Джоджо Мойес - Девушка, которую ты покинул
В пятницу в шесть часов вечера она направляется на пробежку. Вечер прохладный, но удивительно красивый, такое ощущение, что весь Лондон стал фоном для романтического фильма. Изо рта вылетают облачка пара, и она натягивает на голову шерстяную шапку, которую обязательно снимет поближе к мосту Ватерлоо. Вдалеке светятся огни Квадратной мили,[29] по набережной ползут автобусы, на улицах стоит оживленный гул. Она подключает к своему iPod наушники, закрывает парадную дверь, бросает ключи в карман коротких штанов и переходит на бег. Она позволяет себе бездумно плыть по волнам танцевальной музыки, не оставляющей места для грустных мыслей.
— Лив. — Он заступает ей дорогу, и она спотыкается, вытягивает вперед руку, но, когда понимает, кто перед ней, тут же, словно обжегшись, отдергивает ее. — Лив, нам надо поговорить.
На нем коричневая куртка, воротник поднят от холода, под мышкой какие-то бумаги. Их взгляды встречаются, она, не думая, круто разворачивается и, стараясь справится с сердцебиением, бежит назад.
Он за ее спиной. Она не смотрит назад, но слышит его голос, прорывающийся сквозь танцевальные ритмы. Она включает музыку на полную мощность, но все равно ощущает, как от его шагов дрожит тротуар.
— Лив! — трогает он ее за плечо, и тогда она инстинктивно поднимает правую руку и в приступе ярости с размаху бьет его по лицу.
Пол настолько потрясен, что, прижав к носу ладонь, машинально пятится назад.
— Оставь меня в покое! — снимая наушники, кричит она. — Проваливай!
— Мне надо с тобой поговорить. — У него между пальцев сочится кровь. — Господи! — стонет он, бросает бумаги, засовывает руку в карман, достает большой носовой платок и пытается остановить кровь. Другую руку в знак примирения он поднимает вверх. — Лив, я знаю, что ты на меня сейчас злишься, но…
— Злюсь на тебя? Злюсь на тебя? Это даже близко не отражает, что я сейчас по отношению к тебе чувствую! Ты обманом проник в мой дом, навесив мне лапши на уши, будто нашел мою сумочку, запудрил мне мозги, уговорив лечь с тобой в постель, и тут — вау! какой сюрприз! — прямо перед тобой висит картина, которую тебя наняли найти за жирный куш в виде комиссионных.
— Что? — Из-за носового платка на лице его голос звучит глухо. — Ты что, думаешь я специально украл твою сумочку? Что я все подстроил? Ты с ума сошла?
— Не подходи ко мне! — Голос ее дрожит, глаза горят. Она идет по дорожке прочь от него, и прохожие, привлеченные их криками, уже начинают останавливаться.
— Нет. Послушай меня, — идет он за ней. — Удели мне хотя бы минуту. Да, я бывший коп. Но я не занимаюсь воровством сумок и тем более их возвращением. Я встретил тебя, и ты мне сразу понравилась, но потом, по какой-то злой причуде Судьбы, оказалось, что у тебя именно та картина, которую меня наняли отыскать. И можешь мне поверить, если бы я мог перепоручить эту работу кому-нибудь другому, то непременно так и сделал бы. Мне очень жаль. Но ты должна меня выслушать. — Он опускает руку, которой прижимал к лицу носовой платок, у него на губе кровь. — Лив, картина была украдена. Я миллион раз проверял и перепроверял документы. На портрете — Софи Лефевр, жена художника. Ее забрали немцы, а вскоре исчезла и картина. Ее украли.
— Это было сто лет назад.
— И ты считаешь, что ты права? А ты хоть представляешь, каково это, когда у тебя силой отнимают любимую вещь?
— Самое смешное, что да, — презрительно фыркает она. — Прекрасно знаю.
— Лив, я не сомневаюсь, что ты хороший человек. И понимаю, что история с картиной оказалась для тебя ударом, но если ты хоть немножко подумаешь, то примешь правильное решение. Время ничего не меняет, и черное не становится белым. А твоя картина была украдена у семьи той несчастной девушки. Портрет — это все, что от нее осталось, и он по праву принадлежит им. И самым правильным будет вернуть его назад. — Его голос звучит мягко, почти вкрадчиво. — Когда ты узнаешь правду о том, что с ней произошло, то, уверен, посмотришь на портрет Софи Лефевр другими глазами.
— Ради бога, только избавь меня от этих ханжеских ля-ля.
— Что?
— Думаешь, я не знаю, сколько он стоит?! — кричит она и, поймав его недоумевающий взгляд, продолжает: — Думаешь, я не навела справки насчет тебя и твоей компании? Не узнала, как вы работаете? И послушай меня, Пол, я прекрасно понимаю, в чем тут дело, и все твои «что такое хорошо и что такое плохо» — разговоры в пользу бедных, — морщится она. — Боже, ты меня что, совсем за идиотку держишь? Типа, нашел дурочку, которая сидит одна в пустом доме, оплакивает умершего мужа и не видит, что творится у нее прямо под носом? Нет, Пол, здесь исключительно вопрос денег. А ты ну и тот, кто стоит за твоей спиной, хотите получить картину, потому что она стоит целое состояние. Но для меня это не вопрос денег. Я не продаюсь, а уж она и подавно. Все, теперь оставь меня одну.
Она поворачивается и, не дав ему хоть слово сказать, бежит назад, оглушающая музыка в наушниках поглощает все остальные звуки. И, только оказавшись в районе Саут-Бэнка, она чуть-чуть сбавляет темп и оборачивается. Его нигде не видно, его наверняка поглотила толпа людей, спешащих домой по лондонским улицам. И когда она подходит к входной двери, то уже с трудом сдерживает слезы. Ее мысли заняты Софи Лефевр. «Портрет — это все, что от нее осталось. И самым правильным будет вернуть его назад».
— Будь ты проклят! — еле слышно повторяет она, пытаясь освободиться из паутины его слов. — Будь ты проклят! Будь ты проклят! Будь ты проклят!
— Лив! — слышит она и буквально подпрыгивает от неожиданности, когда из парадной выходит какой-то мужчина.
Но это всего лишь ее отец, на голове плоский черный берет, на шее шарф всех цветов радуги, потрепанное твидовое пальто ниже колен. В свете натриевого фонаря его лицо отливает золотом. Он раскрывает объятия, демонстрируя линялую футболку с эмблемой «Секс пистолз».
— Ну наконец-то! Со дня твоего романтического свидания от тебя ни слуху ни духу. Вот я и решил заскочить, чтобы узнать, как все прошло!
19
— Не желаете ли кофе?
— Спасибо, — поворачивается Лив к секретарше.
Лив неподвижно сидит в мягком кожаном кресле, невидящими глазами уставившись в газету, которую последние пятнадцать минут делает вид, что читает.
На Лив ее единственный костюм. Возможно, фасон слегка устарел, но ей просто необходимо чувствовать себя сегодня собранной и подтянутой. После своего первого посещения адвоката она была совершенно выбита из колеи. И теперь, чтобы чувствовать себя более уверенно, ей необходимо соответствующе выглядеть.
— Генри будет встречать их в фойе. Полагаю, ждать осталось недолго. — Одарив Лив профессиональной улыбкой, женщина поворачивается на высоких каблуках и уходит.
Кофе хороший. Как, собственно, и должно быть, если учесть, сколько она платит за час работы. Бесполезно ввязываться в борьбу, сказал Свен, без соответствующей огневой поддержки. Он навел справки среди друзей в аукционных домах и знакомых в коллегии адвокатов, чтобы найти лучшего специалиста по реституционным искам. К сожалению, добавил Свен, чем известнее адвокат, тем дороже он стоит. И каждый раз, как она смотрит на Генри Филлипса — на его модную стрижку, на туфли ручной работы, на дорогой загар на пухлом лице, — то ей на ум приходит только одно: «Ты разбогател за счет таких людей, как я».
Лив слышит шаги и голоса за дверью приемной. Она встает, расправляет юбку, делает строгое лицо. А вот — за широкой спиной Генри — и он сам, в синем шерстяном шарфе на шее, с папкой под мышкой; с ним еще двое, которых она не знает. Он ловит ее взгляд, и она поспешно отворачивается, чувствуя, как по шее ползут мурашки.
— Лив? А вот и мы. Предлагаю пройти в зал заседаний. Я распоряжусь, чтобы туда подали кофе.
Она пристально смотрит на Генри, который проходит мимо нее, пропуская вперед другую женщину. Она чувствует присутствие Пола, будто тот излучает тепло. На нем джинсы, словно подобные встречи для него что легкая прогулка.
— Сколько еще женщин ты успел обобрать за это время? — спрашивает она вполголоса, так чтобы, кроме него, никто не услышал.
— Ни одной. Некогда было. Воровал сумочки и соблазнял невинных девушек.
Она выдерживает его пристальный взгляд с гордо поднятой головой. К своему удивлению, она обнаруживает, что он тоже в ярости.
Зал заседаний отделан деревянными панелями, массивные стулья обтянуты кожей. Одна стена сплошь в стеллажах с книгами в кожаных переплетах. Все здесь говорит об основательности и пронизано величавой мудростью. Лив следует за Генри, и уже через несколько секунд все рассаживаются по обе стороны длинного стола. Она смотрит на лист бумаги перед собой, на свои руки, на чашку с кофе, словом, на что угодно, только не на Пола.
