Наташа Маркович - Я – необитаемый остров
Пойму-то, может, и пойму. Но вот прилива счастья как-то не наблюдается.
– Юр, – сказала я, выйдя, наконец, из туалета, поменяв сим-карту и немного помолчав, – я к себе домой ночевать, ладно? Ко мне рано утром документы курьер принесет.
– Начинается. А раньше нельзя было сказать? Хочешь, я к тебе?
– Не, я за компом еще посижу, мне надо одной поработать, не отвлекаясь. Пожалуйста, мне очень нужно, не обижайся.
– Хорошо, – растерянно согласился Юра.
Я, мужественно улыбаясь, попрощалась с ребятами, предварительно обменявшись телефонами, и ушла в ночную Москву. Поскольку мой дом расположен непосредственно напротив ресторана, то ночную Москву мне пришлось наблюдать, выйдя из переулка на Тверскую.
Все было как всегда, по крайней мере внешне. Машины мчались как бешеные, радуясь отсутствию пробок и возможности прокачать мотор. Любимый книжный был уже закрыт, но стоял на своем привычном месте. В Елисеевском продавали зерновые рогалики и салат из пророщенных зерен. Все было как всегда, только мне хотелось сесть на черный асфальт и заплакать. И чтобы прибежали люди и окружили меня, и чтобы среди них непременно были санитары в небесного цвета халатах, с крылышками и обезболивающими таблетками. А еще лучше неформальный ангел из ролика «Трудно быть богом», и он бы сейчас же разложил-раздвинул-собрал всю свою диджейско-судьбоносную аппаратуру и прокрутил-отмотал диски назад, и я бы не вставила Юрину симку в свой телефон, и мне бы не пришла эта дурацкая эсэмэска. Я была бы счастлива еще целый месяц, а скорей всего, и много много после, потому что мне казалось, что мы подходим друг другу, несмотря на все наши ссоры, скандалы и дележ территории. Только вот до какой метки нужно мотать, чтобы эта эсэмэска не пришла вовсе, – я не знаю. Может, нужно отмотать на один день, может, на год, а может, нужно отмотать назад всю мою жизнь и прожить ее заново.
А в новой, отмотанной жизни ангел-диджей покрутит своими рычажочками на аппаратуре и добавит в нее немного любви, немного нежности, немного терпения, немного сексуальности, немного принятия и спокойствия… Чтобы я получилась такой, какую мужчины бы боготворили, уважали и невероятно ценили. Чтобы я была какой-то такой хрупкой и беззащитной, что им хотелось бы обо мне заботиться, давать мне денег, покупать мне машины, охранять меня от ветра, как хрупкую веточку. Чтобы я рожала им детишек, воспитывала их. А потом они бы подросли и мы все вместе слетали бы на выходные в Вену. Ели бы там сосиски, брызгающие соком, и смеялись как сумасшедшие, а дети болтали бы ногами и пинали друг друга под столом. А мы целовались бы, пока они там дерутся, и всем было бы весело…
Только ангела все нет и нет.
Посмотрев еще немного на равнодушную к моим мечтам Тверскую, я пошла домой и, конечно, ни фига там не уснула. Я лежала под одеялом, свернувшись от боли калачиком, и думала – что со мной не так? Почему мне изменяет любимый мужчина? Как я это создаю в своей жизни? Легенды про мужскую полигамию и необходимость осеменить как можно больше самок тут не прокатили. Самки бабуина не пишут самцу трогательных эсэмэсок. Потрахались и разошлись. Он – стадо охранять, она – рожать новых бабуинов.
«Ты спишь?» – пришла эсэмэска от Юры.
«Угу», – ответила односложно. А что тут еще ответишь?
Утром я пришла домой. Домой. Там дом и здесь дом. Два дома. Два.
– Дай мобильник, позвонить срочно нужно. В моем батарея села, – скороговоркой попросила я Юру и почти отобрала у него, колеблющегося, телефон. Потом пошла в туалет, села на унитаз, куда же еще! На крышку, как тогда, когда мы разговаривали о нас, о проекте, в самом начале. Прочитала эсэмэски. Немного, но достаточно, чтобы понять, что я не ошиблась. Зовут ее Лена. Раз в моем телефоне она не определилась, то, скорее всего, я ее не знаю. И то хорошо. Не хватало мне еще обнаружить, что он спит с моей подругой, к примеру. Юра ждал меня на кухне, серьезный как никогда.
– Эсэмэски читала?
– Да.
– И?
– Не знаю. Больно как-то.
– Иди сюда, – Юра, не вставая со стула, обнял меня, прижался щекой к животу. – Я ее не люблю.
– А меня?
– Не знаю. Иногда очень, а иногда бешусь и разочаровываюсь.
– Все всегда во всех разочаровываются. По-другому не бывает. Любовь она на то и любовь, чтобы разочароваться в человеке, а потом взять и выбрать… Выбрать верить в него, словно не было разочарований.
– Тоже верно. Не знаю, в общем. Может, поэтому она и появилась, словно я неосознанно пытаюсь понять, проверить себя, разобраться в своих желаниях.
– Понимаю, – мне даже не хотелось ни о чем спрашивать. На меня опять накатывала апатия – самая мощная защитная реакция, спасающая меня от боли всю мою жизнь, притупляющая ее, загоняющая внутрь, но не излечивающая от причин этой боли.
– Что ты намерена делать?
– Пока не знаю. Неожиданно все как-то. А ты?
– Ну, в любом случае намерен выполнить все наши договоренности. Помочь тебе передать руководство проектом. Помочь с рестораном, – он теперь и мой, кстати. И у нас к тому же еще почти месяц совместной супружеской жизни остался. Помнишь?
– Да, помню. Три недели.
– Останешься на это время у меня?
– Не знаю.
– Наташ.
– Да?
– Останься, пожалуйста.
– Хорошо. Останусь. Зачем?
– Пока не знаю, но любые жизненные проекты нужно завершать. Пока не закончишь текущий, не поймешь, что делать дальше.
– Ну да. Да. Да… – Каждое мое последующее слово звучало тише предыдущего, словно энергия таяла с каждым произнесенным словом и не было сил говорить громче.
– Малыш, ну ты прямо сама не своя. Не улыбаешься. Это, впрочем, я могу понять. Но ты и не плачешь даже.
– Да как-то не плачется.
Я не смогла. Пыталась, но у меня не получилось. Первый раз в жизни не плачу, когда мне плохо. Словно я умерла и нет во мне больше чувств, эмоций, энергии. Не хочу даже думать о том, что будет дальше. Вот разведемся, тогда, может, подумаю.
Я приняла капитанские звонки, слегка поднявшие тонус и вернувшие меня в строй живых людей. Потом набрала Юлю.
– Ты где?
– Как где? На работе.
– Пойдем обедать.
– Пойдем, малыш. Ты грустная, да? Что-то случилось?
– Я приеду. Подожди меня.
Мы пошли в ресторан, и я все рассказала. Я бы никогда никому не рассказала этого, кроме нее. Мне стыдно. Мне кажется, что, если мне изменяет любимый человек, значит, со мной все плохо, значит, я ужасная, мерзкая женщина, неспособная сделать его счастливым.
– Но это бред, ты же понимаешь? – ласково постучала мне по голове ложкой Юлька. – Изменяют и самым красивым-добрым-умным-чудесным-любимым.
– Головой-то понимаю. Я, Юля, головой вообще все понимаю, даже то, что мы сами все это придумали. То, что мы именуем изменой, предательством, – всего лишь физиологический акт, а всю эмоционально-ментальную оболочку придумали люди и запрограммировали друг друга на получение определенных эмоций. Зачем-то нам, людям, было это нужно, зачем-то мы хотели лишить друг друга свободы. Мы придумали дополнительный способ манипулирования друг другом, привязывания накрепко чувством вины. И мы так и передаем дальше это знание из поколения в поколение. Передаем всю эту хрень про предательство, нами же придуманное. А на самом деле это всего лишь движения, просто движения тел, удовольствие, такое же, как поесть, поспать, пописать…
Хорошо было бы еще чувствам своим это объяснить. Сердцу, которое ноет. Телу, которое пытается съежиться. Глазам, которые плачут.
Юлька обняла меня и заплакала. Она умеет сопереживать, хотя еще совсем молодая. Обычно сопереживают люди, которые знают, что такое боль, предательство, которые хорошо понимают, что ты чувствуешь, понимают на уровне ощущений, потому что сами когда-то были в твоей шкуре. Поэтому дети жестоки – они еще горя не хлебнули, они и не задумываются о том, что причиняют боль своими действиями. Поэтому старики милосердны – в их жизни было слишком много страданий, слишком уж болезненный этот процесс – жизнь.
Я наконец-то заплакала. Слава богу, чувства появились, а то мне бы не хотелось остаться тупой и апатичной теткой. С такими словами, как «тупая», «апатичная», «безэмоциональная», ассоциируется только слово тетка. Девушка – это что-то более живое.
– Ну вот, хоть в лесбиянки подавайся от таких дел, – грустно пошутила я. – Давай, Юля, превратимся в лесбиянок.
– Я не могу.
– Это еще почему?
– Мы заявление вчера в загс подали.
– Кто это мы?
– Мы со Стасом.
– О, my God! Откуда он взялся? – я даже плакать на время бросила от такой новости.
– Пришел. Взял за руку, надел на нее кольцо и увез в загс, – Юля оттопырила палец с новым кольцом.
– Руку?
– И руку тоже, вместе со мной.
– Хуясе. Слов нет! Кольцо очень красивое. Ты довольна?
– Шутишь? Конечно. Не то слово. Все вдруг изменилось как по мановению волшебной палочки.
– Эт да. И у меня тоже. По мановению некой другой палочки.
