Уилл Фергюсон - Счастье™
– Аллан, мой сын, – сказал Джек. – От первого брака. Когда жена меня бросила, ему было двенадцать, он рос в Силвер-Сити, потом в Фениксе. В конце 1960-х – начале 1970-х стал совершеннолетним. Почему я был уверен, что книгу раскупят? Из-за Аллана. Он прошел через психоделические наркотики, трансцендентную медитацию и транзактный анализ. Каждое направление поп-культуры, каждое дурацкое повальное увлечение – он все перепробовал. И что? Теперь работает в Кливленде, в страховой компании – кормится человеческим страхом смерти и будущего – и постоянно меняет психотерапевтов. Аллан не аномалия, он в авангарде. Он даже прошел курс воспоминания о прошлых жизнях. Оказывается, он был королем, представляешь? Почему-то никто не вспоминает, что был безграмотным крестьянином, сдохшим от чесотки и зарытым в болоте. Что ты. Все мы особенные, если не в этой жизни, то уж в прошлой. Аллан, оказывается, страдает всеми современными недугами. Один терапевт нашел у него синдром хронической усталости, другой – расстройство от недостатка внимания со стороны взрослых. Весьма противоречиво, нет? На сеансах гипноза он вспомнил, что в детстве я грубо с ним обращался. Это чушь собачья. И он бросил бы меня за решетку, если бы психотерапевта не вывели на чистую воду. Эти липовые подавленные воспоминания тем не менее все еще имеют для него значение. «Даже если это и неправда, – сказал он, – ты все равно за них в ответе». Потом он написал мне эту эгоистичную Декларацию Независимости – в сорок пять лет, представь себе, – где назвал меня плохим отцом и заявил, что наконец-то позволил себе состояться и все такое прочее. Я ответил ему, что он козел ебаный. После этого о нем ни слуху ни духу.
– Но какое отношение это имеет…
– Не перебивай, – сказал Джек. – Ты же хотел знать, откуда взялась эта книга. Благодаря Аллану, моему сыну. Пару лет назад у них родился ребенок. Когда я приехал посмотреть на внука, Аллан вышел из комнаты. «Не хочу быть с тобой в одной комнате», – сказал он. Но затем вернулся и понес, что я его толком не растил, я виноват, что он развелся и что… в общем, во всех его неудачах, крупных и мелких, виноват не он. Я уже говорил, что Аллан не аномалия. Таких большинство. Поэтому когда я решил написать книжку и заработать кучу денег, я подумал: а какое дерьмо купил бы мой сынок? Какое успокоительное послание придется ему по вкусу? Что сейчас в ходу? Что принесет больше всего денег? Тогда появился Тупак Суаре и «Что мне открылось на горе».
У Эдвина заболел желудок. От «Южной отрады», жары или услышанного? Возможно, от всего сразу, но общее воздействие оказалось тяжким. Обострилась язва, тело стало горячим и липким.
– И все? – спросил он. – Вот так кончится мир – не взрыв, а теплые пушистые объятия?
– Эдвин, взгляни фактам в лицо. Время скандалистов миновало. Грядет Век Приятности, с этим ничего не поделаешь. Причина не во мне, я лишь подтолкнул то, что есть. Книга просто вовремя появилась. Она не опередила свое время, она появилась вовремя.
– Zeitgeist, – сказал Эдвин. – По-немецки это…
– Я знаю. Да, ты прав. Я уловил дух времени. Наш Zeitgeist. Апокалипсис после Рида. Возвращение в Эдем. Наш белый флаг капитуляции.
– Кстати, Рид, – встрепенулся Эдвин. – На обороте одной страницы есть пометка. Об Оливере Риде. Почерк корявый, словно вы писали пьяным.
– Может быть.
Джек предложил Эдвину выпить, но тот отказался.
– Сигарету?
– Пытаюсь бросить. – Эдвин повертел «Зиппо», посмотрел на Джека и спросил: – Одно не возьму в толк. Оливер Рид – как он сюда вписывается?..
– Никак, – ответил Джек. – В том-то и дело. Во взгляде Эдвина читалось недоумение.
– Когда-нибудь, – начал Джек, – будущие антропологи докопаются до сути нашего времени, восстановят наши ошибки и промахи и, несомненно, установят точную дату нашего поражения: 2 мая 1999 года. День смерти Оливера Рида.
– Этого второсортного актера? Но почему?
– Оливер Рид – не просто актер, он Последний Скандалист. После него все покатилось в тартарары. За Олли! – Джек поднял стакан, обращаясь не к Эдвину, а к пустоте. Затем повернулся и сказал: – Ты знаешь, как он умер? Знаешь, где?
Эдвин покачал головой. Какая разница?
– Оливер Рид умер на Мальте – он перепил моряков английского военно-морского флота. Влил в себя десяток пинт пива и дюжину порций рома, после чего пил с матросами «Камберленда». Он ставил и ставил им выпивку, но они не выдерживали. Сдавались и уходили, шатаясь. А Оливер Рид умер победителем. Умер на полу в баре, а на прощание, как последний привет, оставив матросам счет: больше семисот долларов. Что называется, посмеялся последним.
– Вы знали его? Оливера Рида?
– Ну, как сказать… Видел однажды, в Маниле. Вышибалы хотели вытурить его из публичного дома, и я выволок Олли из потасовки. Мы вместе бродили до рассвета, пели, и смеялись, и пили всю ночь. Мы общались только одну ночь – он тоже заставил меня заплатить, больше сорока баксов. В ту ночь мы пили за смерть. За ту, которая везде найдет. За старуху с косой. «За смерть, – сказал Олли, – чтобы жить было интереснее». Я спросил, боится ли он смерти, и он ответил: «Да». Только и всего. «Да». Прошло время, и мне попалась какая-то идиотская биография, где приводились его слова: «В смерть я не верю, потому что мы будем жить в других, в их памяти, в наших детях и внуках». Он был семейный человек, несколько раз женился, обожал своих детей. Но он был слишком большой – понимаешь? Больше самой жизни, и боялся смерти. «Лучше сгореть, чем сгнить, – говорил он. – Я хочу умереть в пьяной драке, а не в палате для раковых больных». Понимаешь, Олли ухватил жизнь. Схватил ее за глотку. Тряс, пока не пошла горлом кровь. Одна дама, кажется, Гилэм ее фамилия, написала: «Глаза его переполняла синева, а душу тоска». Думаю, она права. Он был слишком большой, мир его просто не выдержал.
Эдвин молчал. Он уже не знал, кто с ним говорит, Оливер Рид или Джек; образ актера из другой эпохи, словно дым, заполнил комнату.
– Оливер Рид умер, – сказал Джек. – И мне что-то нездоровится. Той ночью в Маниле я перепил, перессал и перешутил Оливера Рида. Если бы снова повторить ту ночь…
Стакан Джека опустел. Эдвин молчал. Что тут скажешь? Он – лишь зритель на параде. Или похоронной процессии.
– Ностальгия, – сказал Джек. – Последнее пристанище конченых людей. Той ночью в Маниле мы уделали этот городишко. Олли был словно буйный слон, пиджак дырявый, в глазах странная безумная радость. Лыка не вязал. Свою тень вызывал на кулачный бой. Весь облился ромом и предлагал руку и сердце местным шлюхам. Вытащил я его из очередной потасовки и говорю: «Олли, ты смутьян хренов». А он: «Ничего подобного. Я не смутьян. Я скандалист. Это совсем другое. Смутьяны превращаются в священников, политиков или социальных реформаторов. Вмешиваются в жизнь людей. Скандалисты не суются в чужие дела. Они безумствуют, и орут, и радуются жизни, и грустят, что она такая короткая. Скандалисты вредят только самим себе, а все потому, что слишком любят жизнь и не хотят ложиться спать». – Джек надолго замолчал. Налил себе еще, но не выпил. – Они слишком любят жизнь и не хотят ложиться спать.
– Джек, насчет книги…
– Знаешь, у него на члене был вытатуирован петушок. На самом деле. А однажды он трахался посреди главного корта Уимблдона. Конечно, уже после игры. Он первый сказал с экрана: «Пошел на хуй», знаешь об этом?
– Да, – неожиданно тихо сказал Эдвин. – Знаю.
– А знаешь, что Оливер Рид открыл тайну жизни? Эдвин покачал головой.
– Да, это правда, – сказал Джек. – Открыл тайну жизни. Хочешь узнать? – Эдвин молчал, и Джек продолжил по памяти: – Вот тайна жизни по Оливеру Риду: «Не пей. Не кури. Не жри мяса. Все равно сдохнешь». Вот скажи мне, что ты, бледный сосунок, можешь к этому добавить? Предельно честные слова, не находишь?
Но Эдвину нечего было добавить, и Джек это знал. Снаружи доносился рев мотора – все ближе и ближе. Жара в трейлере стала просто невыносимой. Эдвину казалось, что вот-вот он лишится чувств или просто вырубится.
– Твои дружки, – сказал Джек, выглянув в окно. – Вернулись-таки.
Эдвин кивнул. Он встал, хотел что-то сказать, но передумал. Не смог подобрать слова.
– Подожди, – сказал Джек. – Пока ты не ушел… – Что?
– Возьми, – Джек запустил по столу пистолет. – Забирай и делай что хочешь. Мне уже все равно. – Он демонстративно повернулся к Эдвину спиной и принялся складывать бумаги в очередную коробку.
Эдвин ощутил тяжесть пистолета в ладони. Посмотрел на широкую дразнящую спину Джека Макгрири и подумал: «Все так просто. Никому он не нужен. Его хватятся дай бог через несколько недель. И он превратится в мумию, вяленое мясо, анахронизм». Эдвин поднял пистолет, прицелился и прошептал:
– Пиф-паф! Ты убит. Опустил пистолет и вышел.
Джек не обернулся. Лишь пробормотал под нос:
– Трус.
Глава пятидесятая
А снаружи, под палящим солнцем…
