Филипп Клодель - Мое имя Бродек
– Король будет рад. Через два дня получишь награду.
Но Билисси отвечает:
– Пусть король заберет свое одеяние и оставит награду себе, я ничего не хочу. Я и так счастлив, такой, как есть.
Удивленный рыцарь посмотрел на Билисси.
– Ты ошибаешься, Билисси, король властен над жизнью и смертью, он хотел сделать тебя счастливым отцом, подарив тебе маленькую дочку, о которой ты всегда мечтал.
– Но у меня уже есть маленькая дочка, – отвечает Билисси, – и она моя единственная отрада.
Рыцарь посмотрел на портняжку и сказал:
– Мой бедный Билисси, король лишил тебя всего, что ты имел, матери, жены, но ты не очень горевал. Однако он захотел дать тебе то, чего у тебя нет: дочку, потому что дочь, чьим отцом ты себя считаешь, – это всего лишь химера, а ты совершенно не в себе. Неужели ты и в самом деле думаешь, что грезы ценнее жизни?
Рыцарь не стал дожидаться ответа Билисси, а тот, впрочем, ничего и не ответил, потому что решил, что рыцарь посмеялся над ним. Он вернулся в дом, взял свою дочурку на руки, спел ей песенку, покормил и поцеловал напоследок, не сознавая, что его губы касались всего лишь ветра и что никогда, никогда у него не было ребенка».
Я не собираюсь возвращаться к тому, что уже сообщил в начале этого длинного рассказа – о моем приходе в трактир Шлосса, о немом сборище всех мужчин деревни, об их лицах, о моем испуге и ужасе, когда я понял, что они натворили, и о том, как круг их тел вокруг меня разомкнулся, и об их требовании, и о моем обещании написать Отчет на старой машинке.
Как я уже сказал, Отчет закончен. Я сделал то, что они требовали от меня. Остается лишь отнести его мэру. Пускай делает с ним что хочет, это уже не моя забота.
XXXIX
Вчера – хотя вправду ли это было вчера? – я отдал Отчет Оршвиру. Взял под мышку пачку листков и отправился к нему, не предупредив. Прошел через всю деревню. Не встретил никого, кроме Цунгфроста.
– Нн… нн… нне жарко, Бродек!
Я коротко с ним поздоровался и продолжил свой путь.
Вошел на ферму Оршвира. Встретил работников, встретил свиней. Ни люди, ни животные на меня даже не взглянули.
Я нашел Оршвира за большим столом, как и на следующий день после Ereignies, когда пришел повидаться с ним. Но вчера он ничего не ел. Просто сидел, сложив вместе руки на столе, и, казалось, о чем-то размышлял. Заслышав мой приход, он поднял на меня глаза. И слегка улыбнулся.
– А, вот и ты, Бродек. Как дела? Представь себе, я тебя ждал… Знал, что ты придешь сегодня утром.
В другой раз я, быть может, и спросил бы его, откуда он мог узнать об этом, но, что любопытно, тем утром обнаружил, что мне это совершенно безразлично. Вернее, я равнодушен – равнодушен ко многим вопросам и к ответам на них. Оршвир и остальные достаточно играли со мной. В каком-то смысле мышь научилась больше не обращать внимание на кошек, а если тем не удалось позабавиться, что ж, пускай дерут когтями друг друга. Пускай больше на меня не рассчитывают. Они дали мне поручение. Теперь мы в расчете. Я высказался.
Я положил перед мэром листки, на которых изложил факты.
– Вот Отчет, о котором вы все меня просили.
Оршвир взял листки рассеянной рукой. Никогда я не видел его таким далеким, таким задумчивым. Даже его лицо утратило привычно грубые черты. Какая-то печаль немного смягчила его безобразие.
– Отчет… – сказал он, рассыпав листки по столу.
– Я хочу, чтобы ты прочел его прямо сейчас, в моем присутствии, и чтобы высказался. Мне торопиться некуда. Я подожду.
Оршвир улыбнулся и просто сказал:
– Если хочешь, Бродек, если хочешь… Я тоже никуда не тороплюсь…
И мэр начал читать, с самого начала, с самого первого слова. Стул был удобным. Я устроился получше и попытался угадать по выражению его лица, что он может чувствовать, но Оршвир читал, не проявляя ни малейшей реакции. Только иногда проводил своей большой рукой по лбу, тер себе глаза, словно не выспался, или покусывал губы, даже не сознавая, с какой силой он их кусает.
Снаружи слышалось, как просыпается большая ферма. Звуки шагов, крики, хрюканье, плеск воды, пролившейся из ведер на землю, голоса, скрип осей – целая жизнь, возобновлявшая свой ход в этот день, как, собственно, и во все прочие, за время которого люди будут рождаться и умирать по всему миру в беспрестанном круговороте.
Чтение растянулось на несколько часов. Не смогу сказать точно, на сколько именно. Мой рассудок словно отдыхал. Я предоставил ему свободу, как после большого усилия, позволил двигаться туда, куда ему заблагорассудится, немного расслабиться и поблуждать в пустоте.
Прозвонили часы. Оршвир закончил чтение. Трижды прочистил горло, потом собрал листки в довольно аккуратную стопку, стараясь, чтобы ни один не торчал, и перевел свои большие, тяжелые глаза на меня.
– Ну что? – спросил я.
Он немного помедлил, прежде чем ответить. Встал, ничего не говоря, и начал медленно расхаживать вокруг большого стола, сворачивая листки в трубку, напоминающую скипетр.
– Я мэр, Бродек, ты это знаешь. Зато, думаю, тебе неизвестно, что это значит для меня. Ты хорошо пишешь, Бродек, мы не ошиблись, выбрав тебя, и тебе нравятся образы, немного чересчур, быть может, но в конце концов… Я сам буду говорить с тобой образами. Ты часто видел наших пастухов на горных пастбищах, они тебе знакомы. Любят ли они животных, которых им доверяют, или нет, я не знаю. Впрочем, любят ли они их или нет, это не мое дело, да и не их, думаю. Животных доверяют пастуху. Он должен найти им обильную траву, чистую воду, защищенные от ветра места. Он должен оберегать их от всякой опасности, держать подальше от слишком крутых склонов и обрывов, с которых они могли бы упасть и переломать себе кости, от некоторых растений, из-за которых они могут опухнуть и сдохнуть, от некоторых вредителей или хищных птиц, которые могут напасть на самых слабых, и, конечно, от волков, когда те рыскают возле стад. Хороший пастух знает и делает все это независимо от того, любит он своих животных или нет. А скажи-ка, по-твоему, животные любят своего пастуха? Я задаю тебе вопрос.
На самом деле Оршвир не задавал мне никакого вопроса. Он расхаживал вокруг большого стола и продолжал говорить, опустив голову и похлопывая левой рукой по Отчету, который держал в правой руке.
– Впрочем, знают ли животные, что у них есть пастух, который делает для них все это? Знают ли они о нем? Не думаю. Я думаю, что они интересуются только тем, что видят под своими ногами и прямо перед собой, – травой, водой, соломой, на которой спят. Это все. Наша деревня такая маленькая. И такая хрупкая. Ты это знаешь. Прекрасно знаешь. Она чуть было не погибла. Война прокатилась по ней, как огромный мельничный жернов, но не для того, чтобы смолоть зерно, а чтобы смять ее и уничтожить. Все же нам удалось немного отвести от себя этот жернов. Он не все раздавил. Не все. И с тем, что осталось, деревне требовалось снова воспрянуть.
Оршвир остановился рядом с большой зелено-голубой изразцовой печкой, занимавшей весь угол комнаты. Наклонился и взял полено в маленькой кучке дров, аккуратно сложенной у стены. Открыл дверцу печки и подложил туда полено. Вокруг него заплясали красивые языки пламени, короткие и подвижные. Мэр все не закрывал дверцу. Долго смотрел на огонь. А тот весело гудел, как гудит иногда среди осени теплый ветер в ветвях и сухой листве некоторых дубов.
– Пастух всегда должен думать о завтрашнем дне. Все, что связано с вчерашним днем, связано со смертью, а важна только жизнь, ты это и сам прекрасно знаешь, Бродек, ты ведь вернулся оттуда, откуда не возвращаются. А я должен сделать так, чтобы остальные тоже могли жить и смотрели на свет так, чтобы…
Тут я все понял.
– Ты ведь не можешь так поступить… – сказал я.
– И почему же, Бродек? Я пастух. Стадо рассчитывает на меня, чтобы я уберег его от всех опасностей, а из всех опасностей память – одна из самых ужасных. И не мне тебя этому учить, ведь ты помнишь все, даже слишком много помнишь?
Оршвир слегка похлопал меня по груди Отчетом, удерживая меня на расстоянии или чтобы вбить в меня свою мысль, как гвоздь в доску:
– Пора забыть, Бродек. Люди нуждаются в забвении.
После этих слов Оршвир очень осторожно засунул Отчет в печку. За секунду прижатые друг к другу листки раскрылись, как лепестки огромного, странного, взлохмаченного цветка, потом стали скручиваться, раскалились, почернели, посерели и осыпались друг на друга, смешивая свои фрагменты в раскаленной пыли, вскоре поглощенной пламенем.
– Гляди, – шепнул мне на ухо Оршвир, – не осталось ничего, совсем ничего. Ты стал несчастнее от этого?
