Новый Мир Новый Мир - Новый Мир ( № 3 2008)
2/IV-31. У Новикова-Прибоя секретарь — бывший адмирал царского флота28. Знает несколько языков, превосходный знаток морского дела и истории. Помогает Новикову-Прибою, собирает материал для романов, дает советы. Когда Новиков-Прибой обращается к нему с вопросом — он почтительно встает со стула. Отвечает стоя.
На одном из заседаний в Главнауке (обсуждался план издательства ГАИСа < Государственной академии искусствознания> ) был зачитан один из трудов: всеобщая история искусства под ред. А. В. Луначарского. Представитель Изогиза усомнился в идеологической доброкачественности издания. Имя Луначарского его не удовлетворило: «Мы хорошо знаем т. Луначарского, — сказал он, — целый ряд изданий под его редакцией оказался никуда не годным».
Он прав. Но дело в том, что т. Луначарский дает имя, ничего не редактируя. Он редактирует все: десятки журналов, обе энциклопедии (литературный отдел БСЭ и «Литературную энциклопедию»), редактирует собрания сочинений Толстого, Короленко, Чехова, Достоевского, Гоголя, главный редактор издательства «Академия», — и еще много изданий. К сожалению, он везде получает гонорар, но редактировать — времени у него нет. Он как бы обложил налогом редакции и издания. Даже свои собственные стенограммы он не правит: это делает <литературный> секретарь Игорь Сац29. Отредактирует — хорошо. Забудет — не будет стенограммы. Отсюда чудовищные промахи в работах, которые публикуются под именем Луначарского.
Е. Гнедин30 рассказывает, что Луначарский дал свое имя под одну из его статей, опубликованных в иностранной печати. Это бы ничего: политически имя Луначарского значительно. Но он не отказался от гонорара в свою пользу. А это уже...
В «Новом мире» он числился редактором несколько лет. Ничего не делал. Если я посылал ему статью, чтобы <он> дал свое мнение, — ответа он не давал, и рукопись обычно терялась. Но регулярно, каждый месяц, приходил Сац с доверенностью на получение жалованья. В этом году контора как будто перестала ему выплачивать деньги. Не по этой ли причине он стал на меня дуться?
Недавно в Музее изящных искусств вернисаж выставки картин Юона. Прихожу — какие-то люди проводят шнуры, устанавливают машины. Что такое? Оказывается — Радиоцентр будет транслировать. Кто разрешил? Ссылаются на мое разрешение. Говорят — будет Луначарский говорить. Он действительно уже на выставке, ходит сумрачный, с Розенель. Поздоровавшись, спрашивает: «Скоро начнем?» Пришлось примириться с трансляцией: мне не хотелось. Во-первых: нет смысла транслировать речи на открытии. Во-вторых — выставку Богородского не транслировали. В-третьих — остальные художники, которых будем выставлять, — потребуют того же. Ну, раз дело сделано — надо транслировать. Луначарский, поговорив минут пятнадцать, уехал. Говорил я, Никитина31. Юон был доволен. На другой день я потребовал, чтобы выяснили: кто давал разрешение на трансляцию. Юон отказывается: я, говорит, ничего не знал. Сергиевский высказал предположение: а не Луначарский ли? Не состоит ли он сотрудником Радиоцентра на жаловании? Предположение оказалось правильным.
Следующая выставка Павла Кузнецова. Когда я был у него, он сказал мне: «Луначарский, как увидел картины, объявил: „Ну, тов. Кузнецов, о ваших картинах есть о чем поговорить”». Значит — опять будет трансляция.
Я сообщил Стецкому свою беседу с Шенгели. Объяснил, что надо Шенгели изъять из Гостехиздата и дать ему работу в литературном ГИЗе. «Куда бы лучше? В „Академию”?»32 — спросил он. «Направьте в ГИХЛ», — посоветовал я. «Спасибо, — говорит. — Подумаю». Любопытно: сделает что-нибудь для него?33
Сегодня в «Вечерке» новый выпад: оказывается, «Новый мир» тем плох, что не переделывает попутчиков в пролетарских писателей. Перечисляя ряд прекрасных вещей, напечатанных в st1:metricconverter productid="1930 г" w:st="on" 1930 г /st1:metricconverter . («Соть», «Гидроцентраль», «Петр I»), автор — некий Агапов или Арапов (неразборчиво «г») — заключает: «„Новый мир” должен перестать быть заповедником попутничества, а должен перестраивать попутчиков».
Прежде «Новый мир» был плох потому, что печатал «уклончивые» вещи. Теперь, когда он, бесспорно, лучший журнал в Союзе, он плох тем, что, будучи лучшим, не является фабрикой для переработки попутчиков. Вот и угоди этим критикам.
6/IV 31. Десятилетний юбилей журнала «Каторга и ссылка» в Обществе политкаторжан и ссыльнопоселенцев. Прислали приглашение. После доклада на фабрике «Москвошвей» (о технике) я пошел на юбилей. Пришел часам к десяти. Столы — вино, закуски. Люди подвыпили. Речи. За председательским столом — Теодорович (председатель), Шумяцкий, Фроленко, Сажин, Вера Фигнер, Диковская, Шебалин34 и др. Речи вокруг журнала, успехов. Похвалы, комплименты, как полагается. Шумяцкий в своем слове как-то задел Сажина, коснувшись Парижской коммуны. Сажин взял слово и, как всегда горячась, бледнея, выпив несколько глотков вина, в речи своей рассказал, как Лавров писал статьи о свайных постройках, никогда не видав их35, и как он хотел уехать из Парижа, когда начиналась Коммуна. Он обругал затем историков, которые изучают историю по книжкам. Начал он свою речь словами: «Я не историк, не писатель, не оратор...» Речь его <не> была безобидной, чего же ждать от старика 86-ти лет, сохранившего нетронутыми свои старые взгляды. Надо было нейтрализовать его выступление, но его не раздражая. Я знаю Сажина: старик бешеный, когда его заденут — совсем теряет голову. Может наговорить черт знает чего: задерживательные центры слабы, старик вспыльчив. Я взял слово — и в шутливой форме, мягко, иронически сказал речь. Насколько я могу восстановить, — сказал я следующее:
«Товарищи! М. П. Сажин явил собой верх скромности. Он сказал, что он не оратор, — и мы слышали его остроумную и полемическую речь. Он сказал, что не писатель, — но мы знаем, что его перу принадлежит книга интересных воспоминаний. Он говорит, наконец, что он не историк, — но мы знаем, что он принадлежит к той породе историков, которые не изучают историю по чужим книжкам, но делают ее. У таких историков, как Сажин, то есть делающих историю, есть преимущество перед историками, только изучающими ее по книжкам. Когда совершает ошибку такой историк, его только прорабатывают — и сдают в архив, — если не в „Красный”, то в какой-нибудь другой. Когда же совершает ошибку историк типа Сажина, его не только прорабатывают, но изучают. Он, кроме того, не сдается в архив, но становится исторической фигурой. Несмотря на свои ошибки, а может быть, именно благодаря своим ошибкам. Это не значит, что следует ошибаться. Это значит только, что нельзя, делая историю, застраховать себя от ошибок. Ошибки неизбежны. Все дело лишь в том, чтобы стараться их избежать. А это делается теоретическим изучением истории. Мы знаем М. П. Сажина как живого участника Парижской коммуны — и, несмотря на его ошибки, именно как участника приветствуем на сегодняшнем юбилее. И юбилей журнала „Каторга и ссылка” тем и замечателен, что журнал этот единственный в мире: сотрудниками его являются не историки, изучающие прошлое по книжкам, но историки, делавшие историю. Это редкое соединение, мыслимое только в нашей стране. Делать историю и изучать историю — вот идеал, к которому следует стремиться, потому что книжное изучение — есть одна теория без практики, делание истории без изучения — есть одна практика без теории. Мы отрицаем такой отрыв теории от практики. Потому я предлагаю тост за такого историка, который не только бы делал историю, но также теоретически изучал ее. Тогда такой историк сумеет избежать ошибок своих предшественников».
Речь моя имела сильный успех. Аплодировали чуть ли не все, несколько раз прерывали аплодисментами. После речи — чокались, с разных сторон подходили и т. п. Но, через трех-четырех ораторов, взял слово Теодорович — и, полемизируя со мной, считая, что я не раскритиковал ошибок Сажина по существу, — стал обнаруживать его ошибки, указывая на его непонимание Парижской коммуны, и непонимание диктатуры, и его непонимание марксизма и т. д. Сажин уже в продолжение его речи взбеленился, встал, побледнел, стал стучать кулаками по столу, прерывать. После Теодоровича он возвысил голос и прокричал: «Слава Богу, достигли мы счастья, — мы ходим без штанов, мы голодны, босы, у нас ничего нет, — вот до чего довел ваш марксизм. А вы говорите: мы, мы, истина у нас!»
Конечно, скандал. Выступление безобразное и буквально контрреволюционное. Старик ничего не соображает, доведенный буквально до бешенства. Зачем было делать это? После окончания Теодорович выговаривал мне: я-де совершил ошибку, надо было напасть на Сажина. Я-де «смазал» и т. д., — а сам вызвал старика на глупое, антисоветское и контрреволюционное выступление. Некоторые говорили: Полонский поступил правильно, вырвал почву из-под возможности развертывания скандала. Хуже всего то, что после скандального выступления Сажина Теодорович ничего не нашелся сказать. «Не будем полемизировать с Сажиным», — сказал он. Хотя тут-то бы и надо было старику сказать несколько горячих слов.
