Валерий Алексеев - Паровоз из Гонконга
— Да я что? Я ничего, — тетя Валя пожала плечами. — Просто заранее оговариваюсь. Вы же их с собой в Союз не потащите, и подарки мне такие делать — тоже вам смысла нет.
— Почему в Союз? — побледнев, спросила мама Люда. — Мы месяц как приехали. Шутки ты шутишь.
— Да какие уж шутки, — Аниканова боролась с собой. Ей хотелось бы остаться бескорыстной благодетельницей, выручившей в трудную минуту людей, но остановиться она не могла, как не может пересилить себя кипящий на огне чайник: он должен брякать крышкой, шипеть и плеваться до тех пор, пока в нем есть вода. — Все мы под высоким начальством ходим. А тебя, дорогая ты моя подруга, я хочу предупредить… Андрей, сходи на балкон, посмотри, не идут ли из парка мои гулены. Не дала Иришка папе поспать, утащила к собору смотреть, как новобрачные фотографируются. Очень рано начала она брачными делами интересоваться. Поди, мальчик, выгляни…
Нахохлясь, Андрей покосился в сторону балкона, но не двинулся с места.
— Устал он, — оправдывая сына, проговорила Людмила.
— Ох, и бережешь ты его! — Валентина в упор посмотрела на Андрея и тем, что он не прячет глаза, осталась очень недовольна. — Красный какой-то. На море, что ли, ездили?
— Да нет, — сказала Людмила. — Просто шли по жаре.
— Ну, так вот, — Аниканова наклонилась над журнальным столиком, приблизив свой курносый нос вплотную к маминому лицу, и, зачем-то понизив голос, возбужденно заговорила. — Тут на днях я на пульте вместо Ляльки сидела, нужно было подменить, слышу — с Виктором Марковичем Звягин на лестнице разговаривает, и вроде о контракте Сивцова. Я, конечно, одним ухом пристроилась: это ж ваш контракт, я знаю, как не поинтересоваться?
Валентина сделала паузу, наслаждаясь нетерпением мамы Люды.
— Слышу, Гришка говорит: "Недоволен я, Виктор Маркович, заменой Сивцова. Только приехали, а уже деятельность нездоровую развели, контактами ненужными обросли, холодильник приволокли на продажу, сразу доллары откуда-то появились. Похоже, продуктами приторговывают…"
— Неправда! — возмущенно вскинулась мама Люда. — Вот уж неправда! Я такую клевету без ответа не оставлю! Я и до посла, если надо, дойду!
— Подожди, подруга, — остановила ее Аниканова. — Про какую клевету ты говоришь? На кого ссылаться будешь? На меня? А я и знать ничего не знаю. Про посла ты вообще забудь, к нему тебя и на пушечный выстрел не подпустят. До Москвы далеко, до посла высоко, но в Москву самолеты раз в неделю летают. Лучше слушай меня и не горячись. Дыма без огня не бывает. Холодильник есть? Есть. И контакты тоже есть, что греха таить, и в дипшопе я тебя видела, а откуда доллары — не сразу скажешь, да я и не спрашиваю. Ну, насчет всего остального — никто в твоих объяснениях не нуждается. Так ты будешь меня слушать, чем все дело кончилось?
— Буду, — упавшим голосом сказала мама Люда. — Только ты не кричи так громко, в ушах звенит.
Тетя Валя отодвинулась:
— Погоди, — проговорила она, вся вибрируя от торжества, — еще не так зазвенит! Я, Людочка, сама обмерла. Да что ж, думаю, такое, как это можно с людьми так жестоко поступать? Если совершили ошибки — первый выезд, всякое бывает, дайте им возможность исправиться, укажите, поправьте, пригрозите. С вами ведь никто не беседовал?
— Никто, — прошептала мама Люда.
— Ну, тогда не знаю, что и думать. На моей памяти это первый случай, чтобы так высылали.
— Подожди, — Людмила сделала слабую попытку возразить, — никого еще не выслали. Что советник ему ответил?
— А ничего! — торжествующе закричала Аниканова. — В том-то и дело, что ничего. Только и спросил: "А на работе он как?"
— Вот-вот, — оживилась Людмила. — Главное — работа!
— Ну, Гришка ему и отвечает: "Да так, — говорит, — ни рыба, ни мясо, от общественной нагрузки уклоняется, в кино в офисе не ходит, фильмы ужасов предпочитает, и на семинарах еще ни разу не выступал".
— Да неправда же это! — закричала мама Люда. — Не выступал потому, что робкий, деликатный, выхваляться не любит. Ни на каких ужасах он отроду не бывал, а в кино в офисе мы вместо него ходим, он к лекциям готовится. В прошлый раз, например, были, фильм показывали этот… ну, как его? Андрей вспомнит.
Она умоляюще обернулась к Андрею.
— Мама! — грозно сказал Андрей. — Мама, пойдем!
Но она как будто этого не слышала. Вскочила, заметалась по холлу, ломая руки, кудельки ее взмокли, лицо заблестело от пота, нос заострился.
— Ой, ну как же это можно! — повторяла она. — Как же это можно с людьми так поступать? Что ж мы, куклы бесчувственные?
Большое удовольствие она доставляла своим поведением тете Вале: та водила за нею своим круглым носом, и прозрачные глаза ее лучились. Андрей, не выдержав, подошел и взял маму Люду за локоть.
— Мама, Настя кушать захочет, а отец спит…
…Это была находка. Мама Люда перестала метаться, остановилась посреди холла, видно было, что она мысленно повторяет эту фразу в уме: "Настя кушать захочет, а отец спит". Картина вырисовывалась ужасная.
— Да-да-да, — торопливо забормотала она, — засиделись мы, пора нам, спасибо тебе, Валечка, милая, и за помощь, и за совет.
— Что совет? — великодушно сказала Аниканова и тоже поднялась. — Совет денег не стоит. Вот если б ты за бараном ко мне пришла — тут уж нет, чего не имеем — того не имеем.
Когда мама Люда с Андреем вышли на улицу, уже повечерело. Небо стало темно-желтое, в нем чернели веера пальм.
— Ну, зачем ты так перед ней тряслась? — пенял матери Андрей. — Врет она все, я по лицу вижу. Врет, чтобы тебя помучить, чтобы ты еще потряслась. И отцу не надо рассказывать ничего, он тоже трясется. Эх вы, трясуны вы несчастные!.. Жили бы по правилам, раз трясуны. Правила для того и написаны, чтобы такие, как вы, не робели. Ты же первая начала жульничать, кто тебя под бок пихал?
Мама Люда шагала быстрыми мелкими шажками, лицо ее, освещаемое рекламами и витринами, то вспыхивало ярко-розовым, то зеленело, и тогда губы становились черными.
— Господи, — говорила она, не слушая Андрея, но постепенно успокаиваясь от монотонного его бубнения, — господи, только бы у них там ничего не случилось. Настя кушать захочет, а отец спит…
Но ничего не случилось: когда они вернулись, отец и Настасья мирно играли в "Пестрые колпачки". Настя выигрывала и торжествовала, а отец, морща лоб и ероша кудлатую голову, изображал, что ужасно огорчен. Изображал он очень неумело, но ребенку и такого обмана было достаточно.
— Мама! Батя! — закричала Настасья. — А папке нашему всю жизнь не везет!
Маму Люду эта идиллия повергла в исступленное умиление.
— Лапушки вы мои, дорогие мои! — со слезами на глазах кинулась она обнимать мужа и дочку. — Играют, деточки мои золотые! Ничего, ничего! Будем держаться вместе, раз такая беда!
И при этом все глядела, все оглядывалась на Андрея, стоя на коленях возле кровати: приманивала, чтобы и он пал рядом с нею на колени, слился в общем семейном экстазе, разделил ее умиление… Но Андрей стоял, как бесчувственный, набычась и глядя на сетчатое окно. Он и думал про себя: "Вот — стою, как бесчувственный"… Как будто он заглядывал в чужое купе или досматривал последние кадры какого-то странного фильма. Камера отплывала: фигуры долговязого мужчины, маленькой женщины и белобрысой девочки уменьшались, становились, словно впаянными в электрическую лампочку, слабо горящую посреди темной клетушки… Вот она была, его мыслимая Вселенная, которой он судья и хранитель.
22
Утром, ранехонько, путь не близкий, поднялись, напились чаю из термоса и все вчетвером отправились в офис, чтобы успеть к восьми назначенным часам. Иван Петрович хотел нести свой крест в одиночку, но Людмила сперва попросила Андрея пойти с отцом, а потом, поколебавшись, и сама решилась и разбудила Настасью. Расчет у нее был такой, что, может быть, вид дружно кающегося семейства смягчит начальственные сердца.
Настасья идти ножками заленилась. А Андрею до смерти надоело таскать ее на руках, и разнообразия ради он понес сестренку, как Горе-Злосчастие, на закорках. Местные шли по пятам и радостно смеялись, а Настасья оборачивалась и казала им язык. Родители шагали впереди и разговаривали: все репетировали предстоящий разнос. Говорила, впрочем, больше мать, а отец отзывался глухо, вроде как из-под воды.
— Ну, а если он тебе скажет… Нет, а если он возьмет да спросит!..
— Бу-бу-бу, — отвечал отец.
Очень беспокоили маму Люду десять долларов, о существовании которых Андрей услышал только вчера. Нет, мама Люда не умела жить в ладах с законом: оказывается, она не только взяла у Тамары зелененьких (рассчитавшись с нею местными по черному курсу), но и пошла делать покупки в дипшоп, даже корзиночку успела набрать, однако вынуждена была все бросить и сбежать, поскольку явились торгпредские. Теперь, раз уж и Валентине известно, отпираться в этом вопросе бессмысленно. Мама Люда предлагала списать все на Бородина (мол, оставил лишние и уехал), но Андрей решительно воспротивился, и, подумав хорошенько, мама Люда с ним согласилась. Оставалось одно: говорить правду…
