Роже Вайян - Закон
— Прошу вас, очень прошу, — проговорил Бриганте. — Ищите его. Найдите.
— Я уже повсюду звонил, — сказал комиссар.
— Если он к тому же узнает, что меня арестовали… Он, чего доброго, вообразит себе, что окончательно обесчещен. Боюсь, как бы он…
— Да нет, нет, — успокоил его комиссар. — Сейчас, должно быть, он забрел в какую-нибудь таверну и пьян в дымину. Мы-то знаем, как ведут себя такие вот беглецы: все они действуют на один лад…
Комиссар поднялся с кресла.
— Сейчас снова позвоню в Фоджу, попрошу искать его поэнергичнее… А теперь я обязан отвести тебя в камеру… И так мы уж слишком долго здесь проболтали. Мой помощник непременно будет всем рассказывать, что мы, мол, совместно выработали план твоей защиты.
— Нет, — отрезал Бриганте, — просто вы меня допрашивали. Как и предусмотрено правилами.
Он тоже поднялся. Глаза его снова глядели, как и всегда, холодно и жестко.
— А что ты мне отвечал на допросе?
— То же, что и судье, никакого бумажника я и в глаза не видел. И вчера вечером я его из кармана не вынимал. Джусто все врет.
— Только он один и видел бумажник?
— Только он, — подтвердил Бриганте. — С того места, где я стоял, никто из публики видеть бумажника не мог. Впрочем, никто и не посмеет против меня свидетельствовать.
Комиссар улыбнулся.
— Ясно, — протянул он. — Значит, все это происки Джусто.
— Будь я полицией, я бы только так и решил.
— А как же он сумел пробраться в башню и спрятать там бумажник?
На миг Бриганте задумался.
— А вот как… — начал он. — Джусто украл у меня ключ от башни… вечером в субботу… Ключ лежал в кармане пиджака, помните, зеленовато-синего. Я повесил пиджак на спинку стула… А сам отошел поговорить с Пиццаччо… вернувшись, ключа я не обнаружил… решил, что это штучки гуальони… Я об этом только одному Пиццаччо сказал… А потом начисто забыл всю эту историю… И вспомню о ней лишь тогда, когда полиция найдет ключ и будет меня о нем спрашивать… Тогда и Пиццаччо тоже вспомнит…
— А где полиция найдет ключ?
— В баре на полу, — ответил Бриганте… — Завтра утром, ровно в одиннадцать, ключ выпадет из кармана Джусто, а сам Джусто будет в это время обслуживать Пиццаччо.
— Не пройдет, — заявил комиссар. — Даже судья знает, что Пиццаччо твой подручный.
— Ну ладно, пусть тогда Джусто обслуживает Австралийца… А полицейские, которые будут сидеть за соседним столиком, подберут ключ с пола… И их, конечно, заинтересует надпись на картонке, привязанной к головке ключа, где черным по белому будет написано; «От маленькой двери башенной кладовки».
— Мне об этом доложат, — сказал комиссар, — а ключ передадут судье.
— У меня впереди еще целая ночь, успею все продумать, — сказал Бриганте. — Мне бы очень хотелось помочь вам найти того вора, что спер полмиллиона лир. В вашем личном деле этот факт будет отмечен положительно. Возможно даже, вас повысят в должности…
— По-моему, ты об этом деле знаешь больше, чем говоришь.
— Только след, — уверил Бриганте, — один маленький следок…
— Из тебя, пожалуй, вышел бы лучший полицейский, чем из меня.
— Верно, — подтвердил Бриганте. — Потому что я злее. И потому что работаю не на кого-то, а на самого себя.
— Я тебе пришлю в камеру обед, — пообещал комиссар. — Вина прислать?
— Спасибо, не надо, — ответил Бриганте. — Мне нужно нынче ночью много кое-чего обдумать.
По лицу его пробежала полуулыбка, сморщившая только веки и не тронувшая губ.
— Нынче ночью, — продолжал он, — мне придется поработать на вас.
Комиссар кликнул своего помощника.
— Отведите арестованного, — приказал он.
— Следуйте за мной, — обратился помощник к Бриганте.
— Синьор комиссар, — проговорил Бриганте, — прошу вас, не забудьте о…
Комиссар поднял на арестованного глаза.
— …о мальчике.
Он снова как бы одеревенел и зашагал за помощником комиссара.
Очутившись в камере, наедине со старшим тюремным надзирателем, который тоже входил в число данников Бриганте, он спросил:
— В котором часу кончается твоя смена?
— Да уж давно кончилась, — ответил надзиратель. — Я только из-за вас здесь задержался.
— Так вот, мне необходимо поговорить с Пиццаччо.
— Пойду его предупрежу. Но только раньше полуночи ничего не получится. После меня дежурит один малый, которому я что-то не особенно доверяю: поставлю ему вина, придется ждать, когда он заснет.
— Полночь так полночь, — согласился Бриганте.
Из окна своего кабинета комиссар Аттилио увидел выходящего из претуры судью Алессандро, очевидно направлявшегося на свою обычную вечернюю прогулку. Комиссар послал с рассыльным записку донне Лукреции и попросил ее, невзирая на поздний час, заглянуть к нему в кабинет. До нее уже дошли слухи об аресте Маттео Бриганте, и она сразу же спустилась в полицейский участок.
— Дорогой мой друг, — начал комиссар, — полицейские чиновники по самому характеру своей службы поставлены перед необходимостью быть в курсе частной жизни любого человека со всеми его тайнами. Правда, честь, а порою и дружеские отношения вынуждают их делать вид, что им ничего не известно. Однако сегодня вечером и честь и дружеские отношения требуют от меня иного — я хочу поговорить с открытой душой… Вы дали деньги юноше, не заслуживающему вашего доверия…
Комиссар изложил донне Лукреции свою версию дела, но ни словом не упомянул о тех признаниях, которые ему сделал Маттео Бриганте. Таким образом, получилось нечто скорее напоминающее обычное полицейское донесение, которое Аттилио предпочел не снабжать никакими комментариями. Франческо Бриганте после полудня провел некоторое время в публичном доме в Фодже, где и потратил денег больше, чем было в его возможностях. У него нашли письмо донны Лукреции, из которого можно заключить, что она его любовница, что они решили вместе уехать куда-нибудь на Север Италии и что он получил от нее тридцать тысяч лир, которые и отдал девушке для радостей.
Донна Лукреция, сидевшая напротив комиссара, выслушала его, не проронив ни слова, не изменившись в лице, не ссутулив плеч.
После чего Франческо исчез, но, к несчастью, злополучное письмо при нем. Сейчас полиция его ищет. Комиссар уже принял ряд мер, дабы письмо, если беглец будет обнаружен и если оно еще находится при нем, было бы уничтожено или возвращено лично донне Лукреции.
— А почему полиция его ищет? — спросила она.
Комиссар продолжал все тем же равнодушным тоном, «объективным» тоном, каким он делал донне Лукреции свое сообщение (лживое сообщение).
— Ему стыдно показаться вам на глаза, а тут еще арест отца, обвиняемого в краже, все эти вполне понятные треволнения…
Лукреция резко выпрямилась.
— Он покончил с собой? — спросила она.
— Нет.
— Вы просто не решаетесь сказать мне всю правду.
— Нет, — твердо повторил комиссар, — нет. Просто он исчез, но мы его найдем. Вот и все.
— Вы от меня ничего не скрываете?
— Даю слово, что нет.
— Аттилио, — произнесла она, — его необходимо найти. Необходимо. Это ребенок.
— Я только и делаю, что звоню во все полицейские участки провинции.
— Может быть, эта девушка знает, где он?
— Не думаю.
— У вас же имеются хоть какие-то предположения о том, что он мог с собой сделать.
— Мы ищем.
Но она не отставала.
— Сообщите мне сразу же, как только узнаете, где и что он. В любой час дня и ночи. Можете перебудить весь дом.
— Но ведь… — запротестовал он.
— Ох, — воскликнула она, — да я на весь город могу кричать о своей любви.
— Carissima amica…
— Найдите его, — попросила она.
И вышла. Комиссар слышал только быстрый перестук ее каблуков по ступенькам лестницы. Потом на пятом этаже хлопнула дверь.
А комиссар, сидя в кабинете, горько упрекал себя за то, что столько лет прожил бок о бок с донной Лукрецией, встречался с ней чуть ли не ежедневно, и даже в голову ему не приходило, что она способна на такую страсть. Накал и естественность самой этой страсти ставили ее намного выше всех любовниц, которых он имел до сих пор. И он тут же разработал план действий. Завтра и все последующие дни держаться того же тона, что и нынче вечером, вести себя сдержанно, как и подобает должностному лицу его ранга, но, думал он, дать ей незаметно понять всю глубину его чувства через какие-нибудь второстепенные детали, ну, скажем, немедленно сообщать ей все новости о ходе розысков, заботливо отстранить назойливых и любопытствующих, вложить в простое рукопожатие дружеское тепло, держаться непогрешимо корректно. Шаг за шагом завоевать ее доверие, равно как и право стать поверенным ее тайн. Франческо, конечно, объявится и вернется в Порто-Манакоре с повинной головой; не упрекать его ни в чем, скорее уж защищать от нападок донны Лукреции, подождать, пока она сама собственными глазами не убедится в мягкотелости и трусости своего любовника. Куда, к кому пойдет она тогда искать приют своему горю, как не к единственному другу, к единственному подлинному мужчине, которого судьба поставила ей на пути, то есть к нему? А тогда перейдем в атаку, добьемся победы!
