Эдгар Доктороу - Град Божий
Поиск архива гетто, кажется, преобразил Пэма. Восточная Европа заставила его похудеть, он все еще выглядит внушительно, но теперь почти исключительно за счет мышц, движения его стали более ловкими, он подтянут, собран, вымыт и ухожен, такое впечатление усиливает короткая
стрижка, он избавился от конского хвоста, и теперь, когда исчез живот, брюки перестали складками падать на мыски ботинок. Откуда эта пробудившаяся в нем обновленная жизненная сила, подражательное воодушевление? Я убежден, что проведение дознания, самостоятельный розыск и успех могли вывести этого человека из его обычного состояния духа. Он действительно что-то сделал! Я не хочу говорить этого им обоим, но здесь на язык сам просится литературный штамп, назовем его христианским рыцарством, и сам факт, что его леди — Сара Блюменталь, вдова, воспитывающая двоих детей в Верхнем Вест-Сайде, делает такое сравнение возможным.
В этом служении есть и более темная сторона, о которой он не позволяет себе даже думать, — это удачное соперничество с мертвецом.
В распоряжении Пэма были только имена из записной книжки Джошуа Груэна. Вильнюс, бывшее Вильно, разрушенный во время Второй мировой войны и застроенный по советским стандартам с их гигантоманией, изменился до неузнаваемости. Живописная река с поросшими травой берегами, делая множество изгибов, рассекает город. Нерис. Это та самая река, о которой рассказывает мой маленький гонец Йегошуа.
Как можно чувствовать себя в городе, история которого стерта новой архитектурой, но сохранилась в погребенных костях и в головах детей, чья этническая смелость летает в воздухе, как мяч, который они гоняют по школьному двору? Он сел в трамвай на остановке у дверей отеля, вагон звякнул и понесся по улицам, сверкая электрической молнией, когда пантограф на поворотах отрывался от провода, а Пэм чувствовал глухую угрозу, таящуюся под современным обликом города, под личиной старых, вооруженных вилами исторических демонов, которые теперь разъезжали по городу на шикарных машинах и поглощали бизнес-ланчи в дорогих ресторанах.
Пэм охотился за каждым из имен, перечисленных в записной книжке Джошуа, за людьми, с которыми раввин встретился и с которыми не успел встретиться, но не узнал ничего нового. Костел, в котором отец Петраускас прятал дневник гетто, давно исчез, на его месте стоял многоквартирный шестиэтажный дом с лоджиями. Самого отца уже много лет не было в живых.
Американский поверенный в делах, который помнил Пэма, устроил ему встречу в епископате вильнюсской епархии, но ничего полезного на этой встрече узнать не удалось. В 1944 году русские уничтожили город вместе с его германскими защитниками, и после взятия Вильнюса от него осталась только груда развалин.
Однажды — Пэм и сам не знал, чего он этим добьется, — он взял такси и поехал к той маленькой сожженной синагоге, на пороге которой был избит муж Сары. Синагогу сохранили в том виде, какой она имела после освобождения города. Пэм поговорил со смотрительницей, пожилой литовкой, говорившей на ломаном английском языке, заплатил ей двенадцать литов за то, чтобы войти в здание и постоять возле стола для чтения и рядов скамеек, расставленных правильным квадратом вокруг стола. Над помещением нависали железные рамы со светильниками, в проломленную крышу проникали лучи солнца, в которых неподвижно стояла пыль, словно сохраняя то положение, в каком она оказалась много лет назад.
Старая женщина помнила несчастье, которое приключилось здесь с избитым американцем. Было уже темно, она была в домике за синагогой и слышала крики и стоны. Это она нашла на ступенях истекавшего кровью Джошуа и вызвала полицию.
Перед этим она слышала, как кто-то стучал в дверь, и если бы тот человек был настойчивее, то она открыла бы ему и сказала, что музей закрыт — именно так называется теперь это место — еврейский музей. Но она не открыла, а потом услышала крики.
Из этого Пэм понял, что Джошуа так и не смог поговорить со старушкой. Тогда он сам сказал ей, что избитый был раввином, приехавшим в Вильнюс в поисках дневников гетто, которые были спрятаны в доме ксендза. Да, без промедления ответила женщина, должно быть, это был отец Петраускас, это ее приходский священник из костела Святой Терезы на Каунасской улице. Произнеся эти слова, она перекрестилась. Мы все знали, что он это делал, сказала она. И не только это. Иногда он прятал и людей. Да, он любил евреев. Он думал, что то, что делают с евреями, несправедливо, да, он говорил, что это несправедливо, то, что делают с ними. Никто не донес на него, он был хороший человек и самый лучший священник. Отец пережил войну, но она разрушила его церковь, и после этого удара он никогда не стал прежним. Иногда я готовила для него еду и Иосип носил ее ему.
Кто этот Иосип, спросил Пэм.
Это мой сын, единственный оставшийся в живых, потому что остальные мои сыновья погибли во время войны. Он был слишком мал для военной службы. Он был служкой у отца Петраускаса.
Где он сейчас, спросил Пэм.
Где он может быть, ответила старуха, в это время. Конечно, на работе. Он кровельщик. Между прочим, лучший в Вильнюсе.
Пэм нашел Иосипа, и этот пятидесятилетний мужчина рассказал ему, что когда русские пришли конфисковать имущество костела отца Петраускаса, то нашли старый деревянный сундук, стоявший в комнате самого священника, где он спал. Иосип сказал, что сундук был заперт на замок, обмотан тесьмой и обвязан веревкой. Солдаты, пересчитав подсвечники и серебряную утварь, вызвали офицера. Офицер оказался не похожим на своих людей и выглядел более цивилизованно, он курил сигареты с мундштуком, и форма на нем была вычищена и отутюжена. Иосип боялся, что сейчас отца уведут, но офицер был очень вежлив, и ксендз сказал ему правду: в сундуке записи о евреях. Офицер углем написал на сундуке, что в нем находится, расписался и поставил порядковый номер на крышке. Потом он приказал солдатам вынести сундук, не трогая замков. Собственно, этим все и кончилось.
— Я стал завзятым божественным детективом, и это очень мне пригодилось, — рассказывал мне Пэм. — Конечно, расспрашивал ксендза офицер разведки. Русские забирали все, что могло хотя бы предположительно иметь какое-то значение, хотя в девяноста девяти случаях из ста никто больше не заглядывал в изъятые материалы. Сейчас Москва стала очень интересным местом. Подвалы КГБ превратились в подобие блошиного рынка. Переговоры, конечно, отняли у меня немало времени, но они продадут вам все, что угодно, если их устроит цена.
* * *Сундук доставили в аэропорт Кеннеди, и Пэм поехал в департамент юстиции, чтобы вернуться с чиновником, в присутствии которого сундук будет вскрыт в аэропорту, как настаивали таможенники. Если в архиве содержатся документальные доказательства, достаточные для опознания штурмбаннфюрера СС Шмица, то их можно будет представить суду, а вскрытие сундука в аэропорту окажется при этом юридически безупречным.
И вот сегодня, после двухнедельных приготовлений, долгожданный день наступил. Пэм и Сара приехали в аэропорт Кеннеди на такси. Позднее утро, идет дождь. Они не говорят ни слова. Сара звонит по мобильному телефону домой и говорит Анхелине, что сегодня мальчики будут в школе полдня, потому что у учителей какая-то конференция, и детей надо забрать после обеда. Плащ на Саре распахнулся, на ней надет костюм, и Пэм видит, какие у нее красивые ноги выше колен. Это наблюдение заставляет его с удвоенной энергией читать цветные указатели, едва различимые сквозь стуки хлещущего дождя.
В это утро Пэм уже не чувствует себя триумфатором. Правда встает перед его внутренним взором во всей своей неприкрытой обнаженности. И дело не в том, что Сару, кажется, не слишком впечатляет то, что он сделал. Напротив, она, как кажется, проснулась от спячки, она тронута и принимает как должное их растущую близость. Но сейчас Пэм думает о своих мотивах: способен ли он на действие, безнравственное в самой своей основе? Не есть ли его поступок всего лишь инструмент совращения? Он летал в Москву, звонил, как священник общался с другими священниками, встречался с дипломатами и атташе, с законниками и мошенниками, он полностью открылся, поставил на карту свои связи и бесстрашно проник в КГБ. Конечно, теперь все они, как нищие, стоят возле него с протянутой рукой, но он сам об этом даже не подозревает, не правда ли?
Едва ли это можно расценить как акт раскаяния. Это было раскаяние авантюриста.
Вокруг полумрак, повороты, развилки, ворота, системы сообщений аэропорта, многочисленные здания и ангары на горизонте создают у зрителя картину города, который невозможно втиснуть в земные рамки, города, гражданами которого являются огромные летающие машины, одна из которых только что, словно упав с неба, заходит на посадку, выпустив, как когти, свои шасси.
Через несколько минут в маленьком кабинете вокзала международных сообщений Сара, Пэм и молодая женщина из ведомства прокурора Соединенных Штатов в Нью-Йорке и таможенники смотрят, как инспектор берет в руку молоток, долото и приступает к делу. Сундук стоит на металлическом столе. Он оказывается больше, чем представляла себе Сара по описаниям Пэма. Она думала, что сундук размером с чемодан, но он глубже и шире. Сундук, кажется, сработан вручную, доски сбиты длинными гвоздями, по углам он окантован железными уголками. Сундук выкрашен белой краской, но там, где она облупилась, видна древесина.
