Василий Песков - Полное собрание сочинений. Том 17. Зимние перезвоны
Мы тронулись дальше на юг. Уходивший в горы нефтепровод сверкал предвечерними красками солнца. Временами мы останавливались полюбоваться фантастическим зрелищем. Пейзаж был похож на то, что рисуют фантасты, увлекая нас на другие планеты.
Точка «перелаза» через хребет находится на высоте полутора километров. В этом месте сзади мы оставили голубое сияние тундры и нырнули в мокрую мглу. Облака, идущие с юга Аляски, упираются в горы и тут стоят спрессованные настолько, что надо было включать свет и двигаться почти ощупью.
На южном склоне хребта мерзлота уже не сплошная, пятнами. Там, где не было мерзлоты, нефтепровод уходил под землю. А там, где он снова выныривал на поверхность, опять была мерзлота.
Ночевали мы на компрессорной станции, как две капли воды похожей на ту, что уже осмотрели. Утром по дороге, побрызганной дождиком, мы продолжали «пилить» Аляску, приглядываясь к переменам, идущим с севера к югу. Из них заметное — появленье кустов ивняка и ольшаника. Земля как бы куталась в мягкое одеяло. Приподнятый над поверхностью нефтепровод временами из поля зрения исчезал. А лось, пересекший дорогу, был тотчас спрятан кустами.
И вот самое первое дерево на пути к югу. Тощая кривобокая елка. Но первая! И дорога внимание путника на нее обращает — на желтом щите слова: «Самая северная ель на аляскинском нефтепроводе. Не соблазнитесь срубить. Она радует путника». Судя по утоптанной почве, под елкой фотографируются на память. Мы тоже размяли тут ноги и попили из бегущего по камням ручейка.
Но вот дорога дарит нам еще три деревца… Десяток деревьев… И вот уже ивовая и ольховая подпушь почти сплошь покрыта черной еловой щетиной, густеющей на глазах. Елки никак не похожи на наши зеленые и нарядные ели. Веток совсем немного на тонких, тощих стволах. Лес черен, угрюм. Красок ему добавляют только болотца между чернолесных холмов.
Часа полтора дорога идет по неприветливой монотонной земле. И вдруг глаза замечают ярко-зеленые брызги по черноте — лиственный лес! Осины. Поначалу я принял их за березы. Тонкие, хрупкие, они хороводят все чаще, и от прилива зеленого цвета сразу становится веселее. Появляются и березы со стволами более смуглыми, чем у наших. И вот уже настоящий смешанный лес кружится у дороги. Это середина Аляски, место, где индейцы-атапаски веками кормились охотой — били лосей, баранов, медведей. Этого зверья и сейчас много, но его не видишь — лес не так откровенен, как тундра, он прячет все, что имеет.
Места безлюдные. Но дорога, рожденная нефтепроводом, сделала сердцевину Аляски доступной. Навстречу мчатся грузовики с пакетами труб, с бульдозерами, с контейнерами еды для нефтяников, с бурильными агрегатами. Их, впрочем, немного. Шоферы узнают машину инспектора Ванбергена, сигналят приветственно или даже останавливаются — пожать руку, перекинуться словом.
По дороге в ранее недоступные дебри затащили свои бульдозеры искатели золотишка и успели перекопать («испоганить», говорит Лайол) речки и ручейки. Дорожные знаки и указатели разнообразят щиты с изображением фотокамеры. Проезжающий знает: ему указали точку, с которой можно сделать хорошие снимки.
На огромном пространстве никто у дороги не выбрал места для жизни — ни поселка, ни деревеньки. И вот первое поселение. Четыре дома, и тут же — гостиница, ресторан. Это столица шоферского братства. Название у поселка в духе дорожных нравов — «Холодная нога». Жить без юмора в этой дыре невозможно. И о нем заявляют проезжему сразу. Перед гостиницей на шоссе полощутся три флага: полосатый флаг США, синий со звездами — штата Аляски и белый с рисунком ботинка, из которого торчат посиневшие пальцы, — флаг «Холодной ноги».
В веселом лесном поселении мы отобедали, наслаждаясь после безлюдья толкотней жизнерадостной шоферни. О нравах «Холодной ноги» мы еще вспомним, а теперь — дальше, дальше, на юг по Аляске.
Карта подсказывала: нефтепровод приближается к Юкону, к великой реке американского севера. Теперь все чаще труба ныряет под землю, а дорога покато спускается вниз. В каком-то месте Лайол притормозил.
— Пожалуй, стоит снять свитеры, жарковато.
Минут сорок назад пересекали Полярный круг и ежились на ветру. И вот — жарковато. Такова долина реки. Тут вызревают овощи, можно накосить сена. В солнечный день в июле температура поднимается к тридцати градусам.
Река… Мы поспешали, но Лайол щедро «отстегнул» целый час, чтобы я мог как следует разглядеть Юкон. Он тек мутноватый, спокойный, широкий, обрамленный зеленью, осинами, тополями, ивами и ольшаником. Лодка на водном просторе казалась щепкой, плывущей к синевшим вдали горам.
Пробираясь в прибрежных зарослях, я обнаружил малину, лебеду, иван-чай. Все, что росло тут, было знакомым. И если б не мутноватость воды, я бы подумал: течет Енисей. Для дороги у нефтепровода сооружен мост. Табличка возле него сообщала: длина — 765 метров, стоимость — тридцать миллионов долларов. Посередине моста проезжают автомобили, а по бокам — пешеходная линия и труба, огражденная мощным барьером и металлической сеткой.
Тут, у Юкона, «восьмое чудо» держат под особым контролем. Возле моста мы с Лайолом наблюдали ученье, походившее на маневры военных. Вдруг появилось несколько вертолетов с десантом в оранжевом одеянии. Три минуты — и на воду спущены лодки, поплавковые боны, появился откуда-то катерок и на нем человек с микрофоном. Это были ученья на случай разлива нефти. Страшно подумать, что будет с Юконом, если это случится тут, у реки…
У Фэрбанкса с нефтепроводом мы распрощались. Лайолу надо было лететь в порт Валдиз, где кончается сухопутная линия нефти. Я же летел в Анкоридж.
— Ну вот, благодаря «трубе» вы увидели и Аляску, — сказал Лайол.
Дорога людей сближает. Мы обнялись.
Южную часть Аляски я увидел чуть позже, двигаясь по обычной автомобильной дороге. И лишь мысленно мог представить, как стальная змея сползает еще на один горный хребет, как скользит, извиваясь, густеющими лесами, как проходят под трубой лоси, плещется рыба и как, подобно совам на севере, садятся на нее отдохнуть царственные орланы.
Аляска «подпоясана» серебристым шнурком. Чудо, что сумели его протянуть по нехоженым дебрям. Но кто сказал бы доброе слово о техническом чуде, если на длинном пути по северным землям оно бы где-нибудь захромало. Его бы сразу прокляли. Но аляскинский нефтепровод, постучим по дереву, огорчений никому не принес, действует безотказно. И чуда тут нет: умно был скроен, крепко, ответственно сшит.
Именно такой порядок вещей природа еще способна терпеть от людей. Отступление от этих правил катастрофично.
Фото автора. 2 февраля 1991 г.
Помолись ворону…
(Семь недель на Аляске)
Самолет заправлен. Мы расстелили на крыле карту. Можем полететь куда захотим. Джон называет деревеньки по Юкону: Русская Миссия, Холи-Кросс, Руби… Самая интересная — Гуслея, столица комаров и лосей на Аляске.
Жители деревеньки — коренные индейцы племени атапаска…
И вот мы летим над страной атапасков. Трудно вообразить себе большую глухомань. Никаких следов человека! Синий лес, голубые кружочки озер, зелень болот и полян. И все опоясано серебристым кушаком Юкона, на котором тоже нет ни единой метки присутствия человека.
Гуслея… странное, почти русское слово. Непривычно выглядит и деревня. Сплошь рубленые некрашеные дома. Дымки из труб. Несколько лодок мелькнуло у пристани. Собаки, услышав звук самолета, бегут за околицу, а следом на вездеходах — люди. Джона Винклей в сенат выбирали в этих немноголюдных местах. Его самолет — частый гость в юконских деревеньках.
Сенатора называют тут просто Джон. И рады его появлению.
Вот они, атапаски. Широкоплечие, невысокого роста, в картузиках с козырьками. На всех разноцветные куртки. Тысячелетия не знавшие колеса, эти люди теперь, как дети, не расстаются с японскими широкошинными вездеходами.
— Джон!..
Все по очереди подходят здороваться. Приветливо кивают и гостю. «Из Москвы… Знаем, знаем. Сиза, дочка Вилсона, была недавно в Москве, рассказывала…» Вот тебе и глухомань земли атапасков!
Деревня пахнет дымом, еловыми дровами, вяленой рыбой. Рубленые из грубо отесанных плах хижины — традиционные жилища местных индейцев. У каждого дома — вешалка с рыбой.
Как дрова, свалены в кучу лосиные рога. Сушатся сети, висят на стенах плетенные из ремешков лыжи, стоят под навесами мотонарты.
Деревня не маленькая — девятьсот двадцать атапасков и четверо «бледнолицых». Впрочем, «бледнолицые» тоже наполовину индейцы, дети пришедших с юга людей, бравших в жены девушек атапасков. Один из них — 76-летний Роберт Вент приветствует нас возле своего дома. Отец Роберта пилил когда-то дрова для пароходов на Юконе. Лосиный и комариный край для этого человека — родина. В Гуслее Роберт открыл лавку, ставшую постепенно немаленьким магазином. Теперь он остался при этой торговой точке только советником — передал дело дочери. В ее доме (на первом этаже магазин, а вверху — жилище) нас поместили. Сама хозяйка, Мейбл Вент, как выяснилось, улетела развлечься в Лас-Вегас…
