Григорий Ряжский - Дети Ванюхина
– Все будет хорошо, Полина Ивановна, – говорила, уходя, Ирина Леонидовна, – давайте будем надеяться… – но при этом смотрела каждый раз на Нину, потому что не была до конца уверена, что самой ей на деле хочется, чтобы что-то изменилось. В этом она со страхом могла признаться только себе и уверена была, что, даже будь рядом Марик или Ванька, самые близкие и родные люди, она не посмела бы не только сказать им это свое тайное, но и подумать об этом не решилась бы, про ту самую неуверенность. И холодно ей становилось тогда и неуютно, и понимала она, что неправильно это и недостойно – думать так, но разрушительная сила, исходившая из самых нижних глубин, была каждый раз могучей ее женского разума, и вновь заставляла она Ирину Леонидовну не хотеть здоровья для Нины, и не здоровья даже физического, а разума, тоже женского, тоже материнского, но на этот раз – чужого. И ненавидела она себя в минуты такого самооткровения и думала – напрасно сердце человеческое так устроено, что может быть таким большим и сильным, перекачивая через себя кровяным насосом одновременно столько светлого и темного, густого и жидкого, скорого и долгого: от любви до ненависти и сразу вслед за этим – снова, но уже иным кровотоком и в другом порядке – от ненависти до любви…
С духом майор Лысаков собрался перед Новым годом, когда пошел четвертый месяц Нининой жизни на новом месте. Он вытащил найденную чайную коробку с бумагами, обтер ее лишний раз, обдумывая план разговора с тетей Полей Ванюхиной, и отправился к ней в дом. И если с коробкой ему более или менее все было ясно, то про Михеево убийство сомнения его все еще одолевали, и он крутил их так и сяк: говорить правду или не надо – никому она, может, теперь не нужна, одно лишнее расстройство будет и горечь страшная для матери, а с коробкой вместе – вообще ужас получится нечеловеческий.
С этой последней мыслью Петюха в дверь знакомую и постучал. А зашел когда и Нину увидал, то понял сразу, что безумна она, во-первых, и что про Ванюху с Михеем и им самим словом он не обмолвится ни единым – это во-вторых. Не выдержит, подумал, тетя Полина такого после всего: тоже, как и Нина, головой пострадать может и не подняться больше. И обе тогда они пропали, считай.
А про коробку решил рассказать. И рассказал, и все, что было там, отдал. Тут же попрощался и засобирался, пока тетя Поля не разобрала содержимое ее по отдельным бумагам. Нинину руку сжал и подержал недолго в своей руке, и, показалось ему, она на сжатие его тоже сжатием ответила, не сильно, но было вроде.
А через два дня на третий снова пришел к ним, чтобы проверить женщин после коробки его. И проверил: Полина Ивановна пластом лежала неподвижным, но не болела вроде бы по-настоящему конкретным чем-то, а лежала просто и смотрела в потолок. И кушать, как он догадался, у них тоже не особо в доме имелось. Ниночка по дому ходила туда-сюда, видно, есть-то все же хотела. Иногда она подходила к матери, садилась подле нее и улыбалась тихой улыбкой. А мать говорила ей:
– Сейчас, дочка, я сейчас… – и снова не вставала, потому что, как понял Петя, привыкала к новой мысли про детей своих и внуков, к новому пониманию сложившихся в семье родственных связей и думала, наверное, про все такое, оттуда вытекающее: кто кому теперь кто…
Одним словом, майор областного УГПС Петр Лысаков засучил рукава, перевернул вверх ногами стулья, закатал половики и навел в доме Ванюхиных люксовую уборку, как он привык наводить у себя в жилье за долгие холостяцкие годы. А после еду сделал какую-никакую и запалил чайник, и собрал женщин к столу. Полина Ивановна к столу встала, а Нина уже сама пришла и Пете улыбалась по-доброму, и они чай этот стали пить с медом и булкой. Полина Ивановна отхлебнула первый глоток, ей во рту стало горячо, и в этот момент она поняла, почему второй Нинкин близнецовый пацан в детском параличе тогда оказался, Айван этот, – потому и оказался, что от близкой родни произошел, а это по всем Божьим законам – болезнь и смерть.
«Спасибо, Господи, за Максюльчика тебе нашего, – подумала она, – что одного упас хотя бы от беды такой, прости нас грешных…»
– Вы, теть Поль, не беспокойтесь, – сказал ей, уходя, Петя, – я заходить к вам буду почаще теперь, ежели чего…
Первым делом, обживая плющихинскую гавань, Милочка наняла новую прислугу: так, казалось ей, будет вернее начинать серьезную жизнь с серьезным мужем-банкиром. Возраст Айвана ее совершенно не смущал – она получила свое, законное, полноценную замену тому, что вынашивала с детства, и досталось это ей теперь по праву. И хотя судьба, соединив ее с избранником, не сумела оборвать мешавшее полному счастью родство, все равно Милочка, продолжая пребывать в состоянии перманентного кайфа от всего, что так резко изменило ее жизнь, совершенно искренне связывала последние события внутри собственной же семьи с Провидением. Живот ее уже основательно выделялся среди прочих контуров Милочкиной вертикали своей плотной округлостью. Привычный зов, идущий из глубин пищевода, не исчез в связи с перестройкой внутренних женских систем, но Милочка сообразила, что именно сейчас она снова должна собрать волю в кулак и не поддаваться пагубным страстям, способным помешать будущему материнству.
Айван о невестиных проблемах вообще ничего не знал, ему даже думать было странно в эту сторону, а сообщить ему о дурных Милочкиных наклонностях было некому. Айван любил свою избранницу такой любовью, о существовании которой до сих пор не подозревал, и это снова очень хорошо накладывалось в его математических мутациях на теорию хаоса, вписываясь в динамические показатели по всему диапазону частот: от крайней плоти до коры головного мозга. Но при этом, если бы его спросили сейчас, чего он в жизни желает больше: остаться с Милочкой навечно или продолжать руководить наследной корпорацией, он не сумел бы ответить однозначно. Но знал зато – при смене аттрактора все равно найдется путь, подлежащий разделению энергий. Когда-то, входя в основы хаоса и бифуркаций, Айван прочел поданное в качестве наглядного примера рассуждение о том, что где-то в Хорватии одна река, споткнувшись о какой-то там остров, разделилась на два рукава – один ушел в Дунай, к Черному морю, а другой – к Средиземному. И это многое ему объясняло…
В «Мамонте» он продолжал просиживать с утра до поздних часов, насыщая себя новым знанием, оказавшимся для него той самой втягивающей воронкой, куда по проторенным им же траекториям стали методично стекаться обломки и огрызки прошлых его знаний, опытов и увлечений, образуя постепенно систему построения идеального арочного моста, перекинутого от одного края воронки к другому, но разворачиваемого в случае надобности по любому диаметру.
Эксперты не могли ничего понять. Шаги, предпринимаемые юным главой корпорации, совершенно не вписывались в привычные рамки, но самым невероятным образом, вопреки всем прогнозам специалистов, оборачивались очередной прибылью – там причем, где ее никто не мог ожидать. Документы он подписывал коротким тычком, экономя время, но всматриваться близоруко успевал в каждый, и если он его устраивал, то тыкал нечто вроде «Лу…» и завиток. Корпорации он был представлен Дмитрием Валентиновичем как сын и наследник покойного главы, Иван Маркович Лурье. К этому непривычному для собственного уха фонетическому соединению Айван привык быстро и не придавал в дальнейшем большого значения такому несоответствию собственного понимания истины и случившегося факта: главным для него оставался возводимый им к вершине незыблемый монумент науки, должный подтвердить опытным путем ее же теоретический фундамент.
О том, что пора узаконить их отношения, Милочка в первый раз заикнулась, когда предъявила Айвану явную оттопырку в области живота. Тогда Айван снова, чтобы не особенно отвлекаться по мелочам, попросил Дмитрия Валентиновича устроить регистрацию брака с Милочкой в самые короткие сроки и без временных, если можно, потерь, о’кей?
Свадьбу сыграли, когда плоду Лурье исполнилось шесть месяцев, и по этой уважительной причине Таиланд Милочка отложила до лучших времен. Отложила, но вовсе не забыла. К этому же сроку и подгадал восстановленный с помощью Дмитрия Валентиновича новый российский паспорт, куда и проставлен был брачный штамп. Такой же паспорт с двойным петухом на обложке одновременно вручили в милиции и Ирине Леонидовне.
Марк Самуилович вырваться в Москву не смог, хотя очень того желал, не успевал обернуться из-за зимней сессии в университете, где принимал экзамены, пришедшиеся точно на свадьбу сына. Может, и успел бы, если бы очень постарался и сумел договориться на кафедре, но выяснилось, что все равно времени получить российскую визу не хватит. Ирина огорчилась, конечно, но не так сильно, как можно было бы ожидать.
«Я-то – здесь, в конце концов, – решила она, – ничего страшного, ближе к лету свидятся с отцом. – И еще подумала, что хорошо бы и для Марика паспорт организовать, восстановив ему, как и им с Ванькой, прежнее гражданство. – Пригодится теперь наверняка по новой жизни, а то куча неудобств с визами этими, регистрациями для иностранцев, и вообще, какого черта…»
