Доминик Смит - Прекрасное разнообразие

Тут появились Бёрди Питерс и мистер Роулингс. Бёрди распахнула дверь стремительно, словно рассчитывала застать меня за просмотром снаффов.

— Как ты меня напугал, Натан! — театрально вскрикнула она.

— Доброе утро! — кивнул я, выключая аппарат.

— Мистер Роулингс хочет посмотреть июльские парады с тысяча девятьсот семьдесят пятого по тысяча девятьсот восьмидесятый год. Как мы договаривались.

— Да, разумеется. Я их уже приготовил.

Бёрди еще немного помедлила и, выдержав театральную паузу, вышла со словами:

— Ну что ж, тогда я вас оставляю вдвоем.

Мистер Роулингс, крупный мужчина в фетровой шляпе, уселся на стул и сказал:

— Поищи-ка мне кадры с фейерверками и марширующими оркестрами. И каких-нибудь кривоногих девчонок с трубами.

Правую руку он положил на брюхо.

— Сейчас поищем, — откликнулся я. — Но только сначала, если вы не возражаете, сэр, я хотел бы попросить вас взглянуть на один фильм. Меня интересует вопрос: плачет тут мужчина или нет?

Мистер Роулингс снял шляпу и положил ее на стол. Он занимался историей нашего городка, и прошлое для него было в каком-то смысле важнее настоящего. Я включил аппарат и погасил свет. На экране замелькали тени, показался отец.

— Смотрите, у него нет часов, — сказал я.

— Угу, — тяжело выдохнул мистер Роулингс. — Это твой отец?

— Да, сэр. А вот сейчас пойдет кусок, где он, возможно…

— Плачет, говоришь? Ну-ка, дай посмотреть!

Я уменьшил скорость. Отец стоит возле ванночки, мокрые руки блестят, как смазанные жиром. Вот он поворачивается к окну… Я остановил аппарат:

— Видите?

Мистер Роулингс наклонился поближе и даже выпятил нижнюю челюсть.

— Да, похоже на слезу, — сказал он. — А этот толстый младенец кто? Уж не ты ли?

— Да, я. Значит, есть слеза?

— А какие это годы? Семидесятые?

— Зима семидесятого года. Это происходит как раз в то время, когда астронавт, высадившийся из «Аполлона» на Луну, сыграл там в гольф.[85] Также в это время происходят выборы в Индии.

Какие-то исторические факты все еще держались в моей голове.

Поначалу мистер Роулингс глядел на меня подозрительно, но теперь лицо его просветлело: он нашел родственную душу.

— Так, значит, это блестящее пятнышко у него на щеке — слеза? — повторил я вопрос.

Он вытащил из нагрудного кармана очки и водрузил их на нос. Потом внимательно, даже открыв от усердия рот, рассмотрел изображение.

— Без всякого сомнения, — заключил он и убрал очки на место.

— Ну, тогда приступим к парадам! — объявил я, остановил мотор и, бережно вынув пленку из аппарата, положил ее обратно в коробку.

После окончания рабочего дня я снова отправился к дому Донованов. Мэтью как раз вышел погулять с собакой, а я последовал за ним в ближайший парк, где уселся на скамейку и стал наблюдать. Мэтью привязал пса к качелям, а сам принялся подтягиваться на перекладине. Парню было лет шестнадцать, он был спортивного вида и по-своему, на деревенский манер, хорош собой. После подтягиваний он выполнил еще ряд приседаний и отжиманий. Потом отвязал пса и побежал вместе с ним по периметру парка. Лэдди кидался на Мэтью, пытаясь его укусить, и каждый раз получал по морде, но продолжал подпрыгивать, широко раскрывая пасть. Вытащив из сумки фотоаппарат, я навел объектив и стал ждать самого динамичного момента. Я уже собирался щелкнуть, но тут боковым зрением заметил, что кто-то сел рядом со мной на скамью, и обернулся. Человек лет пятидесяти, в греческой рыбацкой кепке, провожал глазами убегавших Мэтью и его пса.

— В один прекрасный день эта собака искусает маленького засранца, — сказал он.

Это был Арлен, ясновидящий из института.

— Привет, Натан! А я сегодня целый день за тобой слежу. Похоже, я следил за следящим, а?

— Что ты тут делаешь?

— На прошлой неделе помог полиции отыскать девчонку лет десяти в Огайо. С нее содрали кожу, как шкурку с апельсина, а труп закопали в поле. Они мне принесли ее пижаму, и сигнал сразу стал четче. Похоже, ко мне возвращается дар.

— Ты что-нибудь слышал от моего отца?

— Вчера я провел двенадцать гребаных часов в «Грейхаунде»[86] по соседству с Засранным Джимми, условно-досрочно освобожденным из тюрьмы и перевозящим в другой штат свое имущество, поместившееся в бумажный пакет.

Арлен оглядел парк и поднял воротник пальто. Мэтью и собака направились к дому.

— Волосок с руки твоего отца оказался настолько разговорчивым, — продолжал он, — что я решил приехать и лично все тебе рассказать. Кроме того, я люблю путешествовать.

Я встал со скамейки и предложил:

— Может, прокатимся? У меня машина тут неподалеку.

— Я трясся в автобусе целый день, а ты мне предлагаешь прокатиться?

— Ты понимаешь, когда я за рулем, я лучше соображаю.

— Ну ладно, поехали. У меня есть время до полуночи — в это время отходит автобус в Айову.

Мы сразу выехали на автостраду. Обычно я выбирал для своих прогулок дороги, где нет большого движения, где редко попадающиеся фермеры на тракторах провожают подозрительными взглядами незнакомую машину. Но сегодня почему-то хотелось ехать по оживленной трассе. Арлен раскинулся на переднем сиденье.

— Спасибо тебе, что приехал, — сказал я ему.

— Ну, ты понимаешь, я ведь кто-то вроде мальчика-посыльного, — откликнулся Арлен. — Гребаная служба доставки экстрасенсорной почты, вот что я такое.

Я разогнал «олдсмобиль» до семидесяти миль в час. Арлен что-то сказал, но я не расслышал.

— Что ты говоришь?

— Тепло… — пробормотал он.

— Какое тепло? — не понял я.

Он показал пальцем на противоположную сторону автострады.

— Ничего я там не вижу, — сказал я.

— Сейчас увидишь.

Я продолжал вести машину, поглядывая туда, куда он показывал. Примерно через полминуты мимо нас пронеслась по встречной машина ДПС.

— Я чувствую тепло от радара, — объяснил Арлен.

Я сбросил скорость до пятидесяти пяти и поглядел на его усталое лицо с мешками под глазами.

— Так, значит, ты что-то узнал про отца? — спросил я.

— Кое-что узнал, — ответил он. — Как-то само собой это получилось. Я в последнее время совсем сдал. Все, что мне оставляли — зубные щетки, бикини, что угодно, — все молчало, ничего нельзя было понять. Я, как ты помнишь, прикрепил волосок с запястья твоего отца к своей доске. Поначалу ничего не было, а недели через две я вдруг увидел его руки.

— И что он делал?

— Не он, а они. Это были только кисти рук, как бы висящие в воздухе.

— Хорошо. Что делали руки?

— Писали письмо. Одна держала ручку, другая придерживала бумагу. Я уже до этого видел нечто подобное, но на этот раз картинка была очень четкая.

— Это было письмо ко мне?

— Послушай, парень, ну дай же истории самой себя рассказать. Не спеши. Тут очень тонкие вещи.

— Хорошо-хорошо. Извини. Рассказывай.

— Это случилось на следующую ночь после того, как мне прислали пижаму этой убитой девочки. Я увидел его руки. Белые руки, ногти обкусаны, на запястье часы. Но часы не шли.

Я посмотрел на часы, подаренные отцом. Они по-прежнему показывали 9:35. Похоже, Арлен говорил истину.

— И как я уже сказал, он писал письмо на белом листе бумаги. Ты понимаешь, я никогда не уверен на сто процентов. Всегда можно ошибиться, увидеть что-то не то. Атмосферные помехи, сердцебиение, любое внешнее вмешательство могут повлиять. Съешь что-нибудь не то — и уже сбился циркадный ритм, метаболизм ни к черту, и вот уже все картинки накладываются друг на друга…

— Да, я понимаю. И значит, ты увидел…

— А ты, по-моему, сам тоже сильно сдал. Извини, конечно.

Я ударил кулаком по рулю:

— Арлен, ради бога, скажи, что писал мой отец?

— Ладно, скажу. За две недели до смерти он написал письмо Ему. — Арлен показал на потолок машины.

— Кому ему?

— Да Богу! Он написал прямо Господу Богу.

Я посмотрел на мутные, мокрые поля, на воду, блестящую в придорожных канавах, и сказал:

— Он не верил в Бога.

— Слушай, какое мне до этого дело? — рассердился Арлен. — Говорят же тебе: я всего лишь мальчик-посыльный.

— Письмо Бо-огу? — протянул я саркастически.

— Это письмо находится в комнате, где много книг. В одной из них — там что-то о нулевой гравитации, черт ее знает, как она точно называется.

— Значит, в его кабинете?

— Ну, это уже тебе лучше знать. Слушай, мне надо сегодня успеть на автобус, а ты несешься куда-то как сумасшедший. Может, повернем назад?

Меня как будто кто-то укусил сзади за шею. Не случилось ли то, чего так боялась мать: не свернул ли я на бульвар Гнева?

— Я не могу поверить, что отец написал письмо Богу. Он должен был написать мне!

Я резко затормозил и развернул машину на 180 градусов. Арлен беспокойно потирал руки.