Сергей Дубянский - Кирилл и Ян (сборник)
— А, — Сашка махнул рукой, — какая разница?.. Петрович, ты ведь в институте учился и постарше меня будешь, скажи вот — Танька моя… ну, дочка. Она в десятом классе, отличница, на медаль идёт… так им сочинение задали — «В чём вы видите смысл жизни?» Она уже неделю чего-то там шкрябает, рвёт, опять шкрябает… Я ей, дуре, говорю, пиши про Родину, про комсомол, а она мне — так все писать будут; я, говорит, хочу по-своему, как я понимаю. А кой хрен она понимает — я заглянул одним глазком, так она там чего-то про Бога сочиняет, представляешь? Я говорю ей — дура, тебе не то, что медаль, тебя вообще из школы попрут с таким сочинением, а она знаешь, что ответила?.. — Сашка сделал большой глоток, — а она отвечает — и пусть попрут. Я тогда, говорит, в монастырь уйду!
Петрович тоже отхлебнул «гремучей смеси», подумав, что под такую тему одной кружки, пожалуй, будет маловато, и неплохо б раздобыть ещё хотя бы трояк — только где?..
— Откуда чего берётся?.. — он сокрушённо покачал головой, — ты, вроде, нормальный, жена у тебя нормальная — партийные оба… Из школы, может, и не попрут, а из комсомола, точно. Всю жизнь себе девка испортит…
— Она ж не понимает, дура! — Сашка сделал ещё глоток, — я ей говорю, книжки почитай, что люди умные пишут — какой Бог?.. А она говорит, читала… не, она, правда, много читает…
— Слушай, — воодушевился Петрович, вспомнив, как решал свои семейные проблемы (конечно, таких серьёзных у него не было, но какие-то ж были!..), — а ты ремнём её учить не пробовал? Знаешь, как мозги прочищает! Я со своих обормотов, бывало, штаны сниму…
— Каким ремнём? — перебил Сашка, — она ж здоровая уже; выше меня вымахала! Вон, как эти, — он повернулся к хохотавшим на чем-то студентам.
— Да, тогда ремнём поздно, — с сожалением согласился Петрович, делая очередной глоток, — значит, упустил ты момент. Тогда и не знаю… — он почувствовал, что напиток наконец-то дал долгожданный эффект — в голове всё поплыло и думать о чём-либо стало просто лень; захотелось лечь на траву, уставить лицо в безоблачное небо и… и… и всё — и просто ощущать себя живым существом.
Сашка посмотрел на часы.
— Пойду футбол смотреть, — он придвинул недопитую кружку, — на, если хочешь.
— Давай, — Петрович слил себе остатки. Кружка вновь сделалась полной, и вечер, вроде, начинался заново.
Сашка ушёл. Петрович долго смотрел ему вслед, потом перевёл бессмысленный взгляд на весёлых студентов, на мужиков, вспомнивших о производстве и гуськом потянувшихся к дырке в заборе, на деревья, на домики под ветхим шифером, на Дуськин ларёк, но увиденное не удовлетворило его. Он всё-таки сполз с ящика, и улегшись на землю, уставился в небо — огромное, голубое, будто обнимающее со всех сторон; такое доброе, способное укрыть тебя от всех невзгод…
Петрович бы так и уснул, если б рядом не раздался встревоженный голос.
— Мужик, ты чего? С тобой всё нормально?
Он нехотя повернулся и увидел двух студентов, отделившихся от уходящей группы.
— Мужик, — один из них наклонился, и видя, что Петрович не реагирует, повернулся к приятелю, — давай, поднимаем его, а то помрёт ещё.
Они подхватили Петровича и легко поставили на ноги.
— Помнишь, где живёшь? — спросил один студент.
— Тут рядом, — Петрович глупо улыбнулся, — в заводских домах, знаете?
— Знаем. Давай, отведём, пока менты тебя не оприходовали.
По узкой кривой улочке студенты потащили Петровича к серым пятиэтажкам, нависшим над садами, усыпанными яблоками, и чем ближе они подходили к цивилизации, тем бодрее чувствовал себя Петрович. Так происходило всегда, стоило ему подойти к дому — наверное, всё-таки жил в нём какой-то потаённый стыд перед женой, только просыпался он почему-то лишь когда заканчивалось спиртное.
— Сам дальше дойдёшь? — спросил студент, заметив произошедшую перемену.
— Дойду, — Петрович тряхнул головой и вдруг совсем не к месту вспомнил их с Сашкой беседу, — ты как думаешь, Бог есть?
— Бог?.. — студент опешил, — а ты чего, к Богу собрался? Так, может, зря мы тебя тащили?
Расхохотавшись, ребята пошли прочь.
— А ангелы?.. — крикнул вслед Петрович, — вы ж ангелы, да?..
— Ангелы, ангелы, — весело толкая друг друга, студенты скрылись за углом.
— Ангелы должны быть, — сказал Петрович уверенно, — а иначе как?.. — и пошатываясь, двинулся к подъезду.
Хорошо, что жил он на втором этаже — подняться выше сил ему б могло не хватить. Держась за косяк, он позвонил в дверь, и та распахнулась.
— Опять, ирод!.. — увидев мужа, Люба всплеснула руками, — да когда ж это кончится!..
Она втянула мужа в квартиру. Петрович облегчённо привалился к стене, но зная, что сначала надо разуться, попытался наклониться; правда, догадливая жена опередила его.
— Только не падай! — присев на корточки, она расстегнула туфли и помогла извлечь из них ноги. Возложив на плечо бессильную руку, довела мужа до дивана, — ложись, горе моё.
Петрович покорно повалился на бок и поджал ноги. Всё, он дома, и никто ему не страшен, ни милиция, ни новый директор, ни Бог в своём голубом небе; блаженно вздохнул и закрыл глаза, а Люба опустилась в кресло напротив и заплакала.
Подобные сцены повторялись с завидной регулярностью, словно поставленные по одному сценарию. Люба догадывалась, что ничего нового уже не будет — никакого хэппи-энда, и сама не могла понять, что же удерживает её здесь. Ведь запросто можно всё бросить и уехать, например, в Волгоград, куда дочь звала её уже целый год; еще там ждёт внучка Лизонька, а она тут… Люба смотрела на спящего мужа и не могла сформулировать, чем же она здесь занимается.
Один раз она всё-таки была в Волгограде, и явственно представив вид на Волгу, открывавшийся из окна; комнату, в которой может в любой момент поселиться, Люба успокоилась. Перестав плакать, она печально подумала — …он же совсем тут пропадёт… Она даже мысленно давно не произносила «я люблю его», хотя, скорее всего, так оно и было, не поддаваясь никакому разумному объяснению.
…Если вдуматься, разве такое можно любить?.. Люба снова вздохнула, и чтобы не отвечать на риторический вопрос, отправилась на кухню. Она знала, что скоро муж проснётся и его надо накормить, налить сто грамм (не больше!), и тогда он обнимет её, поцелует, скажет, что она самая лучшая на свете… Ну, разве можно уехать от всего этого?..
Петрович открыл глаза, когда уже стемнело. За стенкой тихонько бубнил телевизор, а за окном шептали свою колыбельную тополя, рождая благодатный покой, когда не хочется даже шевелиться — достаточно, то открывать глаза, чтоб не потеряться в пространстве, то снова закрывать их, обретая необъяснимое состояние лёгкости и какого-то кружения. Петрович облизнул губы и сразу понял, что сделал это зря — сразу во рту появилась противная сухость и горечь, напоминавшая о нездоровой печени. Состояние неуёмного блаженства исчезло, зато вернулась дрожь в руках и тяжесть в голове.
— Люб! — позвал он и прислушался к приближающимся шагам, — любовь моя, где ты?..
— Ну что, ирод? — Люба остановилась на пороге и улыбнулась тому, что муж всё-таки жив. Она каждый раз боялась, что тот заснёт и в угаре не заметит, как остановится сердце. Может, она б и не думала об этом, но доносившееся каждый день из-за соседской стенки «чтоб ты сдох, окаянный!..» невольно заставляло примеривать ситуацию к себе. Нет, она никогда не желала Петровичу смерти.
…Лучше мы умрём вместе, в один день. Дети большие, у них всё равно своя жизнь…Только, вот, ей было всегда очень жаль Лизоньку…
— Ну, прости, — Петрович неуверенно протянул руки, — оно как-то само получилось.
— Оно у тебя всегда само получается, — Люба вздохнула, — есть будешь?
— А сто грамм найдётся? Муторно на душе, — Петрович беспомощно улыбнулся.
— Идём, ирод. Тебе б только сто грамм.
Люба уже гремела тарелками, когда Петрович только выбрался в коридор. Огляделся, словно вспоминая, где находится кухня, и, вроде, не связанные между собой детали соединились в его сознании — он увидел у двери полное мусорное ведро и Любину сумочку, лежавшую на трюмо. Дальше всё происходило помимо его воли. Мгновенно расстегнув замок, Петрович выхватил из кошелька трояк и сунул в карман. А больше ему и не надо — ему б только на «четвёрочку»!..
— Люб! — крикнул он, — я пока мусор вынесу!
— Чего это, на ночь глядя? — жена удивлённо появилась из кухни, — пойдёшь на работу…
— Воняет, — сходу ответил Петрович, удивляясь собственной находчивости.
— Я что-то не чувствую, — Люба пожала плечами, — ну, вынеси, если хочешь. Только не долго — я уже грею.
— Пять минут! — Петрович подхватил ведро и выскочил за дверь, пока жена не передумала.
Конечно, дойти до магазина было не пять минут …Минут десять, — прикинул он, — ещё десять — купить, минуту выпить… а эту дрянь куда? — он взглянул на ведро, — не с ним же идти?..
