Лесли Уоллер - Банкир
– Я сказал уже, что это не касается тебя лично,– безжалостно напомнил ему Бернс.– Мужчины отличаются от женщин. У женщин есть дети, и они вьют для них гнездо. И все такое. Инертность – вот женская отличительная черта. Я, конечно, не имею в виду необузданных баб или проституток. Я имею в виду обычных порядочных женщин. Такая встречается с сексом только однажды, у себя дома. Но мужчины созданы иначе. Это вечные искатели приключений. Такая уж у них природа, Вуди. Взгляни, как устроен мужчина и как устроена женщина, и тебе будет ясно, что она останется инертной, а ему сам бог велел не зевать, а действовать. И люди не в силах что-то изменить. Они такими сотворены – вот в чем штука. И следовательно…– Бернс нахмурился и умолк.– И следовательно…– Он размашистым движением провел рукой по своим узким губам…– И следовательно,– выговорил он наконец,– никакого значения не имеет: как бы прекрасно ни было дома, мужчина вечно чего-то ищет. А когда дома не все хорошо, он уже не спрашивает: почему? Он сам начинает искать ответ на этот вопрос уже вне дома. У некоторых все хорошо и дома и вне семьи. В таких случаях никто не виноват – ни они, ни их жены. Просто мужчины не могут с этим совладать. Такая уж у нас природа. Вот и все.
Палмер долгое время сидел неподвижно. Он чувствовал себя непринужденно, мог даже уснуть на глазах Бернса. Но в то же время, наблюдая за собой откуда-то со стороны, он видел сам себя в этом жалком, неприглядном обличье. С огромным усилием он выпрямился в кресле и заявил: – Все это чушь.
Бернс расхохотался: – Чем скорее, душенька, ты поймешь, что я говорю чистейшую правду, тем скорей самому тебе станет легче жить.– И он опять потянулся к телефону: – Давай позовем Персика, а?
Палмер закрыл глаза.– Никаких Персиков, никаких Пончиков.– Он открыл глаза и медленно вытолкнул себя из кресла, чувствуя, как неприятно напряглись у него мускулы, когда он встал на ноги.
– Разве это может повредить? – настаивал Бернс.– Вполне порядочная дамочка, днем она работает кассиршей на аэродроме. Поневоле должна быть порядочной, верно я говорю?
– Можно сейчас достать здесь такси? – поинтересовался Палмер, шагнув к выходу.
– Ну куда тебе спешить, Вуди? Пообщайся с людьми. Встряхнись немножко. Подурачься, в конце концов. Чего тебе бояться?
Палмер услышал, как Бернс, спотыкаясь, встал и пошел вслед за ним к двери.– «Будь смелым со мной и не бойся,– пробормотал Палмер.– Ведь я не дитя, мой любимый. Будь же страстным со мной…»
– Что?..
– …«Будь страстным, дорогой»,– сказал Палмер, открывая дверь.
– Ты порядочно-таки накачался, Вуди,– предостерег его Бернс.– Давай я вызову свою машину.– Он последовал за Палмером по коридору.
– Бомбсвиль, США,– сказал Палмер, дважды ткнув пальцем в кнопку вызова, прежде чем лифт пришел в движение.
– Вижу, что самому тебе не справиться.– Голос Бернса звучал озабоченно и в то же время раздраженно.– Я спущусь с тобой и поймаю такси.
– Никаких такси, Мак, Мэкки Нож! [Герой пьесы Брехта «Трехгрошовая опера».] – ответил Палмер. Двери лифта раздвинулись.
– Я спущусь с тобой.– Бернс вошел в кабину лифта вместе с Палмером и нажал нижнюю кнопку.
– «Перчатки Мэкки – из капрона,– тихо напевал Палмер.– С них кровь смывается легко…»
– Послушай,– мрачно сказал Бернс, пока они спускались,– когда мы вылезем из лифта, держи себя в руках. Я не скуплюсь на чаевые швейцарам, но у них всевидящее око.
– «Но Мэкки знает слишком много,– прошептал Палмер.– И вот наш мальчик под замком»…
– Сколько же вы хлебнули до прихода ко мне? – спросил Бернс.
– М-ного,– ответил Палмер.– Ист нихтс гут[11], Мэкки Нож?
– Ты шпрех э биссель дойтч?[12] – удивился Бернс.
– Научился по долгу службы.– Кабина резко затормозила перед остановкой, и Палмера замутило.– Я как раз из тех, кто ловил немецких ученых-ракетчиков. Вот какая штука. Это была альте криг[13], мировая война цвай[14].– Он глубоко вздохнул и вышел из кабины лифта.
– Все в порядке?
– Руки прочь!
– Я только пытался помочь вам.
– И ну вас с вашими дамочками.
– Спокойнее, дружище,– прошептал Бернс. Его желтые глаза злобно сузились, как у тигра.
Они направились к главному выходу. Дежурный швейцар встал и вежливо поклонился. Палмер выпрямился, холодно кивнул в ответ и прошел мимо него прямо на улицу, в холодный ночной воздух. Отойдя немного от подъезда, он громогласно обратился к пустынной улице: «Учителя и метрдотели все суетились, все мне льстили, и жизнь была скучна, пока я не прозрел!»
– Сюда,– сказал Бернс, указывая дорогу на Саттон Плейс.– Видите, вот там, под тем деревом у «Эльдорадо»?
– Руки прочь!
– О, какие мы гордые!
– Не нужна мне ваша машина,– твердил Палмер,– не нужны мне ваши женщины. Зря стараетесь. Понятно?
– Забудем про женщин, но возьмите машину.
– «…Чтобы легкая, сладкая жизнь затянула меня как болото…» – Палмер отшвырнул руку Бернса и пустился бегом вдоль улицы, мимо низкого длинного черного «кадиллака». Потом он свернул за угол, побежал на запад и наконец достиг Первой авеню. Там он, бездыханный, остановился, припав спиной к шершавой кирпичной стене.– Отныне начинаю жить по-человечески,– едва выговорил он, жадно ловя ртом воздух. Он почувствовал, как пот выступил у него на лбу. Слабея, он сполз вниз, шаря в кармане в поисках носового платка. Неожиданно послышалось постукивание женских каблучков. Вытерев лицо, он увидел мужчину и женщину, появившихся из-за угла. Они прошли мимо и даже не взглянули на него. Еще один пьянчуга, да еще вырядился в смокинг.
Он наблюдал за удалявшейся женской фигурой, пока оба они не растворились в темноте. Он прикрыл глаза, снова открыл их и увидел такси, медленно проезжавшее по Первой авеню. Спотыкаясь, он бросился вслед за такси вдоль улицы, махая рукой, и бежал, бежал, бежал что было сил.
Глава двадцать третья
День начался неудачно. Эдис встала, как всегда, в шесть тридцать, чтобы проводить детей в школу. А Палмер, проснувшись, не успел еще пошевелиться, как почувствовал страшную головную боль. Скривившись от боли, он потянулся за часами, брошенными на тумбочку у кровати. Было уже восемь часов. Сев в кровати, он мгновенно пришел в себя и понял, что не успел повидаться с детьми, опоздает в банк, а в довершение ко всему эта невыносимая головная боль!
Завтрак тоже не принес облегчения. Две таблетки аспирина пока не помогали, а напряженная атмосфера, которая возникла между ним и Эдис – он это чувствовал,– только усиливала головную боль. Во всяком случае, ему так показалось. Он исподтишка наблюдал за женой, стараясь угадать, чувствует ли она то же самое, или его собственное настроение создает такую напряженную обстановку.
– Довольно скупой отчет об этом обеде в «Таймс»,– объявила Эдис.– Может быть, тебе и не стоило туда ходить?
– Ни один из них этого не стоит,– пробормотал Палмер.
– Тогда зачем же…
– Мои цели,– прервал он ее,– несколько отличаются от цели репортеров «Таймс», которые искали интересную для репортажа тему и не нашли. А я был там, чтобы меня видели, и достиг своего.
– Выполнил свой долг,– бесцветным голосом откликнулась Эдис.
– Совершенно верно.
Она молча продолжала просматривать газету, но Палмер почувствовал, что какие-то невысказанные мысли будто повисли в воздухе между ними. Как видно, она была бы не прочь продолжить разговор об обеде, но что-то ее удерживало. Неужели все дело было только в этом? Он отпил кофе.
– Разумеется, я не сидел там весь вечер,– проговорил он, сознательно возвращаясь к недосказанному.
– Я так и думала.
– Бернс пригласил меня, чтобы повидать нужных людей.
Эдис кивнула и продолжала читать. Палмер допил кофе и протянул было руку к кофейнику, но Эдис, не поднимая глаз от газеты, опередила его, и носик кофейника звякнул о его чашку.
– Осторожней,– предупредил он.
Взгляд Эдис метнулся вверх, но не на чашку, а ему в лицо.
– Разве я пролила?
– Я и не…– Он вздохнул и оборвал фразу.
Она наполнила чашку до краев.– Ты что-то очень нервный сегодня, милый.
– Выпил вчера порядочно у Бернса.
Эдис снова уткнулась в газету.– Было много приглашенных?
– Нет. Под конец остались только Бернс с Калхэйном и я.
– Уютная компания.
Палмер отказался от попытки разгадать ее мысли.– Потом и Калхэйн ушел.
– А Бернс старался удержать тебя?
– Да, а ты откуда знаешь?
Эдис легонько пожала плечами: – Он производит впечатление человека, который боится долго оставаться в одиночестве, особенно ночью.– Она нахмурилась. Потом аккуратно сложила газету и отодвинула от себя.– И еще он производит впечатление человека, который предпочел бы провести время с женщиной, а не с тобой.
