Юрий Алкин - Мат
– Это меня один знакомый научил. Англичанин. Вот уж где понимают в чае толк.
– А вы в Китае бывали? – спросил Роберт. – Там в чаевню заходишь – и пять тысяч сортов. Жизни не хватит перепробовать… Ладно, теперь о деле. Как вы оцениваете обстановку?
Кларк перестал пить и укоризненно посмотрел на Роберта.
– Вы же знаете, я об этом говорить никак не могу. Завтра после пяти – пожалуйста. А сейчас, простите, никак.
– Хорошо, – не стал спорить Роберт. – Попробуем по-другому. Вам не кажется, что все зашло слишком далеко?
– Что значит «далеко»? – весело полюбопытствовал Кларк.
– Это значит, что у меня есть все основания предполагать, что в ход была пущена физическая сила.
Кларка это сообщение, похоже, ничуть не удивило.
– А у меня были все основания полагать это, как только я увидел некоторых участников. Более того – до того, как я их увидел.
– Вы что, заранее на это рассчитывали?
– В некотором роде да.
– А именно? – спросил Роберт.
– Мы заранее рассчитывали на то, что все участники приложат максимум усилий для того, чтобы победить.
– Понятно, – Роберт кивнул. – И как далеко с вашей точки зрения это может зайти?
– А уж это зависит только от вас, – улыбнулся Кларк.
– Значит, вы вообще не собираетесь вмешиваться?
– По-моему, я очень четко обозначил свою роль еще в первый день. Я – наблюдатель, не более того.
– Да, я помню: абсолютно нейтральный наблюдатель.
– Именно, – возрадовался Кларк. – Именно. Абсолютно нейтральный.
– А что, если использование силы приобретет слишком большой размах?
– Тогда найдется истинный лидер, который сможет справиться с ситуацией.
– Это при условии, что он будет о ней осведомлен. А если нет?
– Тогда, – удрученно сказал Кларк, – насилие будет продолжаться до пяти часов завтрашнего дня. Но вы знаете, настоящий лидер всегда будет осведомлен о ситуации. Более того, он ее будет контролировать.
– А все же, – повторил Роберт. – Допустим, этот лидер не знает о происходящем. Или его среди нас попросту нет. Вы допустите, чтобы люди страдали? Даже точно зная об этом?
– Люди, – сказал, ласково улыбаясь, Кларк, – могли уехать, как только услышали задание. Между тем они решили остаться и узнать, что такое борьба за власть. А при такой борьбе всегда кто-то страдает. Так что это – часть процесса обучения.
– Ясно, – Роберт встал. – Благодарю за чай. Интересно, что вы даже не поинтересовались, о ком идет речь.
– А вы бы мне ответили? Роберт промолчал.
– Зачем же мне интересоваться? Если бы хотели, то начали с имен. Кроме того, догадаться было несложно еще в понедельник. Я, знаете ли, в этом бизнесе не первый год.
А я ему просто кивнул… Кивнул. Молча кивнул… Алан снова, все так же бесцельно провел ладонью по лицу. Поднял голову. Невидящим взглядом повел по сторонам. Блеск. Что это? А, просто лампа отражается в зеркале. Как то солнце. Как то проклятое солнце.
Оно плескалось в мелких волнах, оно горело расплавленным золотом, оно выедало своим диким блеском глаза, и оно навсегда равнодушно выжгло в груди пустоту. Там теперь нет ничего. Раньше были надежды, жажда успеха, гордость, радость… много чего там было. А теперь – пустота. И ничего больше. Потому о чем можно мечтать, что можно желать после этого? После того, как кричал, выплевывая ледяную воду: «За тебя! За тебя-я-я!!!» После того, как был на все, совсем на все согласен. И после того как завтра пальцы выведут на клочке бумаги: «Алекс»… Тогда с ледяной водой было выплюнуто многое. И надежды, и элементарное самоуважение…
А казалось бы, ну что здесь такого? Там же действительно ничего нельзя было сделать. Что можно противопоставить, беспомощно барахтаясь в воде, этой горе мускулов с глазами змеи? Ведь ни единой души вокруг и под рукой ничего нет и выбор простой – подчиниться или умереть. Да, он бы на это пошел. Мог бы пойти. Сто, двести раз уже обдумано и решено – он действительно мог на это пойти. А если так, какой смысл в геройстве? Какой вообще смысл в геройстве? В любом, к черту, геройстве? Ложь это все, ложь и промывка мозгов. Ну, согласился, ну, крикнул, ну, проголосуешь завтра, за кого надо. Ну и что, убудет тебя от этого? Нет и еще раз нет. А жить, между прочим, останешься. А жить всегда лучше, чем не жить. Вот такая простая философия.
А то, что противно на душе от этого, так ничего, привыкнешь. Сначала привыкнешь, потом забудешь. На крайний случай еще одно правило выдумаешь. Тридцать седьмое. Где это число такое было – тридцать семь? Не важно, хорошее число. Ничем не хуже тридцати шести. Правило чистой совести: не стыдись того, что сделано по принуждению. Нет, нет так… Не стыдись того, что сделано для того, чтобы остаться в живых. Нет, еще проще: не стыдись того, что хочешь жить. Вот так. Аа… Все не так. Какие, к чертям собачьим, правила? Что за игры? Правила остались там, в той жизни. Которая закончилась этим утром. Закончилась оборвалась навсегда. Да и не жизнь это была. Детство. Невероятно затянувшееся наивное щенячье детство.
А вот новая жизнь – это уже всерьез. Собственно, это и есть настоящая жизнь. Без фальши и без мишуры. И в ней нет места играм. В новой жизни все серьезно. В ней не болтают, в ней бьют. Это та самая жизнь, о которой с утра до вечера твердят газеты и телевидение. Со смертью и насилием, с грязью и кровью. С ледяной водой, с равнодушно топящим холодным камнем рук. С неизбежной расплатой, к которой ведет неповиновение силе. Только раньше эта жизнь была где-то там, далеко – в другой стране, в другом городе, в другом районе, у кого-то другого. Раз не у тебя – значит бесконечно далеко. А теперь эта жизнь пришла и стала единственной реальностью.
Здесь не мечтают о великих достижениях, не строят планы, не гордятся успехами. Здесь просто живут. И радуются этому факту во всей его простоте. И тому, что никто не трогает. Это ведь немало. Это даже очень много. Потому что это раньше было само собой – чтобы никто не трогал. А теперь это далеко не обязательно. Понадобишься – сразу тронут. Здесь новые понятия: боль, страх, стыд… нет, стыд не нужен… покорность. И снова страх…
Это старая жизнь с ее фальшивыми позолоченными идеалами толкала сегодня на эти глупые демарши, дерзкие реплики, на показную смелость. Но новая, настоящая жизнь уже вступила в свои права. И именно поэтому двадцать минут назад встретив в коридоре Алекса, я отвел глаза. И когда он спросил: «Ну, как, готов к голосованию?» – я кивнул. Просто молча кивнул… В дверь постучали. Алан поднял голову. Кого это еще несет? Небось, Алекс – удостовериться, что к голосованию все готово. Кому еще придет идея зайти в гости, да еще в такое время? Сейчас я ему снова кивну… Но это оказался совсем не Алекс.
– Не спишь? – уточнил Майкл. – Пошли, посидим со всеми. А то, как эту бумажку нашли, вся компания расползаться стала.
– Нет, – Алан заставил себя натянуто улыбнуться, – нет, спасибо.
– Давай, – не терпящим возражения тоном сказал Майкл. – Нечего раскисать. Надо всем собраться. Последний вечер.
– Будут еще вечера.
– Будут, да не такие. Там уже будет один начальник и десяток подчиненных. Пошли, что я тебя, как девушку на свидание вытаскиваю.
Действительно, подумал Алан, что это я? Завтра утром ведь встану и пойду. Какая разница? И хоть кто-то по-человечески…
– Сейчас, – ответил он, – только ключ возьму. Пока они шли по коридору, Алан ловил себя на мысли, что раньше не замечал, что он выше Майкла. Почему-то всегда казалось, что они одного роста. Может, потому что никогда не шли вот так – рядом.
– Ты, по-моему, уже не рад, что сюда приехал, – внезапно сказал Майкл, когда они подошли к лестнице.
– Почему же? – растерялся Алан. – Почему не рад? Рад.
От неожиданности возражение получилось не очень убедительное.
– Если рад, то хорошо, – проговорил Майкл, останавливаясь и смотря ему прямо в глаза своим твердым немигающим взглядом. – Но если вдруг не рад, то особо не расстраивайся. Некоторые вещи лучше выучить здесь.
И Алану вновь показалось, что они одного роста.
– Я не очень понимаю, о чем ты.
– Тем лучше для тебя, – и Майкл двинулся вниз по лестнице под еле слышный скрип ступеней.
А вот если бы тебя так, подумал Алан. Был бы такой суровый да смелый? И вдруг понял: может, и был бы. Может быть, и не орал бы там, в воде… Скорее всего, и не оказался бы там. Ни на лодке, ни за бортом. А если бы оказался, скорее бы Алексу глаз выдавил, чем закричал. А уж если и был бы вынужден кричать, то не придал бы этому никакого значения. И не сидел бы вот так на кровати, как над могилой…
– Майк! – крикнул он, не успев до конца разобраться, зачем он это делает.
Майкл остановился.
– Слушай, – Алан спустился к нему и сказал уже тише: – А вот как у нас тут с запиской… У тебя бывало, так чтобы кто-то шантажировал?
– Я не даю поводов к шантажу, – Майкл смотрел на него, словно ожидая чего-то.
Алекс тоже говорил, что он не давал, – хотел было сказать Алан, но на такое язык уже не повернулся.
