ее отца. Ей надо было ехать в Москву, ехать одной, без сына, которому исполнилось всего два года. Едва она более или менее оправилась после смерти мужа, весть, которая не предвещала ничего хорошего, кроме еще одной смерти. И она, если печальная, то до слез, веселилась до слез, через край. Вместе с тем постоянно ощущала на себе взгляд - кого, она знала, взгляд таинственной силы, полный неизъяснимой грусти, точно Демона.
- Лермонтов! Вам грустно? Отчего? - нередко она спрашивала, испытывая сама муку сострадания. И сейчас, танцуя, она бросала на него взор с этим вопросом.
- Отчего? - он угадывал ее вопрос; он знал ответ, которого никогда, пожалуй, не выскажет ей, ибо он был слишком интимного свойства.
Мне грустно, потому что я тебя люблю,И знаю: молодость цветущую твоюНе пощадит молвы коварное гоненье.За каждый светлый день иль сладкое мгновеньеСлезами и тоской заплатишь ты судьбе.Мне грустно... потому что весело тебе.
Княгиня Мария Алексеевна уехала в Москву, а за нею молва о дуэли пронеслась; полетели письма со всякими подробностями и небылицами, чему бы она лишь смеялась, если бы вдруг одно - о смерти ее сына. Что? Боже, что это такое? За что?!
2
О дуэли Лермонтова с сыном французского посланника заговорили в свете, как о новости, затмившей все другие. Еще бы! Снова стрелялись русский поэт и какой-то француз, как три года тому назад; одни придавали поединку политический смысл в связи с обострением франко-русских отношений, другие, особенно из тех, кто издали наблюдал, как Лермонтов и Эрнест де Барант сходились то у княгини Щербатовой, то у госпожи Бахерахт, указывали то на одну, то на другую, а то и на обеих - как на первопричину ссоры и дуэли.
По всему Эрнест весьма легкомысленно скрыл от отца о происшествии, вряд ли допустимом для будущего дипломата, и когда о дуэли заговорили в свете, это прозвучало, как гром среди ясного неба, для Баранта-отца, в крайней степени озабоченного ошибками во внешней политике правительства короля Людовика-Филиппа.
- Они могут повести к оскорблению французской национальной гордости и к вооруженному вмешательству держав в дела Франции, - говорил Барант-отец сыну. - Будет война, но не 1792 года, а 1813-го". О том же он писал 6 марта 1840 года к Гизо, французскому посланнику в Англии, когда узнал об известии, обрадовавшем его: "Я только что избежал своего рода разрыва. Г-н Пален направляется сегодня к своему посту. Таким образом, я остаюсь на своем, не для того, чтобы трудиться, как Вы, над соглашением, имеющим важнейшее значение, но чтобы ничего не делать, мало говорить, наблюдая за одним из важнейших пунктов Европы".
В эти же дни графиня Нессельроде сообщала сыну: "Со вчерашнего дня я в тревоге за Баранта, которого люблю; у сына его месяц тому назад была дуэль с гусарским офицером: дней пять только это стало известно".
Стало быть, Николай I обсуждал с вице-канцлером графом Нессельроде и графом Бенкедорфом о дуэли Лермонтова с сыном французского посланника 5 марта и тогда же распорядился о возвращении русского посла графа Палена в Париж, о чем графиня Нессельроде 6 марта еще не знала, но знала о том, что "офицера будут судить, а потому его противнику оставаться здесь нельзя", как объявил государь. "Это расстроит семью, что огорчает твоего отца, - пишет графиня Нессельроде сыну. - Напрасно Барант тотчас не сказал ему об этом: он бы посоветовал ему тогда же услать сына".
Какая трогательная забота о Барантах! Можно подумать, граф Нессельроде - министр иностранных дел не России, а Франции. Между тем Барант-отец просто не знал ничего, ветреный сын все скрыл в надежде, что все обойдется, как обошлось на дуэли.
Дуэлью Лермонтова была встревожена и императрица...
Лишь после отъезда графа Пален в Париж факт дуэли русского офицера с сыном французского посланника был обнародован: началось следствие, с арестом Лермонтова 11 марта.
"Государь был отменно внимателен к семье Баранта, которой все высказали величайшее сочувствие, - писала в эти дни та же графиня Нессельроде. - Сын их уезжает на несколько месяцев".
Будут судить офицера, он один виноват во всем. При таковых обстоятельствах Баранты затевают интригу вокруг Лермонтова ради карьеры сына, что собственно и решит участь поэта.
Барант-отец имел время отправить сына из России еще до ареста его противника на дуэли, о чем прямо сказал Николай I, он не ожидал, что его ослушаются, если даже он проявляет вниманье к семье Баранта. Но французский посланник, обрадовавшись, что он в связи с отъездом русского посла в Париж, остается на своем посту в Петербурге, решил, что и сын его может остаться, с назначением его вторым секретарем, о чем он начинает усиленно хлопотать. Ежели услать Эрнеста, все эти планы рушатся, вместе с оглаской дела за границей.
Лермонтов был арестован и предан суду, а Эрнест де Барант как ни в чем не бывало являлся в свете. У него даже не взяли показаний, узнав о чем, возмутится великий князь Михаил Павлович. Вообще странно поначалу проходил суд - показаниями секундантов тоже не интересовались, их не привлекали к ответственности, чего не мог понять благородный Монго-Столыпин и сам заявил о себе. Сохранилось письмо его к шефу жандармов Бенкендорфу, весьма выразительное:
"Милостивый государь граф Александр Христофорович.
Несколько времени пред сим, л.-гв. Гусарского полка поручик Лермонтов имел дуэль с сыном французского посланника барона де Баранта. К крайнему прискорбию моему, он пригласил меня, как родственника своего, быть при том секундантом. Находя неприличным для чести офицера отказаться, я был в необходимости принять это приглашение. Они дрались, но дуэль кончилась без всяких последствий.
Не мне принадлежащую тайну я по тем же причинам не мог обнаружить пред правительством. Но несколько дней тому назад узнав, что Лермонтов арестован, и предполагая, что он найдет неприличным объявить, были ли при дуэли его секунданты и кто именно, - я долгом почел в то же время явиться к начальнику штаба вверенного вашему сиятельству корпуса и донести ему о моем соучастничестве в этом деле. Доныне, однако, я оставлен без объяснений. Может быть, генерал Дубельт не доложил о том вашему сиятельству, или, быть может, и вы, граф, по доброте души своей, умалчиваете о моей вине.
Терзаясь затем мыслию, что Лермонтов будет наказан, а я, разделявший его проступок, буду предоставлен угрызениям своей совести, спешу по долгу русского дворянина принести вашему сиятельству мою повинную.
