Опасна для себя и окружающих - Шайнмел Алисса
Когда я вернусь домой, надо будет следить за тем, чтобы у меня всегда находилось занятие. Пойду на дополнительные факультативы — по подготовке к университету. Нет, сразу на университетские курсы. Я уже записана на русскую литературу в Нью-Йоркском университете, но выберу еще парочку предметов. Добавит мне баллов при поступлении, и к тому же мозг будет слишком занят, чтобы выкидывать фокусы. Я не больна, я просто слишком умная. Мозг у меня не «сломан»; на самом деле он настолько развит, что в случае простоя начинает изобретать головоломки. А люди уровня доктора Чаран этого не понимают, поскольку недостаточно умны.
Мой новый врач — эксперт, лучший в своей области, с отличными рекомендациями, — наверняка отменит диагноз. Скажет, что доктор Чаран допустила ошибку. Мол, сами знаете, безумные калифорнийские врачи и все такое.
Родители будут счастливы. Больше не надо меня стыдиться, не надо меня бояться. Наша жизнь вернется в прежнее русло.
Я делаю глубокий вдох. Ком в горле становится все меньше и наконец исчезает совсем.
Вернувшись в школу, я найду себе новую протеже. И даже знаю, кого выбрать: Эйприл Лу, бывшую лучшую подругу Ребеки. Мы в прошлом году вместе ходили на физику.
Эйприл довольно симпатичная, если ее правильно подкрасить, если помочь подобрать одежду и посоветовать обрезать угольно-черные волосы и сделать короткую стильную стрижку. Она будет благодарна мне за науку, как была мне благодарна Агнес. Как была благодарна Ребека, когда я пообещала помочь ей с первым поцелуем. Как была благодарна Алекс, когда я положила свой спальник рядом с ней.
Я катаю таблетку по ладони, а затем сжимаю в кулаке. Вчерашняя доза лекарства, наверное, уже выводится из организма. Я представляю, как метаболизм усердно избавляется от остатков. Скоро вся химия выйдет вместе с потом, мочой и слюной. Может, одной пропущенной дозы хватит. Может, когда мы приземлимся в Нью-Йорке, лекарство уже окончательно покинет мой организм. Может, Люси и Джона будут ждать меня у выхода из самолета. Нет, туда встречающих не пускают. Они будут ждать меня в зоне выдачи багажа.
Джона скажет, что ни на секунду не поверил, будто я могла навредить Агнес. Он скажет, что доктор Чаран соврала — ну конечно соврала! — насчет его отсутствия в списках летней школы и общежития, и попросит прощения, что так внезапно исчез, когда был мне нужнее всего. Он понятия не имел, через какие испытания мне пришлось пройти в последние месяцы. Он улыбнется по-лисьи, прищурит ореховые глаза и обнимет меня крепко и ласково.
А Люси… Люси скажет: «Плевать на Академию танца Сан-Франциско!» Она решила записаться в балетную школу в Нью-Йорке — в Джульярд или труппу Джоффри, — чтобы остаться поближе ко мне.
Она оба будут рядом, когда мы с Эйприл снова вспомним старые добрые игры: «легкий как перышко, твердый как сталь», «я никогда не», «правда или действие». Может, я и не стану набирать дополнительных сложных курсов. Пусть Джона и Люси будут под рукой на тот случай, если дружба с Эйприл у меня не заладится. Но она наверняка заладится, да еще как. Мне всегда легко удавалось заводить друзей.
Я откидываюсь на спинку кресла и спокойно выдыхаю. Глаза у меня сухие, на губах расплывается улыбка.
Стюардесса спрашивает, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Прежде чем я успеваю ответить, мама говорит:
— Нет, спасибо, у нее есть вода.
Улыбка у меня гаснет. В мамином голосе появились настораживающие нотки.
— Не заметила, чтобы ты приняла таблетку, Ханна, — говорит она медленно, с расстановкой.
— Ты не смотрела.
— Я вижу, что ты не открыла воду. — Она указывает на бутылку, которая втиснута между сиденьем и моим бедром. Пластмассовая крышка по-прежнему запаяна.
— Я как раз собиралась…
— Ну давай, а я посмотрю.
— Но я…
— Ханна.
Раньше мама никогда не говорила со мной таким тоном. Обычно другие родители разговаривают так с непослушными малышами.
Это не тон матери, которая считает свою дочь взрослой с рождения.
Это не тон матери, которая считает свою дочь здоровой.
Мама и правда надеялась на «более многообещающий диагноз», а не на отсутствие диагноза.
Я разжимаю правый кулак и смотрю на синюю таблетку. Я так сильно ее стиснула, что она разломилась пополам. Мелкие осколки прилипли к коже.
Я кладу половинки лекарства в рот. И даже слизываю с ладони оставшиеся крошки. Поднимаю бутылку и делаю глоток. Острые края таблетки царапают мне горло.
Я оглядываю самолет. Дверь кабины пилота закрыта, а позади нас висит занавеска, отделяющая бизнес-класс от эконома.
По моим прикидкам, от кабины до занавески примерно десять шагов и три шага от одной стороны салона до другой. Стены гладкие, кремового цвета и чуть вогнутые, а вовсе не зеленые и шероховатые. Вдоль каждого борта самолета тянется ряд круглых окон вместо одного квадратного в углу. Эти окна тоже не открываются.
— Умница, — говорит мама, когда я делаю еще один глоток, чтобы смыть привкус таблетки. Мама снова садится прямо и смотрит вперед.
Самолет — это просто еще одна палата.
Я по-прежнему взаперти.
Мне больше не позволят увидеться с Джоной и Люси.
Я никогда не стану лучшей подружкой Эйприл Лу. Она ненавидит меня с восьмого класса. Сколько ни старайся, такую неприязнь не преодолеешь.
Я закрываю глаза и вздыхаю. С Агнес было проще. Я с самого начала ей понравилась. Только потом, по словам ее родителей, их адвоката и старых сообщений самой Агнес, которые включили на слушании, она начала считать меня странной.
«Агнес две недели провела в коме».
Когда я вернусь в школу, все тоже будут считать меня странной?
«Доктора не были уверены, очнется ли она вообще».
Может, один из моих учителей уже успел проболтаться.
«Нейрохирургу пришлось сверлить трепанационные отверстия в черепе, чтобы снизить давление на мозг».
Вскоре слух разойдется по всей школе.
«Когда она наконец пришла в себя, то не могла говорить».
Все разговоры сразу стихнут, когда я зайду в класс.
«Агнес научилась общаться с помощью моргания и нечленораздельных звуков».
На меня будут смотреть иначе. Будут относиться ко мне иначе.
«Она не может самостоятельно подняться с кровати, чтобы справлять физические потребности».
Никто не захочет со мной дружить.
«Еще не вполне ясно, сколько продлится лечение Агнес и до какой степени восстановятся функции мозга».
Я буду совсем одна.
«Агнес предстоят долгие годы физической, речевой и реабилитационной терапии».
Я извинилась.
«Ее личность может измениться в непредсказуемом направлении».
Причем искренне.
«После долгой интенсивной терапии Агнес произнесла первое слово после трагедии».
Я делаю еще один глоток воды. Последние следы таблетки утекают вместе с ней.
«Мамочка».
Я открываю глаза и смотрю в проем между сиденьями. Мама кладет голову папе на плечо. Он целует ее в макушку.
Я не волшебная девочка, которой нужна стимуляция.
«Жизнь Агнес Смит никогда не будет прежней».
И моя тоже.
От автора
Писателей часто спрашивают, какой персонаж у них самый любимый. Раньше я считала, что ответить на этот вопрос практически невозможно, но должна признать: Ханна Голд занимает особое место в моем сердце. Она неидеальна и даже не особенно добра, но я описывала ее с огромным удовольствием. Мне нравились ее интеллект и остроумие, ее уверенность в себе, ее вера (в начале книги) в то, что она умнее всех. Она начинает с абсолютной убежденности в том, что является героиней жуткой истории о невинной жертве, а в итоге оказывается, что сюжет повествует не о чудовищной ошибке, а о примирении с диагнозом «психическое расстройство».
В тридцать девятой главе доктор Легконожка — то есть доктор Чаран — говорит о том, что пациенты с диагнозом Ханны с большей вероятностью причинят вред себе, чем окружающим. На самом деле, изучая статистику при написании книги, я обнаружила, что по отношению к людям с психическими заболеваниями совершается гораздо больше актов насилия, чем к обычным гражданам. Особенно это касается комплексных заболеваний и расстройств психотического характера. Кроме того, у больных с психическими расстройствами гораздо выше риск суицида, самоповреждения и насильственной смерти. В конце книги Ханна не может с уверенностью сказать, собиралась ли причинить вред Агнес. Но мы точно знаем одно: Ханна причинила вред себе и могла бы зайти куда дальше, если бы санитар вовремя не остановил ее.
