Исаак Дан - Весна

Винил он её в том, что происходило с ним? В воображении часто – да, но всегда знал, что несправедливо. Она срывалась, не выдерживала, иногда сожалела о своём прошлом. Но до последнего момента старалась ему помочь. До последнего момента надеялась – всё изменится к лучшему. Но она была права, он уже по-настоящему не хотел, чтобы она что-то изменила. Пусть память заставляла его безумно тосковать об их утерянном счастье.

Она была права. Была права во всём.

Спирит встрепенулся. Перед ним была набитая барахлом авоська.

Опять посветлело. Немного. Кончился дождь.

Стоило ли идти сегодня? Неприятно было и подумать о дороге. Нужно уйти сейчас же. Спирит почувствовал остро. Как боль.

Он встал. Накинул новый пуловер. Заказчик не взял, а ему он был впору, пуловер нравился Ане, и она уговорила Спирита носить. Её порой просто бесила привязанность Спирита к старым, уже выношенным вещам. Она так смешно негодовала, так забавно отчитывала его. И это вызывало у него злость?

Надо было уйти, не медлить.

Спирит бросил взгляд за окно. Вроде там было ясно. Вышел. Медленно хлопнул дверью. С первого раза не получилось, замок и правда заедал. Прихлопнул второй раз. Стоял, прислушиваясь к отголоску. Не мог решиться сойти вниз.

Ему казалось, там могла быть Аня. Он боялся? Или глупо надеялся? Наконец, зашагал по ступенькам. Остановился у самого выхода.

В подъезде, действительно, кто-то был. Спирит обернулся. Кто-то крохотный притаился под лестницей.

Иди, иди сюда, звал его в своих мыслях Спирит.

Вышел маленький котёнок. Чёрный, как уголь. С крохотным белым пятном на груди.

Спирит присел.

– Мяу, – сказал котенок, – мяу.

Спирит хорошо знал язык животных.

Но какое-то время колебался. Затем протянул руку и взял его за дрожащее брюшко. Котенок легко помещался у него в руке. Опустившись в сумку, он сразу зарылся в тряпках.

Спирит отбросил мысль о транспорте, несмотря на то, что пилить пешком было долго и неприятно. Но – он встретится с городской темнотой.

Промозглый ветер тряс последние одинокие чахлые листья. Под ногами были лужи и грязь. Спирит ни о чём не думал. Порой забывался настолько, что ему казалось, Аня и Джек шагают рядом.

В город пришёл полумрак. Спирит выскочил на какую-то стекляшку. Магазин. Задержался. Вряд ли был смысл. Была пора до жути пустых прилавков. А уж перед закрытием.

Но коту повезло, там было молоко. Спирит заторопился и вскоре вышел на знакомые места.

Была ли эта тяжесть тоской? Глубокой печалью? Усталостью? Безнадежностью? Одиночеством? Но она едва не раздавила Спирита, когда лифт понёс его на последний этаж. Котёнок в сумке впервые за всю дорогу заволновался. Стал мяукать, шуршать.

Зачем он вернулся сюда? Можно было убежать прочь, потом позвонить Ане из квартиры Милы, просить прощенья, молить, чтобы она возвратилась. Спирит с сомнением поворачивал ключ.

Сразу кинулся к окнам. Здесь царили пыль, духота. Одиночество. Котёнок вылез. Опрокинул авоську. Вывалил часть барахла. Стал протяжно мяукать.

Бедняга. Где-то должны были быть миски Джека. Спирит не смог выбросить их. Не смог смотреть на них, там. Миски Джека? Нет, нет, ни за что!

Что бы сгодилось ещё? Спирит отыскал их, ополоснул самую маленькую, и, с напряжением надорвав зубами пакет, опрокинул в неё молоко.

Котёнок сделал несколько грациозных движений. Внимательно осмотрел плошку. Обнюхал. С трудом перекинув через край, опустил в неё голову. И захлюпал маленьким язычком. Бока его сотрясались от удовольствия, он тихо урчал. Спирит переместился в комнату.

Здесь всё было чужим, ненужным. Как засохшие корни, торчавшие из заброшенных горшков. Даже котёнок чувствовал себя уверенней. Словно это он прожил тут столько лет.

В груди по-прежнему неприятно резало. Всё никак не объяснялось тем, что у Милы нельзя было остаться. Если я не смог удержать её, когда она была рядом, когда она хотела, чтоб я сказал ей — останься, если я тогда молчал, как каменный идол, как манекен, как скотина, откуда у меня возьмутся силы теперь? – думал Спирит, пытаясь отвязаться от теснящихся в голове всё новых комбинаций слов, которые, прозвучав в телефонной трубке, могли бы заставить Аню вернуться в квартиру Милы.

Здесь не пахло покоем.

Взгляд упал на проигрыватель. Комнату стоило заполнить звуками.

Спирит торопливо перебирал пластинки. ”Страсти по Матфею”, ”Четырнадцать хоралов”. Всё не подходило сейчас. Следующим шёл Вивальди. Конечно. Спирит нацелил и опустил иглу там, где должна была быть “Весна” из “Времен года”.

О эти звуки, не похожие ни на что во Вселенной. Какие мысли и воспоминания родят они, какие обволакивают и покрывают дымкой, от каких избавляют напрочь. Как звучат они, как ранят и лечат. Как ясно могут изобразить, будто призывая вновь, дыханье Весны, хотя ни в чём с ним не сходны.

Спирит выключил проигрыватель, закрыл глаза. Музыка продолжала звучать для него. Он был маленьким мальчиком, бегущим за мотыльком, и мотыльком, танцующим в воздушном эфире под “Времена года”.

Спирит погасил свет. В окно заглянул восходящий месяц. Плотные шторы скрыли его. Спирит замер, ему почудилось копошение Джека на кухне. Потом начал различать в темноте, чёрный комок на тахте, это спящий котёнок, белые точки, это капельки молока, оставшиеся на его усах.

И Спирит сел в своё чёрное кресло.