Пер Энквист - Пятая зима магнетизёра
Его нашли через полчаса; он лежал на боку в ручье на дне расселины.
Пинон был без сознания, голова опущена в воду. Скорее всего, он собирался покончить с собой. Жена его была, однако, в сознании, в глазах бился страх, губы беспокойно шевелились; когда она увидела спасителей, на ее лице появилось выражение невыразимого облегчения, ужаса и свободы.
Он пытался покончить с собой, признался Пинон позднее. Поняв это, она перестала петь свою злобную песню. После чего он уже не решился осуществить задуманное. Но поворачивать назад было слишком поздно. Он совершенно выбился из сил и когда наклонился, чтобы попить, упал и ушибся.
Она звала его не переставая, но у него не было сил ответить.
Четыре человека несли его обратно.
Они проспали целые сутки; потом вышли, как обычно, из вагончика и уселись на лесенке.
Все было как обычно. Артисты расселись кружком на земле вокруг Пинона и Марии, и им стало ясно, что все позади. Глаза у Марии были снова открыты, она водила ими из стороны в сторону, и губы уже не были плотно сжаты, скорее даже на ее губах блуждала легкая, застенчивая, чуть ли не извиняющаяся улыбка. И тогда человек-собака Джеффичефф по просьбе окружающих подошел к ней поближе и погладил ее по щеке птичьим пером; ей это очень нравилось, это знали все. Иногда Пинон сам щекотал ее щеку птичьим пером, а сейчас им хотелось показать ей свою общую радость.
Итак, человек-собака получил задание. Он осторожно погладил ее по щеке пером, и все увидели, как ее глаза наполнились слезами.
В первый раз.
— Она больше не поет злобную песню, — произнес наконец Пинон.
И все зааплодировали. Человек-собака гладил Марию по щеке, медленно и осторожно. Пинон сидел на лесенке, Мария плакала от прикосновения пера, человек-собака расположился рядом, утреннее солнце светило со стороны Тихого океана, они вновь соединились.
Январь, легкий снежок.
У меня больше нет известий от К. и его жены. Ни единого письма. Похоже, они считают, что любовь и смерть неразрывны. В данный момент они мне довольно противны.
Отчетливо вижу перед собой мальчика: он сидит на кровати, обернув голову простыней, погруженный в свой непереносимый стыд. И вот ему вкладывают в ладонь пачку мороженого, холодного, как кусочек льда. Ложку, тарелку.
Сняв простыню, он наклоняется и ест.
Иногда из этого угасания доносились слова; забывшись, он начинал болтать, непринужденно, чуть ли не весело. Однажды он заговорил о своем брате. За пять лет до его собственного появления на свет его мать родила сына, который через неделю умер. Младенца все же крестили, дав ему имя Кристиан, и похоронили. И тут мальчик с маниакальным упрямством принялся повторять то, что я сперва посчитал за шутку, но не до конца. А именно — что это он сам умер, а младенец, родившийся пятью годами позже, его брат. Казалось, будто он искал метафорически, но с отчаянной убежденностью — подтверждения того, что сам он мертв, не существует, находится где-то в другом месте, а его брат жив.
Возникали у него другие, схожие мотивы, причем совершенно неожиданно. Например, он говорил, что его зовут Пинч и в 1945 году его пытали русские. И все время он хотел сказать одно: меня здесь нет. Это — не я.
Меня здесь нет.
Последние полгода, до того как ему удалось покончить с собой, его словно бы окружали движущиеся картинки или жизни, которые были вне его самого. Он существовал во всех этих картинках, на самом деле только там он и существовал. Одни ему нравились. Другие он ненавидел.
Но ему было абсолютно необходимо отрицать существование центра. Внутри, под простыней, обитал лишь невыносимый страх.
Лучше общность с теми, кто проклят. В дневнике обрывочное предложение: "Я умираю счастливой, поскольку я — единственный человек, который знает, что его любили ради него самого" (Джулиана Пастрана).
Джулиана Пастрана — знаменитая женщина-монстр, которая разъезжала в последний год XIX столетия по всей Европе. Небольшого росточка, вполне прилично сложена, но вся покрыта длинным черным мехом. Все тело в волосах. Голова была, однако, нелепо деформирована — лицо грубое, похожее на обезьянью морду, с чудовищно выпяченными губами и большим мясистым горильим носом. Щеки тоже почти сплошь заросли волосами. Она говорила на английском, немецком и французском языках, а во время представлений играла на фортепьяно короткие менуэты.
В двадцать семь лет она вышла замуж за своего импресарио, руководителя турне; их связывала страстная любовь, и, когда она спустя год после замужества поняла, что забеременела, счастью ее не было границ.
Она родила, но через две недели и мать и младенец скончались по причинам, не выясненным до сего дня. Именно в последнюю неделю жизни, сознавая, что умирает, Джулиана сказала кому-то: "Я умираю счастливой, поскольку я единственный человек, который знает, что его любили ради него самого". Под словами "ради него самого" она, очевидно, имела в виду: не ради внешности.
После смерти матери и младенца ее муж велел забальзамировать их тела. И десятки лет разъезжал по миру, демонстрируя жену и дочь публике — они стояли в стеклянном шкафу. Потом этот шкаф надолго пропал, но в 1960-х годах был обнаружен на чердаке одного дома в Осло.
Внимание сразу привлекает ребенок — красивая, хорошо сложенная девочка, ни малейших признаков уродства. Бальзамирование было проведено очень тщательно, так и подмывает сказать — с любовью. На Джулиане элегантное платье, короткое, чтобы обнажить ноги, и два банта в волосах.
Она умерла счастливой. Заметно ли это до сих пор? Возможно. Но иногда не следует задавать слишком много вопросов о любви.
Пинон: однажды он заявил, что у него родился ребенок, которого ему, Пинону, тем не менее так и не довелось увидеть.
Он заявил это Хелен Портич в один из последних месяцев жизни. Мария в это время лежала с закрытыми глазами, делая вид, будто спит. Но было видно, как подрагивают ее веки, словно она слышала или понимала.
Никакого намека на то, кто мать. Я написал несколько писем, где задавал этот вопрос. Ответа я не получил.
"Подрагивают веки". Но ведь она простила его раз и навсегда?
Хотя все равно может быть больно.
Нет, память меня подвела. "Лучше с теми, кто осужден, чем с теми, кто оправдан".
Эту историю я впервые услышал в начале 70-х годов в Лос-Анджелесе от молодой студентки по имени Кэтрин. У нее была бабушка, которую звали Хелен Портич.
Она мне больше не пишет. Я даже не знаю, жива ли она. Хотя ей бы следовало ответить на вопрос о ребенке.
Возможно, она не желает, чтобы кто-нибудь ворошил жизнь Пинона. В одном из первых своих писем она рассказывает эпизод, который позволяет сделать такой вывод. Эпизод, произошедший с Пиноном после его смерти.
После того как все было кончено, после бессонной ночи, проведенной рядом с умирающим, Хелен отправилась домой и проспала почти целые сутки, ибо, несмотря ни на что, испытала сильное потрясение. Затем, вернувшись на работу в больницу Оранж Каунти, поинтересовалась, что сделали с телом.
Сначала никто не мог — или не хотел — ничего говорить. И тогда ей в душу стал закрадываться страх, а может, возмущение. Сперва она попросила разрешить ей выяснить этот вопрос, потом стала требовать и в конце концов начала кричать. Она совершенно потеряла самообладание, сама не зная почему. Хотя, возможно, потому, что ей было страшно.
Тогда больничное начальство, в страшном раздражении, разрешило Хелен осмотреть тело. После долгих поисков она нашла патологоанатомическое отделение, где находилось тело. Посередине стола она вновь увидела Паскаля Пинона и его жену Марию.
Но там было не все тело, а только голова. Отпиленная голова Пинона покоилась на плоском блюде, было очевидно, что сделали это в научных целях, например, чтобы использовать ее при обучении студентов. Пинон и его жена и после смерти должны были стать объектом наблюдения. Но теперь уже потомками.
Хелен Портич опустилась на стул, испытывая, по ее собственному выражению, "глубокую меланхолию". Но потом в ней проснулся гнев. Она отправилась к начальству и заявила, что почти целый год ухаживала за Пиноном, его судьба была ей небезразлична, и она, Хелен, никому не собирается позволять унижать его после смерти. Она пригрозила, в случае если Пинона и его жену не похоронят по-человечески, обратиться к общественности, устроить скандал, который серьезно повредит репутации больницы.
Разгорелась бурная перепалка. Но спустя всего пару часов ей сообщили, что Пинона и его жену похоронят целиком.
Хелен к тому времени пребывала в состоянии сильнейшего возмущения, она даже разрыдалась, но потом, овладев собой, положила голову Пинона в корзинку для бумаг и пошла в анатомичку, где лежало его тело. От возмущения она забыла прихватить с собой нужные рабочие материалы, а использовать больничные не захотела и возвращаться обратно не стала, чтобы не выпускать из рук голову Пинона. Поэтому она достала из своей сумочки обыкновенную иголку и то, что, наверное, соответствует слову "суровая нитка" — она пишет "a bear cotton thread". И она просто-напросто вдела эту нить в ушко иглы и, подавив бушевавший в ней гнев, приступила к работе.
