Магда Сабо - Современная венгерская проза
Когда стук каблуков Лидии затих в отдалении, Антал повернулся, взял с радиатора деньги, открыл сумочку Изы и опустил туда конверт. Все это — молча, без единого замечания. Иза ушла с таким чувством, словно ее побили и выставили у позорного столба на главной площади. Зачем сиделке понадобилось, чтобы Иза осталась ее должницей — она так ненавидит неоплаченные счета, — и почему Антал оправдывает ее своим молчанием, резко, сердито дернувшимися губами? Чего они вообще хотят: не преподать ли ей урок новой морали? Она и сама ее знает. Иза действительно была благодарна Лидии, высоко ценила ее прилежание и добросовестность и знала, что Винце тоже хорошо относился к ней. Стыд жег ее; она убежала, едва попрощавшись с Анталом.
Странно, но Антал в этот момент вспомнил то же самое. Лидия стояла так же, как и тогда, тоже в коридоре, у батареи отопления, и даже так же держала в руке бумагу, — очевидно, повестку. В тот мартовский день он долго искал ее: в отделении никто не мог сказать, куда она убежала. Он наткнулся на нее в аптеке, случайно заглянув туда; сидя на белом табурете, она сказала, что пришла сюда просто так, помочь подруге-лаборантке. Лаборантку в это время позвали к телефону, они остались вдвоем. Он подошел, молча положил ей, руку на плечо. Лица ее не было видно, только склоненную шею и голову без чепца, — она мыла склянки в раковине.
Должна же быть какая-то причина тому, что Винце завещал ей картину с мельницей.
Анталу не давала покоя мысль, что у девушки осталось в душе убеждение: семья захотела оплатить ей бессонные ночи, неустанное бдение возле Винце этими пятьюстами форинтов. Судьба их решилась в тот самый момент, когда, ощутив на плече его руку, девушка обернулась и взглянула на него полными слез глазами. Лидия была первой, кому Антал попытался объяснить, что собой представляет Иза; когда он увидел ее в аптеке, сочувствие, заставившее мучительно искать способ утешить девушку в ее обиде, побудило его снять им самим установленный запрет с этой темы. Лидия должна знать: никто не сомневается в том, что она в самом деле способна на нечто такое, что не оплатишь деньгами, а можно лишь принять, поблагодарив.
Они шли домой вместе; их первый разговор был долог и прерывался паузами; когда они вышли из парка на ведущую в город дорогу, у Лидии все еще текли из глаз слезы. Дорога пахла землей, корнями, по голым ветвям деревьев пробегала нервная дрожь.
В полиции их было восемь; кроме Изы, Антала, Домокоша, Гицы и Лидии здесь топтался обросший лохматый старик в тулупе и остроконечной шапке, в дождевике поверх тулупа, и тщательно выбритый, поджарый, в кожаном пальто мужчина, который сразу же вытаращился на Изу, потом забормотал что-то дергающимся ртом. Вот он, «пьяный», подумала Иза. Теперь, конечно, он был трезв, как стеклышко, вдвойне трезв от испуга. Рядом с ним стоял сонный фельдшер со «скорой помощи».
Полицейский чин, их принявший, был тактичен, подчеркнуто вежлив и исполнен сочувствия. Он даже сказал что-то о собственной матери, каким ударом для него была ее утрата и каким ударом должно стать подобное событие для любого человека; затем он долго со скорбным видом тряс руку Изе — и ничуть не удивился, что та пришла не одна, а в сопровождении Домокоша. Девушка в форме, сидевшая за отдельным столиком, встала и тоже пожала руку Изе. Это было невыносимо, это сочувствие чужих людей; лицо Изы словно одеревенело. Задавали бы, что ли, свои вопросы и оставили бы их в покое, не нужна ей их жалость, их грустные взгляды. И без того тошно. Лидия ни с кем не поздоровалась за руку; Изе только кивнула. Домокош обратил внимание, сколько на подоконниках горшков с цветами; рядом с горшками стояла крошечная лейка. Интересно, кто заботится о цветах, офицер или девушка?
Совершенно непонятно было, зачем вызвали сюда Лидию.
Гица единственная поняла, что присутствие сиделки для Изы с Домокошем, пожалуй, необъяснимо. «Невеста Антала, — шепнула она на ухо Изе, — она будет жить в новом доме».
Изе показалось, что она сейчас задохнется.
На лице у Лидии не было ни триумфа, ни сияния, она не подошла, не прижалась к Анталу — стояла молча, глядя под ноги. Вот оно, объяснение множественного числа. Той ночью был густой, плотный, желтый туман; Иза представила себе две фигуры, представила, как они обходят, одну за другой, квартиры знакомых, звонят или стучат ко всем, к кому могла зайти старая. Антал, видимо, к Лидии и пошел после ужина, потом с ней вернулся домой. Она еще раз взглянула на сиделку, взглянула совсем по-иному, чем в тот момент, когда вошла сюда, и уж тем более по-иному, чем в марте, когда пыталась вручить ей деньги. Словно магический круг, откуда не выйдешь, связал их друг с другом: второй раз уже сталкивалась она с Лидией. Изе не было больно — лишь ненависть колола сердце, как заноза. Антал любил эту девушку, это отражалось в его глазах и лице, слышалось в интонациях голоса. Коренастая фигура его стала словно бы мягче, внутри нее засветилось что-то, вырываясь наружу невидимыми лучами. Что за магические слова знает Лидия и почему она, Иза, не могла найти этих слов? Не нелепость ли, что простая сиделка способна дать Анталу радости больше, чем она? Когда все уселись, Антал взял руку Лидии, в жесте этом была и нежность, и твердость. Иза подобралась, сжала губы, не позволяя им дрожать.
Снятие показаний длилось недолго.
Слушая заключения врача «Скорой помощи» и полицейского врача, Иза с печальной уверенностью пробиралась сквозь чащу медицинских терминов, машинально выделяя главные: повреждения внутренних органов, перелом основания черепа. Смерть наступила через два часа после того, как была вызвана «скорая помощь»; говорить пострадавшая не могла и за все время произнесла лишь несколько неразборчивых звуков.
День, проведенный старой в городе, был восстановлен, как мозаика.
Показания Гицы, которые та время от времени прерывала коротким рыданием, были достаточно выразительны и полны. Собравшиеся словно своими глазами увидели, как вдова Винце Сёча появилась у нее с элегантным чемоданом из свиной кожи и черной сеткой в руках, как она подсела к огню и осторожно примерила почти готовую епитрахиль арчского духовника. Увидели ее у камнереза, где она испытала настоящее потрясение, увидев чудесный намогильный памятник — «даже вся побледнела, сердечная, как увидела, — так он ей по душе пришелся», — увидели, как она едва притронулась к курице и съела несколько ложек супа — слишком разволновалась, бедняжка! — как сидела потом, углубившись в свои мысли, у печки, а потом ушла в свой бывший дом по первому слову Антала.
— Тут же вскочила и пошла, — пожаловалась Гица. — Не уйди она от меня, была бы, горемычная, жива и здорова.
Это была правда, Антал опустил голову. Иза широко раскрыла глаза, когда он заговорил после Гицы. То, что мать сразу послушалась его и пошла за ним без единого слова, то, что она согласилась переночевать в том доме, — уже само по себе было необычно, даже если принять во внимание — Иза знала это лучше других, — как старая когда-то любила Антала; но она просто не поверила своим ушам, услышав, что та с аппетитом поужинала у Антала, а потом еще и помыла посуду. И искупалась, сама? Да в Пеште она подойти боялась к бойлеру! Все это было почти так же невероятно, как и то, что матери уже нет в живых. Дальше можно было лишь предполагать, как развивались события.
Антал сказал: когда он вышел из дома, ему и в голову не пришло, что старая может высунуть нос со двора, такой стоял туман, да и довольно поздно уже было, к тому же и ворота он закрыл на ключ. Ключи у нее были свои; никто об этом, конечно, не мог знать; ключи на синей бархатной ленте нашли у нее в кармане пальто. «Ее ключи, — думала Иза горько. — Никогда она мне о них не говорила. Обманула. Зачем она хранила их? На что надеялась? Зачем человек бережет какие-то старые ключи?»
Полицейский чин не спрашивал Антала, почему тот ушел вечером из дому и почему вернулся потом с Лидией: очевидно, предполагал тут нечто такое, чего на самом деле не было; однако Антал сам объяснил, для чего он хотел в тот же вечер познакомить старую со своей невестой. Сказал, что хотел предложить ей. Даже Домокош раскрыл глаза, услышав, что задумал Антал; Иза взглянула на Антала, но тут же опустила глаза, разглядывая рисунок на сумке. Гица покашляла, ей и смешно было, и досадно это слышать. Ну и дурень же этот Антал: принял за чистую монету, когда она пригрозила, что уйдет от него, если только он женится; никуда бы она от него не ушла, все только разговоры. Но это надо придумать: предложить старой вести у него хозяйство; в Пеште она как сыр в масле каталась — как же, так бы она и пошла к нему. Ишь, бочкарь, все хотел захапать: и дом, и сад, и теперь еще Этелку. Ну вот, теперь пускай ищет ветра в поле.
Иза чувствовала: этого уже ей не вынести.
Она склонила лицо на руки в перчатках, у нее полились слезы. Антал, тот Антал, который ушел из дома с двумя чемоданами, не оглядываясь на нее, лишь насвистывая, мол, ему и так хорошо, или, может, ему только так и хорошо, Антал, будущий муж Лидии, владелец их бывшего дома — в эту минуту исчез из ее жизни, так окончательно и бесповоротно, словно вдруг испарился или провалился сквозь землю. Иза чувствовала, что до этого Антала ей нет никакого дела даже в воспоминаниях, предложение Антала — оскорбление всем им: и отцу, который когда-то бежал по снегу с жалкими несколькими пенгё, чтобы гимназист Антал мог купить себе книги, и матери, которую он на старости лет хотел сделать экономкой, но больше всего ей, Изе, потому что Антал задумал создать новый дом, новое гнездо в тех стенах, где когда-то они жили вдвоем, да еще в помощь своей новой жене хотел заманить ее, Изы, мать.
