Джон Гришэм - Покрашенный дом
— Он нынче сколько собрал? — спросил он за ужином у отца. Мы только что произнесли благодарственную молитву и теперь раскладывали еду по тарелкам.
— Сто девяносто фунтов.
Мама в отчаянии закрыла глаза. Считалось, что ужин всей семьи — это время отдыха и общения. Она ненавидела споры во время еды. Праздные сплетни — обычная болтовня о последних событиях, о людях, с которыми мы были или, может быть, не были знакомы, — все это было в порядке вещей, но вот конфликтов она не любила. Пища как следует не будет перевариваться, если тело не расслабилось.
— У меня есть мысль поехать завтра в город, найти Стика Пауэрса и сказать ему, что этот малый мне больше не нужен, — заявил Паппи, размахивая вилкой в воздухе.
Нет, он этого никогда не сделает, мы все это прекрасно понимали. И он тоже. Если Стику каким-то образом удастся заковать Хэнка Спруила в наручники и засунуть в свою патрульную машину — а на такое зрелище я очень хотел бы полюбоваться, — остальные Спруилы тут же упакуют свое барахло и уедут в считанные минуты. А Паппи не станет рисковать урожаем из-за какого-то идиота вроде Хэнка. И мы будем по-прежнему скрипеть зубами и стараться как-то перетерпеть его присутствие на нашей ферме. И еще будем молиться и надеяться, что он больше никого не убьет и его никто не прикончит, а через несколько недель урожай уже будет убран, и он уедет.
— Ты ж не знаешь наверняка, что это он, — сказала Бабка. — Никто ж не видел, что это он в амбар кидался.
— Некоторые вещи вовсе не обязательно видеть собственными глазами, — выстрелил в ответ Паппи. — Мы ж не видели Трота с кистью в руке, но совершенно счастливы считать, что это он красит дом, так?
Мама, улучив момент, спросила:
— Люк, с кем сегодня играют «Кардиналз»? — Это был ее стандартный вопрос, этим она почти напрямую хотела дать всем понять, что хочет поесть в спокойной обстановке.
— С «Кабз», — ответил я.
— Сколько у них игр осталось? — продолжала она.
— Только три.
— А Мьюзиэл далеко вперед вырвался?
— На шесть очков. У него триста тридцать шесть. У Баумхольца триста тридцать. Ему Стэна не догнать.
На этом этапе полагалось вступить отцу и поддержать жену в ее попытке увести разговор в сторону от более серьезных вопросов. Он прокашлялся и сказал:
— Забыл вам рассказать. Я тут в прошлую субботу столкнулся с Лу Джеффкотом. Он мне сказал, что у методистов появился новый питчер, он будет играть в воскресенье.
Паппи уже вполне остыл, чтобы заявить:
— Да врет он все. Они каждый год это говорят.
— Да зачем им новый питчер? — чуть улыбнувшись, спросила Бабка, и я решил, что мама сейчас рассмеется.
В воскресенье должен был состояться ежегодный Осенний Пикник — замечательное мероприятие, приводившее в возбуждение весь Блэк-Оук. После молитвы, обычно очень длинной, по крайней мере у нас, баптистов, мы собирались в школе, куда подтягивались и методисты. В тени под деревьями наши дамы раскладывали столько еды, что можно было бы накормить весь наш штат, а после весьма продолжительного ленча мужчины всегда играли в бейсбол.
Это была не совсем обычная игра, потому что на кон ставилось право потом хвастаться и похваляться весь год. Победители в этой игре высмеивали и вышучивали проигравших почем зря. Я не раз слыхал, как посреди зимы мужчины в «Ти шопп» подсмеивались друг над другом по итогам этого матча.
Методисты выигрывали этот матч последние четыре года подряд и все-таки каждый год распространяли слухи о своем новом питчере.
— А у нас кто будет за питчера? — спросил отец. Паппи из года в год был тренером команды баптистской общины, хотя после четырех поражений подряд на него уже начали ворчать.
— Ридли, наверное, — без колебаний ответил Паппи. Он думал об этом матче весь год.
— Да этого Ридли даже я переиграю! — заявил я.
— У тебя есть предложение получше? — резко спросил Паппи.
— Да, сэр!
— Я просто горю нетерпением, так хочу его услышать!
— Ковбой, — сказал я. Все заулыбались. А что, отличная мысль!
Но мексиканцы не могли участвовать в нашем Матче, и люди с гор тоже. Обе команды набирались только из всем известных членов обеих конгрегации — никаких наемных рабочих, никаких родственников из Джонсборо, никаких незаконных участников любого вида и рода. Вокруг Матча было накручено такое количество разных правил и условий, что, если записать все на бумаге, выйдет целая книга, потолще Библии! Судей приглашали из Монетта и платили им по пять долларов плюс все, что они смогут съесть за ленчем. По идее судей никто не должен был знать, но после прошлогоднего поражения возникли слухи, по крайней мере в нашей церкви, что они либо сами методисты, либо женаты на представительницах методистской общины.
— Да, это было бы просто здорово, — сказал отец, мечтательно представляя себе, как Ковбой гонял бы наших противников. Один страйк-аут за другим! И крученые мячи, летящие в них со всех сторон!
Разговор перешел на гораздо более приятные темы, и тут вступили женщины. Бейсбол был отринут в сторону — они заговорили о пикнике, о блюдах, о том, в каких платьях придут женщины из методистской общины, и так далее. Ужин спокойно подошел к обычному концу, и мы двинулись на веранду.
* * *Я уже решил, что напишу Рики письмо и расскажу все о Либби Летчер. Я был уверен, что никто из взрослых этого не сделает — они были слишком озабочены сохранением тайны. Но Рики надо знать, в чем его обвиняет Либби. Ему же надо как-то на это реагировать. Если он обо всем узнает, то, может быть, сумеет как-то отпроситься в отпуск, домой, чтобы разобраться со сложившейся ситуацией. И чем раньше, тем лучше. Летчеры держались скрытно, никому ничего не говорили, насколько нам было известно, однако в Блэк-Оуке секреты хранить трудно.
До того как отбыть в Корею, Рики раз рассказал нам об одном своем приятеле, парне из Техаса, с которым познакомился в учебном лагере для новобранцев. Парню было всего восемнадцать, но он уже был женат, и его жена была беременна. В армии его на несколько месяцев направили в Калифорнию, возиться с какими-то бумагами, чтобы не погиб на фронте. Записали ему в личное дело сложное положение в семье, так что теперь парень вернется в Техас еще до того, как его жена разродится.
У Рики теперь тоже было это самое сложное положение в семье, просто он об этом пока не знал. Вот я ему об этом и сообщу. Я смылся с веранды, сказав, что устал, и пошел в комнату Рики, где лежала моя дощечка для письма с изображением Великого Вождя. Я притащил ее на кухонный стол — там было светлее всего — и принялся писать большими печатными буквами.
Коротко рассказал о бейсбольном чемпионате, о борьбе за выигрыш, потом о приезде к нам аттракционов, и о Самсоне, и о смерчах, что обрушились на нас в начале недели. У меня не было ни времени, ни желания рассказывать о Хэнке, так что я рассказал ему только основные детали этой истории. Потом сообщил, что Либби Летчер родила ребенка, но не признался, что сам болтался рядом, когда этот младенец появился на свет.
В кухню с веранды вошла мама и спросила, чем я занимаюсь. «Пишу Рики», — ответил я.
— Молодец, — похвалила она. — Но уже пора спать.
— Да, мэм, — ответил я. Я уже исписал целую страницу и очень собой гордился. Завтра еще одну напишу. А потом, может, и еще. Я твердо намеревался написать самое длинное письмо, какое Рики когда-либо от меня получал.
Глава 22
Я уже приближался к концу длинного ряда хлопчатника, упиравшегося в густые заросли по берегу Сайлерз-Крик, когда услышал чьи-то голоса. Стебли здесь были особенно высокие, так что меня за их густой листвой было совершенно не видно. Мешок был наполнен наполовину, а я уже мечтал о поездке в город после ленча, о кино в «Дикси» с кока-колой и поп-корном. Солнце стояло почти прямо над головой; должно быть, время подходило к полудню. Я решил повернуть назад и идти обратно к прицепу, аккуратно собирая весь хлопок, и эффектно закончить день.
Услыхав голоса, я упал на одно колено и медленно и беззвучно уселся на землю. Мне долго ничего не было слышно, и я уже решил, что ошибся, когда до меня донесся голос девушки, едва доносившийся сквозь заросли к тому месту, где я сидел. Она была где-то справа, только я не мог понять, как далеко.
Я медленно поднялся, выглядывая сквозь стебли, но ничего не увидел. Тогда я снова пригнулся и начал пробираться вдоль этого ряда хлопка к его концу, оставив пока свой мешок. Я полз и замирал, полз и замирал, не производя ни звука, пока опять их не услышал. Она была через несколько рядов от меня и, думаю, пряталась за их листвой. Я замер на несколько минут, пока не услышал ее смех, приглушенный зарослями, и тут я понял, что это Тэлли.
Долгое время я стоял на четвереньках, раскачиваясь взад-вперед и пытаясь представить себе, что она там делает, спрятавшись в поле как можно дальше от прицепа. Потом я услышал другой голос, мужской, и решил подобраться поближе.
