Елена Колина - Предпоследняя правда

— А знамя… Может быть, Андрей Петрович нам поможет… что-нибудь для школы… — начала директриса, намекая, что сожженное знамя тоже кое-чего стоит, и желая выторговать для школы, к примеру, оборудование для химического кабинета.

Ольга Алексеевна смотрела на нее прямо и доброжелательно.

— А знамя купите в магазине школьных принадлежностей, — насмешливо отозвалась она.

«В этой истории у нашей семьи рыльце в пушку, но не думайте, что вы сможете нас шантажировать», — глазами сказала Ольга Алексеевна, и директриса по прозвищу Лиса глазами кротко ответила: «Попробовала, не получилось, ну и ладно». Эти двое стоили друг друга.

Ольга Алексеевна, не попрощавшись, направилась к двери, за ней робким ручейком потекла Фира.

— Фира Зельмановна, задержитесь на минутку, — сказала директор, и бедной исстрадавшейся Фире отчего-то опять вспомнилось: «А вас, Штирлиц, я попрошу остаться…» На Мюллера — вот на кого похожа директриса, то есть на Броневого, конечно, в роли Мюллера.

— Лева… (уже не «ваш сын», уже не так решительно отделяя Фиру от себя)…Лева ведь уходит от нас в математическую школу? В 239-ю?

Добренько говорила, как ДОБРЫЙ Мюллер, но Фира не осмелилась кивнуть, глазами ответила: «Да… если вы… если можно…»

— Вот и пускай уходит, — мгновенно став суровым Мюллером, сварливо произнесла директриса и вдруг задумчиво сказала совсем неожиданное: — Вы думаете, мне — легко?.. Он талантливый мальчик, ради него… Да…Ну, а вам лучше подыскать работу поближе к дому.

…Поближе? Куда уж ближе?.. Школа была за углом от Толстовского дома…

Бедная Фира, бедная цыганка-молдаванка, никогда ей не стать директором школы… Не потому что она была еврейкой, для правильной статистики ее могли бы показательно назначить директором. Но эта почти номенклатурная должность требовала особого, номенклатурного склада души, скорости реакции, умения торговаться, отступить, притвориться мертвой, затем напасть, воспользоваться преимуществом, — всего, что сегодня блестяще продемонстрировала директриса, вылитый Мюллер. Фира в такие игры играть не умела, она даже не поняла, что сегодня произошло, почему Левина судьба так чудесно повернулась, хотела упасть директрисе в ноги, хотела бежать за Ольгой Алексеевной, благодарить, поэтому должность завуча — ее максимум, вершина.

Ольга Алексеевна с Аленой и Фира Зельмановна шли домой рядом, но не вместе, шагали по разным сторонам Щербакова переулка.

— Аленушка, это глупое и опасное желание спасти Резника могло привести к большим неприятностям для папы, — начала Ольга Алексеевна. — Ты что, не понимаешь? Ты дочь первого секретаря и…

— И что? Дочери первого секретаря нельзя интересоваться сексом? — огрызнулась Алена.

Ольга Алексеевна ошеломленно замолчала, и через несколько минут Алена пристыженно сказала:

— Не думай, я не интересуюсь сексом… Я не читаю таких книг, честное слово.

Боже мой, девочка думала, что это была порнография!.. Какая идиотская история, просто ирония судьбы… Но, с другой стороны, что она могла подумать? Она ведь даже не знает о существовании этой гадости — самиздата… Она не знает, не знает…

Ольга Алексеевна вздохнула:

— Аленушка, солнышко, вот и правильно, вот и молодец. Не надо читать таких книг. Отношения мужчины и женщины должны быть окутаны тайной…

…А может быть, Ольга Алексеевна все-таки пожалела Леву? Пожалела, потому что в тот день она была страшно несчастна и робко счастлива? Или суеверно стремилась заплатить за свое счастье, сделав что-то хорошее?…За час до ее прихода к директору врачи уверили их с Андреем Петровичем, что полное заживление не исключено. Возможно. Полное заживление возможно. Завтра в 14.20 на самолете из Лондона привезут искусственную кожу. «Искусственная кожа» звучит страшно, как будто Алене будут пересаживать кожу, но на самом деле это биоматериал, его, как пластырь, наклеивают на места ожогов. Начальник горздрава очень сочувственно отнесся к несчастью Андрея Петровича, поставил на ноги все личные связи. Искусственная кожа — опытная разработка одной лаборатории, и эффект — если у Алены есть совместимость с этим биоматериалом — сопоставим с операцией по пересадке кожи. Возможно, у Алены не останется никаких следов ожога. Возможно, да, а ВОЗМОЖНО, и нет.

На углу Щербакова переулка и улицы Рубинштейна стоял Илья. Увидев Ольгу Алексеевну с Аленой, бросился к ним жалеть Алену, но остановился под ледяным взглядом Ольги Алексеевны — не надо сочувствия. Илья замялся, смущенно кивнул, с облегчением повернулся к Фире:

— Я тут уже полчаса жду, — ну что, выгнали?.. Ну и черт с ней, с матшколой… Фирка, я все придумал… Мы просто уедем, — сказал Илья и посмотрел на нее с видом спасителя, победителя, главы семьи.

…«Отъезд», «уехать» витало в разговорах Резников и Кутельманов весь год. Весь год они обсуждали эмиграцию, но не как практический план, а как альтернативу, ВАРИАНТ, КАК ХОД В ИГРЕ, когда кидаешь фишку и не знаешь, куда поведет, — шесть ходов вперед или два хода назад. Разговоры об отъезде всегда заводил Илья, для него «А что, если уехать?» было как мед, — уехать от слова «диссертация», начать все заново, защитить себя от укора в Фириных глазах, от вопроса самому себе: «Неужели я неудачник?»

Никто из них уезжать не собирался, у каждого были свои причины сказать: «Вообще — да, но лично для меня — нет».

Фаина, — Фаина здесь кандидат наук, начальник отдела, а там кто, уборщица?! Кутельман, единственный, у кого работа — в Иерусалимском университете — была в кармане, отделывался шутками, цитировал Платонова. Платоновская героиня-мещанка восклицала: «…Я не есть животное такое, чтоб жить всю жизнь в одной загородке… А на шута мне теперь родина!..Я кофту хочу!»

Для Кутельмана, имеющего первую форму секретности, все эти обсуждения были абсолютно бессмысленны. Зачем обсуждать, что выбрать — свободу или Ленинград, когда выбора нет? Секретность не оставляла ему альтернатив и вариантов — как ни кидай фишку, хода вперед для него не было. А без Кутельманов Резники никуда не поедут…Да и вообще все это носило характер «в разговорном жанре», и сам Илья, начинающий эти разговоры, никогда всерьез уезжать не собирался — не мыслил себя без Ленинграда.

— Но я все решил, почему ты не радуешься? — обиженно спросил Илья. — …Что? Все обошлось? Но как, расскажи!..

Фира помотала головой, не смогла начать говорить. Огромная, невероятная несоразмерность того, что она пережила, и этого его легкого тона, — не могла она говорить, не было у нее слов.

Алена лежала в темной комнате. На ее лице была прозрачная, чуть мутная пленка — искусственная кожа. Ариша сидела около нее, прикладывала к шее и груди повязку с мазью, — на шее и груди ожог был сильней, чем на лице, и искусственная кожа не годилась. Нина стояла за дверью, как страж, готовая ринуться к Алене по первому зову. Но ее не звали.

— Нина, поди сюда, — наконец позвала Алена. — Ты переезжаешь.

— Переезжаю? Куда? — насторожилась Нина.

По Алениной команде Ариша с Ниной сдвинули кровати в спаленке, затем, пыхтя, перетащили туда Нинин диван. Теперь в спаленку можно было только войти и упасть.

— Вот, лежбище котиков… — удовлетворенно сказала Алена, стараясь ни на миллиметр не сдвинуть повязку, на спине переползла на середину лежбища и, похлопав рукой по соседней кровати, сделала приглашающий жест: — Котики, ко мне.

Ариша со смехом бухнулась на кровать слева от Алены, Нина осторожно прилегла на свой диван на правой стороне. Впервые за все время, что она в новой семье, Нина была счастлива и немного стыдилась своего счастья — как можно так сильно радоваться тому, что ее позвали, приняли, когда Алена лежит рядом с черным лицом?..

Тихим голосом — Алена вообще теперь была тихая — Алена призналась девочкам во всем, начиная с разговора с «дурой-билетершей» и заканчивая сожжением личного дела.

— Получается, что мы сестры. Я только одного не знаю — почему родители нас обманули.

— Я знаю, я читала мамин дневник… — сказала Нина. Она сомневалась, говорить или нет, и наконец решилась — откровенность за откровенность, и рассказала свою историю о двух сестрах, любивших одного человека, не обвиняя и не оценивая, просто историю, похожую на сказку и на правду.

… — Наша мама отбила у твоей мамы нашего папу? Наш папа — это твой отец? — изумленно произнесла Алена. — Значит, мы еще больше чем двоюродные сестры. Да-а, история… Но зато теперь все совершенно ясно.

И Ариша подтвердила:

— Да, теперь все совершенно ясно.

Вот такой получился испорченный телефон.

Алена узнала правду, свою часть правды, и жестоко поплатилась за любопытство, как в детском присловье: «Не суй свой нос в чужой вопрос, а то Барбос откусит нос». Она не стала любить родителей меньше, но лучше бы своих родителей еще и уважать, а Алена, принципиальный подросток, сказала себе: «Я в них разочаровалась». И семья, прежде представлявшая собой монолит «мусик-пусик-близнецы», в котором Нине не было места, превратилась в другую семью — разделилась на два лагеря, в одном Алена с девочками, в другом родители. Если бы Ольга Алексеевна поняла, чем это грозит ее семье, она сказала бы: «А вот не бери, не бери чужих детей…»